Джеймс Берк - Блюз мертвых птиц
— Что вы делаете на моей веранде? — спросила она.
— Я пришел извиниться, — ответил Джессе.
Катин оторвала взгляд от его лица и посмотрела на крючок, который он откинул карточкой.
— Я уже простила вас. Вам нечего здесь делать.
— Я хочу все исправить. Может, я смогу что-нибудь сделать для твоих детей.
— Не смейте говорить о моих детях.
— Я могу устроить их в частную школу. Церковь моей дочери выдает стипендии детям из числа представителей меньшинств.
— Я думаю, вы пьяны.
— Старость не радость. Люди по-разному это переживают.
— Отправляйтесь домой, мистер Джессе.
— Я говорю о смерти, мисс Катин.
— Для вас я детектив Сегура.
— Знаешь, почему каждое утро для старика — это небольшая победа? Потому что большинство стариков умирают ночью. Могу ли я попросить чашку кофе?
Он заметил в ее глазах замешательство и понял, что нашел ее слабое место. Джессе бросил взгляд внутрь дома и заметил дверь в спальню, где стояли две аккуратно застеленные маленькие кровати с большими подушками, на которых явно никто не лежал. Детей не было дома. Он ощутил покалывание в руках и напряжение в паху.
— Я могу вызвать вам такси или патрульную машину, вас отвезут домой, — предложила Катин.
— Ты говорила, что ты христианка.
— Так оно и есть.
— И при этом ты гонишь меня прочь от своей двери?
Глаза женщины замерли, лицо не отражало никаких эмоций.
— Да что я, по-твоему, сделаю? Я старый человек, страдающий от сердечной недостаточности, — добавил он.
Катин сняла цепочку и открыла дверь.
— Садитесь за обеденный стол, я заварю кофе. Там на тарелке сладости.
Лебуф снял шляпу, положил ее на стол и сел в кресло.
— У тебя двое, так ведь?
— Что двое?
— Детей. Так я слышал. Ты мать-одиночка. Это ведь теперь так называют, да?
Катин остановилась у плиты и посмотрела на него сбоку.
— Что?
— Сейчас используют термин «мать-одиночка». Мы в свое время называли это совсем по-другому.
— Я передумала. Я хочу, чтобы вы покинули мой дом.
— У тебя халат завязан неправильно. У тебя на талии резинка, которая поднимает нижнюю юбку так, чтобы она не выглядывала под нижней кромкой. Моя мать этот фокус узнала у одной негритоски, с которой мы собирали хлопок. А где твои дети?
— Я сказала вам уйти.
Джессе не пошевелился.
— Не курите здесь, — сказала она.
Он задул спичку, которой только что поджег сигарету, и небрежно бросил ее в вазу для цветов, стоящую на столе.
— Ты пришла в мой дом с Дэйвом Робишо и обращалась со мной, как с грязью. Теперь я в твоем доме.
— Не подходите ко мне.
— У тебя в доме когда-нибудь был белый мужчина?
— Даже не думайте прикасаться ко мне.
— Что, боишься, что мой цвет на тебя полиняет?
— Вы больной человек. Мне жаль вас.
— Совсем не такой больной, как ты сейчас будешь.
Джессе наотмашь ударил ее ладонью по лицу. Его рука была большой и заскорузлой, как асбестовая черепица, и от удара у Катин потемнело в глазах. Он схватил ее за шею левой рукой, а правой выключил газ. Затем он поднял ее подбородок и заставил детектива посмотреть себе в глаза.
— Где твой ствол?
В месте удара ее левый глаз покраснел и наполнился слезами.
— Ты отправишься в тюрьму.
— Сомневаюсь. Когда я с тобой покончу, ты никому не захочешь об этом рассказывать.
Катин плюнула ему в лицо. Джессе приподнял ее в воздух, сжав руками, словно тисками, до треска ребер, и швырнул ее на стол. Затем он бумажным полотенцем вытер слюну с лица, поднял ее на ноги и снова швырнул, на этот раз в кресло, в котором сидел до этого.
— Не хочешь отвечать на мой вопрос? Где твой ствол?
Из носа у Катин шла кровь, а лицо дрожало от испытанного шока.
— Ты мужчина, ты в два раза больше меня. Но ты все равно меня боишься.
Лебуф схватил ее за волосы, намотав их на ладонь, и медленно поднял свою жертву из кресла, продолжая наматывать волосы, заставляя слезы бежать по ее щекам. Он вытащил наручники из-за ремня, скрутил ей руки за спиной. Надел один наручник на запястье, щелкнул стальным язычком в замке, другой захлопнул на второй руке и затянул браслеты так плотно, что вены на запястьях женщины взбухли, как синие струны.
— Собираешься орать? — спросил он.
— Нет.
