Владислав Вишневский - Честь Афродиты
— А я вообще думал копец… — честно сознался я. — Уже это… — остальное я глазами выразил, так было проще… Слов пока ещё не было, не вернулись.
— И что мы с мешком этим делать будем? — Спросил КолаНикола, толкая ногой ничком лежащего заказчика. — Не обратно же говно в город везти, а? — КолаНикола изобразил вдруг пугающее лицо, хриплым голосом взревел. — Вставай давай, падаль поганая, не притворяйся. Я — твоя смерть пришла!
Семён Бадаевич ойкнул, и ещё больше сжался. Мы рассмеялись… Сначала негромко, потом громче, потом в голос — на весь лес, взахлёб, истерично… У меня смех сорвался на икоту, дядя Гриша, держась за живот, на траву хохоча опустился, КолаНикола, вдруг, стал на руках от земли отжиматься… Нервы, нервы, нервы…
Майор только улыбался, глядя на нашу реакцию-релаксацию, не мешал. Отошёл в сторонку, достал телефон, с кем-то коротко переговорил… Вернулся, сказал.
— Всё, братаны, поехали, времени нет.
— А с этим как быть? — спросил Пастухов. — Оставлять нельзя.
— С собой возьмём, — махнул рукой майор, и пояснил, — до трассы. — Больше он объяснять ничего не стал, наклонился к лежащему, скрепил его руки наручниками. Без особого внешне труда поднял, встряхнул, подтащил к машине, забросил во внутрь. Семён Бадаевич решил видимо не проявлять признаков жизни, остался лежать на полу. Пастухов сел к водителю, а мы с КолаНиколой переступили через нашего несостоявшегося убийцу, разместились впереди… Поехали…
Разворачивались и выбирались из леса долго. Удивительно долго. Деревья, вместе с кустарником стеной преграждал дорогу. Везде или почти везде! Водителю всё время приходилось петлять. Удивительно было, как быстро мы въехали, и как трудно было выбираться. На выезде на загородное шоссе, нам фарами посветил тёмный микроавтобус, стоящий на нашей стороне, на обочине…
Майор остановил машину, вышел, открыл дверь с нашей стороны. Из чёрного микроавтобуса, «мерседес», вышли два человека, в одинаковых костюмах, с одинаковыми короткими стрижками, одинаковой походкой, в ногу, прошли к майору. Молча, здороваясь, кивнули майору головами, молча заглянули к нам в салон. Майор, так же молча указал головой на лежащего… Понимающе переглянувшись, «братья» нагнулись и вытащили очнувшегося уже и брыкающего ногами генерала.
— Сам пойдёшь или успокоить? — ровным голосом спросил один из встречающих.
— Сам, — плаксивым голосом ответил генерал.
— Тогда иди, — посоветовал всё тот же, и подтолкнул генерала. Генерал едва не упал, ноги не шли. Не обсуждая больше проблему, «братья», подхватив «тело» под руки, легко потащили его в свою машину.
— А кто это были? — глядя им в след, спросил я майора.
— Это… — переспросил майор, и весело усмехнулся… — Дед Пихто и его ребята, мальчик. — Закрыл дверь и прошёл на водительское место.
На обидное прозвище я не отреагировал, потому что первое было важнее. Про деда Пихто я часто слыхал, особенно в детстве, а вот о том, что у него были ещё и ребята, такие вот… Этого я не знал. Серьёзные ребята, отметил я про себя, опасные.
Наша машина поехала, а КолаНикола, проследив взглядом, сообщил вдруг:
— Ааа, я понял. На мерседесе номера администрации президента или правительства. С трёхцветным флажком на номере. Видел? — И неожиданно легко ткнув меня локтем в бок, восхитился. — Ну, наш майор, молоток мужик, здорово сообразил. Это наверное из Службы собственной безопасности ребята. С рук на руки сдал, и не замарался.
— И мы тоже, — заметил я.
— Ну, мы… Мы — это мы!
