Виктория Платова - Она уже мертва
– А если бы оказалось наоборот? Ты рисковала.
– Мне нравится, когда адреналин зашкаливает. Ровно так, как сейчас. Как было час назад. Когда я ухлопала всех поодиночке, в разных комнатах, в разных частях дома.
– А… младшие?
– Нет-нет, доверить клиническим идиотам самую важную часть плана я не могла. Они всего лишь отвлекали внимание. Усыпляли бдительность, заговаривали…
– Заговаривали до смерти, – эхом откликается Белка.
– А ты в это время бродила внизу и ничего-ничего не подозревала. И те, кого пришлось убить, ничего не подозревали. Даже Шило не сообразил, что происходит. А он был умным парнем.
– Да. Он был не дурак. А если бы я поднялась?
– Ты не поднялась. Ты сделала ровно то, что и должна была сделать. И все время делала. Ты купилась на открытку. И купилась на шахматы. И на иероглифы на бамбуке.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, страшно хочет знать, что эти иероглифы означают.
– Откуда ты узнала… про открытку, про шахматы?
– Когда мне было пять, я очень хотела дружить с тобой. А хотеть дружить означает пристально вглядываться, только и всего. Вот я и вглядывалась. Подмечала всякие мелочи, связанные с девочкой по имени Белка, в то время как она была увлечена своим Сережей. Потом желание дружить прошло, но память осталась. Эти мелочи – часть памяти, их не вытравишь.
– Не вытравишь, – соглашается Белка. – Сколько бы ни старался.
– Да.
– Да.
– Да.
– Да.
Обе они начинают смеяться. Белке по-прежнему не нравится Татин смех, но остановиться она не в силах.
– Самое время сыграть в нашу любимую игру, ты не находишь? – смеется Тата.
– Вы поедете на бал? – заливается Белка.
– Да! Ведь да?
– Нет.
– Почему?
– Потому что я проиграю.
– Ты уже проиграла. Так что ничего страшного.
Смех прекращается так же внезапно, как и начался.
– Ты проиграла, – Тата дергает себя за мочку уха.
Наверное, это привычка – дергать себя за ухо. Такая же глупая, как и привычка наматывать волосы на палец.
– Ты проиграла. Как и все они. Как дура Маш, которую легко было подцепить на крючок, посулив хорошие комиссионные от продажи…
– Ты это все придумала.
– Электронное письмо, звонок с левого номера. Парочка идиотов, готовых подтвердить все, что угодно, за небольшие деньги… Это все не важно, Белка.
– Что же тогда важно?
– Сережа. Ведь он для тебя важен. Нет?
Сережа все время выпадает из схемы. Не вписывается ни в одну из комбинаций. Тому, кто поселился в Белкиной голове, это не нравится.
– Где он?
– Не хочешь услышать историю до конца? О дневнике, в котором было написано: если ты поможешь мне, зимм-мам обязательно вернется.
– Ты… все это сделала ради куска земли и развалюхи на ней? Не слишком уж дорого она стоит…
– Нет-нет-нет! – Кит по имени Моби Дик радостно лупит мощным хвостом по волнам. – Ради этой развалюхи… Хотя мне больше нравится слово «халупа»… Я бы даже мараться не стала, поверь. Речь идет совсем о другом наследстве. Совсем о другом.
– О другом?
– О больших деньгах. Очень больших. Я даже представить себе не могу такое количество нулей.
– Странно…
– Странно – что?
– Что ты обратилась за помощью к дурачку… Ч-черт… К опасному сумасшедшему. Что ты обратилась за помощью к идиотам и полицейскому. Странно, что ты не обратилась ко мне.
– И ты бы согласилась?
– Может быть…
– А может, и нет, – голос Таты исполнен тоски – настоящей, неподдельной.
– Я кажусь тебе слишком правильной? Я совсем не то, что все остальные?
– Совсем, совсем не то. Мне жаль. Мы могли бы стать друзьями. Близкими, ведь мы же сестры. И, наверное, я бы переехала к тебе в Питер, потому что долбаный нищий Новгород остобрыд мне хуже горькой редьки. Все бы так и было. Если бы не количество нулей… Оно огромно, поверь. И до этого момента половина из этих нулей принадлежала тебе. А вторая – дурачку. Я видела завещание Сережи. Он составил его заранее. Он очень заботливый человек.
– Какое завещание? При чем здесь Сережа?
– При деньгах. Множество нулей – это и есть Сережины деньги. Он погиб десять дней назад. Вертолет, на котором он летел, разбился. Мне бы хотелось быть последней, кто сообщит тебе об этом. Но сообщать больше некому.
Белка словно проваливается в бездну, в воронку, в полынью. А вместе с ней в пропасть летят и крошки-лемуры, и крошки-колибри, и сухие плети плюща. И все кузнечики мира готовы исчезнуть, совершить массовое самоубийство, потому что их Повелителя больше нет.