— Это ты сейчас так говоришь. — Джессе скатал три бумажных полотенца в шар и запихнул его ей в рот. — Вот видишь, так и соблазна не будет.
Он приволок ее в спальню, достал перочинный нож и разрезал халат сзади и нижнюю юбку спереди, сняв их с нее, словно очищая луковицу. Ее глаза готовы были вырваться из орбит, пот градом катился со лба, она начинала задыхаться от бумажных полотенец во рту, которые настолько пропитались слюной, что вот-вот могли скользнуть вниз по горлу. Джессе схватил ее за лицо и толкнул на кровать.
— Что, не нравится? Подожди, гвоздь программы еще впереди.
Он начал издеваться над ней столь изощренно, что Катин, наверное, и не знала, что существуют такие способы причинить человеку боль. Но у Джессе Лебуфа была одна слабость, о существовании которой он и не догадывался. Он всегда считал себя осторожным человеком. Как законник, он рисковал только тогда, когда это было необходимо, и никогда не считал, что должен доказывать что-то своим коллегам. На деле проявления храбрости он считал театральным проявлением страха. Когда Волкодав отправлялся к забаррикадировавшемуся подозреваемому с обрезом помпового «ремингтона», у него не было никаких сомнений в исходе: только один человек покинет это здание живым. Большинство уголовников, особенно черных, бросали свое оружие и начинали умолять его за минуту до того, как он спускал курок. Уравнение всегда было крайне простым: он был лучше их, и они это знали, а потому он жил, а они умирали. Пусть люди называют это храбростью, для Джессе это был просто факт жизни.
Он закрыл дверь спальни, убедился в том, что все окна закрыты, и опустил жалюзи до подоконников. А затем включил напольный вентилятор, чтобы в комнате было прохладно. Джессе чувствовал себя комфортно и безопасно в этой среде, чувствовал, что он отгородился от всего мира и может делать все, что хочет, и так долго, как ему заблагорассудится. Все эти подсознательные выводы он считал свершившимся фактом.
В следующее мгновение бывший детектив услышал звук поворачивающейся дверной ручки за спиной и почувствовал, как открывшаяся дверь скользнула по ковру, сморщившемуся под его ботинком, когда он швырнул Катин Сегуру на кровать. Он поднялся с кровати, голый, его тело блестело от пота, рот и горло перехватило от мокроты.
— Кто ты? — вымолвил он.
Человек был одет в куртку с капюшоном и маску камуфляжного цвета. В грудь Джессе смотрел «ЗИГ-Зауэр Р226» с глушителем. Его взгляд метнулся к комоду Катин, где он оставил свой тридцать восьмой калибр, так и не вынув его из кобуры. Пистолет был на расстоянии пяти футов от него, по это было все равно что пять миль. Он почувствовал соль в глазах и попытался пальцами вытереть их от жжения. Его эрекция умерла, из подмышек поднималась уксусная вонь. Джессе слышал, как крыша поскрипывает на ветру.
— Эта женщина пригласила меня сюда. Спроси у нее, — прошипел он сквозь зубы. Мы с ней давно друг друга знаем, это мы так развлекаемся.
Он поймал себя на том, что поднимает руки безо всякого приказа, и почувствовал, словно молот стучал по наковальне у него в мозгу. Какие же подобрать правильные слова? Какой аргумент мог спасти ему жизнь? Какую ложь он мог предложить этому человеку, направившему «Р226» с глушителем ему в грудь?
— Это военный вариант пистолета. Я знаю, я служил в ВВС США, — выдавил он.
Человек подошел к кровати и рукой в перчатке вытащил кляп изо рта Катин Сегуры.
— Я знаю, кто ты, — сказал Джессе Лебуф, — ты та девчонка, что была в Пойнте. У тебя нет причин убивать меня.
Он старался не сводить взгляда с человека в маске, но глаза жгло настолько сильно, что ему пришлось вдавить их себе в орбиты ладонями. Красные круги взорвались в его мозгу, и ручеек пота стек по его груди, животу, волосам в паху и фаллосу, прежде чем растечься лужицей на полу. «Дотянись, возьми смерть в свои руки и втяни ее в грудь, — услышал он голос в своей голове, — все не может быть так плохо, как говорят. Вспышка, мгновение боли, а потом темнота. Не бойся».
— Убей его, — прошептала Катин Сегура.
— Она сама мне сказала все это сделать. И наручники, и вообще все, — скороговоркой выпалил Джессе. — Нам нужно все это обсудить. Давай, я сейчас надену штаны, мы сядем и спокойно поговорим. Ты должна дать мне рассказать свою версию.
— Он лжет, — произнесла лежащая на кровати женщина.
— Нет, это она лжет. У них природа такая. Так их воспитали. И не считай, что я несправедлив. Я не боюсь. Я знаю, что ты, вероятно, хороший человек. Я просто хочу поговорить.