47
Выйдя из СИЗО, Семён Израилевич Петерс удачно ушёл от «хвоста». Оглядываясь, вскочил в последний момент в отходящий вагон метро, на следующей станции торопливо перебежал в вагон идущий в обратном направлении, проехал до Кольцевой, там пересел не на Кольцевую, а на встречную радиальную… Ушёл… пока… скинул человека с хвоста. Избежал. Он это сделал профессионально, не задумываясь, из животного страха. Своего «коллегу», ведущего его от Следственного изолятора № 1 он не видел, даже не оборачивался, но хорошо понимал, уверен был: он есть, получил задание, он следует, и он задание выполнит… Шёл, каждую секунду ожидая пулю в спину или голову. Загривком это ощущал, чувствовал. В метро держался подальше от края платформы, прятался за спинами пассажиров. Понимал, он грубо нарушил инструкцию, раскрыв данные высокопоставленного сотрудника ФСБ работающего под прикрытием, назвал номер его телефона и должность. Это трусливое, спонтанное решение ставило крест не только на его профессиональной жизни, но и на физической в первую очередь. Так должно быть! Это конец. Его сотрут даже из тех баз, которые давно и строжайше засекречены, спишут в ещё больше засекреченный архив, и всё… если он мгновенно не скроется, не спрячется. Потому и запрыгнул в закрывающиеся двери вагона метро. Сделал первый шаг к спасению своей жизни. А дальше…
Дальше нужно было выбирать одну дорогу из множества… Прятаться на Западе или в своей Прибалтике, уже не безопасно, скорее наоборот, туда и направят за ним ликвидатора. «Гаситься» нужно скорее всего на Востоке страны, решил он. Где-нибудь за Уралом, в Сибири или глубже… Мысль о пластической операции он отбросил сразу, как затратную, не гарантирующую никакой врачебной тайны, а убирать за собой хирурга — их там много — времени нет. Да и ситуация не та. Исчезать необходимо было прямо сейчас, с этой минуты, даже секунды. В возможностях генерала и конторы он не сомневался, достаточно было увидеть хотя бы того же майора, освободившего Петерса из следственного изолятора — тот ещё тип, свой, конторский! Такой придушит и не поперхнётся. Всё сделает, чтобы выполнить приказ. Значит, аэропорты для Петерса уже закрыты или будут в ближайшее время закрыты, железнодорожные станции тоже… Следовало действовать быстро, пока люди майора не заняли «точки»… Если только на какой ближайший поезд успеть… отходящий… сейчас… без билета… А там… Там видно будет.
Таким образом Петерс оказался сначала в вагоне скорого поезда «Дальний Восток», потом, всего через несколько дней — увы! — благополучно был снят с поезда линейным нарядом милиции — не то нюх у милиции собачий, не то проводники куда следует сообщили. С руками в наручниках за спиной, Петерс был доставлен в линейное отделение железнодорожной станции. Для милиции он оказался человеком без паспорта, без пассажирского билета, без постоянного места жительства, без прописки, без вещей, без какой-либо справки, объясняющей кто он, куда и откуда. Сам он притворился немым, ничего не понимающим, будто бы бомжем. Так он и выглядел. От него не очень хорошо пахло, лицо в щетине, внешне помят, напуган, нервничал… Дежурный милиционер, старший лейтенант, привычно составил протокол, задержанный подписывать отказался. Дежурный и не настаивал, нет, так нет. Кому он такой нужен, старик?! Его можно было утром отпустить. Ни в каких базах он не числился, «не был», «не задерживался», «не привлекался»… Таких, на практике старлея, было много, каждый третий, если не второй, но… При нём были деньги, много, российские купюры: пять тысяч рублей пятисотенными банкнотами. По меньшей мера — это было странно, на взгляд дежурного офицера милиции, подозрительно, явно тянуло на статью за грабёж или кражу. С этим следовало разобраться, но утром… Дежурный офицер так и поступил, продлил задержание до утра… А утром позвонил местным РУБОПовцам, вдруг это их клиент. Пожилым бомжем, без документов, с деньгами, неожиданно заинтересовались, прислали сотрудника… В результате чего появился новый для Петерса протокол допроса с важными фактами: у него, бомжа, вчера снятого с поезда, при задержании оказался штык-нож армейского образца, и два пакета с белой мучнистой консистенцией по восемь граммов каждый, в последствии оказавшимся героином. Тяжёлым наркотиком… Оба-на! Приехали!
От удивления, у Петерса глаза на лоб полезли. Он испугался, занервничал, но следователь его слушать не стал. Обрадовано потирал руки: «Поздравляю! Вот ты и попался, субчик-голубчик! — объявил он, — Мы давно тебя пасём, падла старая! Ты попался в результате плановых оперативно-розыскных мероприятий ФСКН. Ты понял, да? Мы всё про тебя знаем, ты наркокурьер. Давно ждём тебя. И как ты понимаешь, светит тебе, папаша, тюремная баланда лет на пятнадцать— двадцать, это в лучшем случае». После чего собрал документы, приказал задержанного увести, и сам удалился. Время было позднее. Задержанного доставили в камеру. В одиночку. Там он расплакался, начал бить в дверь кулаками, рвать на себе рубашку, но на тюремного охранника это явление никакого эффекта не произвело, так обычно все на его месте себя ведут… На самом деле Петерс устроил спектакль. Холодно размышлял — во что он вляпался, и что ему «шьют». Решил, что может быть оно и к лучшему. Только бы не такую статью, и не пятнадцать лет. За бродяжничество бы, на поселение бы… Подальше бы, в глушь бы. Думал, пока исполнял роль. Кричал, что не виноват, что следователь его с кем-то перепутал, его подставили, и тому подобное, охранник закрыл окошко в камеру, спокойно двинулся дальше: «Ничего, поорет и заглохнет. Не заглохнет, успокоим».