– Ты врешь. Вчера вечером он звонил Лёке.
– Тот же трюк, что и с клиентами этой идиотки Маш. Звонила я.
– Ты врешь. Если бы он погиб, я узнала бы об этом. Все бы узнали. Такую информацию не скроешь.
– Ее и не скрывали. Информация появилась в нескольких крупных газетах Гонконга и Сингапура, в последнее время он жил в Сингапуре. Но вы не знали об этом, потому что не читаете ни по-английски, ни по-китайски. Жалкие неудачники.
– Ты читаешь по-китайски?
– Нет. Только по-английски. К тому же у меня есть телефоны. Его и его личного секретаря.
А Белка никогда не была счастливой обладательницей ни одного Сережиного телефона. И это чертовски несправедливо…
Или – справедливо?
Сережа всегда был нежен с ней. Сережа, всю жизнь сражавшийся с призрачным зверем внутри, любил ее. Какой бы ни была его любовь – то, что они ни разу не встретились, и есть высшее ее доказательство.
Белка должна быть счастлива. Должна быть счастлива. Да.
– И как же ты собираешься получить эти деньги?
– Как единственная близкая его родственница, оставшаяся в живых. Которая ни в чем не виновата. Она не виновата, что двое свихнувшихся членов ее семьи перебили ни в чем не повинных людей. А ей удалось уцелеть только чудом, в неравной борьбе. Ей и еще двоим.
– Свихнувшихся? Хочешь объявить меня сумасшедшей?
– Ты и есть сумасшедшая. Устроила здесь бойню, чуть не убила меня… Я найду, что сказать, и предоставлю все необходимые доказательства. А клинические идиоты подтвердят все, до последнего слова. Ради денег они пойдут на что угодно. Впрочем, ты и так это знаешь.
– Тебе не вывернуться, Тата. Все усилия напрасны.
– Уж если я сумела за неделю придумать этот план, то справлюсь и с остальным. Ты мне веришь?
– Да.
– «Да» и «нет» не говорить, черное и белое не носить! – Татин смех впивается Белке в уши, откусывая кожу – кусок за куском. – Ты проиграла, проиграла!
– Да.
Кит по имени Моби Дик кружит вокруг маленького фрегатика «Не тронь меня!», и круги с каждой секундой сжимаются.
– Что, совсем не будешь сопротивляться? Даже для проформы? Не поборешься за жизнь?
– Отпусти меня.
– Хочешь уйти?
– Хочу не быть, – Белка опустошена, ей снова хочется умереть. Или уснуть. Но умереть выглядит предпочтительнее.
– Знаешь, что я сделаю, когда убью тебя? Заберу все кассеты из комнаты секьюрити и буду просматривать их долгими зимними вечерами. Особенно нашу с тобой последнюю беседу, она меня вдохновила.
В горле у Таты что-то булькает: это дурная кровь подступает к трахее и вот-вот выплеснется наружу. Белке все равно, чем будет заниматься Тата долгими зимними вечерами. Она хочет уйти побыстрее, сесть наконец в свою лодочку и отправиться к Кораблю-Спасителю. Который намного устойчивее, чем фрегат «Не тронь меня!».
И лишь тот, кто поселился в Белкиной голове, не согласен. Он аккуратно, чтобы не увидела Тата, куда-то показывает. Куда?
– Ты сумасшедшая, – Белка все еще не понимает, о чем хочет сказать ей доходяга-аналитик, и потому тянет время.
– Нет-нет-нет. В нашей гребаной семейке были экземпляры и пострашнее. Серийные убийцы, к примеру…
– Ты и есть серийный убийца.
– Может быть. А может, и нет. Мне просто нужны деньги. А сумасшедшему деньги не нужны. По-моему, существенная разница?
Кажется, Белка поняла, о чем семафорил ей тот, кто поселился в Белкиной голове.
Секатор.
Шило поднял его в зимнем саду и сунул за ремень. Возможно, секатор и сейчас там. Может быть. А может, и нет. Пятьдесят на пятьдесят. Но попробовать стоит, ведь тому, кто поселился в Белкиной голове, очень не хочется, чтобы она умерла. Внезапно возникшая симпатия – обоюдная и тем более странная, если учесть, что она даже не видела его лица.
А Тата, прикрыв глаза, все еще рассуждает о деньгах. О больших деньгах. Она кажется расслабленной, но эта расслабленность обманчива, ведь пистолет в ее руках внимательно наблюдает, как Белка пятится назад, обходя стол. Движения ее порывисты и хаотичны, как у человека, находящегося за чертой отчаяния.
Вот и Шило. Костяшка домино, упавшая на стол. У Белки ровно две секунды, чтобы покачнуться, навалиться на тело старшего лейтенанта и нашарить секатор. Если она не уложится в это время, не отыграет ужас и обреченность… Или инструмента там не окажется…
