Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки
В тот день Теодор, наконец, вышел на корт. Играл он довольно хорошо, но было ясно, что никакого класса у него нет. Не могло быть и речи о том, что он мог побить Артура Эша, даже когда тот был еще в колыбели. Дженел была поражена. В одном она не сомневалась — что ее возлюбленный не лжец. И ведь она не была простушкой, которая ни в чем не разбирается. Она всегда исходила из постулата, что все любовники лгуны. Но Теодор никогда не выпендривался, не хвастался, никогда не вспоминал свои деньги или свое высокое положение в кругах инвесторов. Он даже никогда и не разговаривал ни с кем, кроме Дженел.
Его манера разговаривать — тихо, деликатно, — была чрезвычайно редка в Калифорнии, до такой степени, что Дженел постоянно удивлялась тому, что он всю свою жизнь прожил в этом штате. Увидев его, однако, на теннисном корте, она поняла, что в одном он все же лжет. И лжет хорошо. Это было единственное, что могло быть предосудительно в нем, но было так мимолетно. Она никогда не сомневалась ни в нем, ни в чем-либо, что он говорил. Конечно не было и речи о том, чтобы он мог ее любить. Он это доказал всем своим поведением, что, впрочем, особого значения не имело, если любить в полном смысле этого слова он и не мог.
В тот вечер, после окончания теннисной партии, он сказал ей, что ей нужно бы забрать своего маленького сына из Теннеси и привезти его в их дом. Если бы не его ложь, что он побил Артура Эша, она бы согласилась. Но хорошо, что не сделала этого. На следующий День, когда Теодор был на работе, к ней пришла одна посетительница.
Этой посетительницей оказалась миссис Теодора Ливерман, жена Теда, до этого бывшая для Дженел как бы невидимкой. Это была красивая маленькая женщина, которая, однако, и это чувствовалось, как-то испугалась и была ошарашена красотой Дженел, и как бы не могла поверить в то, что ее муж добился такой победы. Как только та представилась, Дженел почувствовала огромное облегчение и с такой теплотой заговорила с миссис Ливерман, что та была смущена еще более.
Однако миссис Ливерман тоже удивила Дженел. Она не выглядела разозленной. Первое, что она заявила Дженел, было поразительно.
— Мой муж нервный, очень чувствительный человек, — сказала она. — Не говорите ему, пожалуйста, что я приходила к вам.
— Конечно, — пообещала Дженел. Ее настроение стало подниматься, стало, прямо-таки радостным. Жена просит мужа обратно и получит его так быстро, как и не помышляла.
Миссис Ливерман осторожно сказала:
— Не знаю, как Тед добыл деньги на все это. Он получает хорошую зарплату, но у него нет никаких сбережений.
Дженел улыбнулась. Она уже знала ответ. Но все-таки спросила:
— А как же двадцать миллионов долларов?
— О, Боже! О, Боже! — запричитала миссис Ливерман. Она закрыла лицо руками и заплакала.
— Он никогда не побивал Артура Эша в теннис, — успокаивающе сказала Дженел.
— О, Боже! О, Боже!
— И вы не оформляете развод в следующем месяце, — сказала Дженел.
Миссис Ливерман стала всхлипывать.
Дженел подошла к бару и приготовила два бокальчика с крепким виски, а затем заставила свою всхлипывающую гостью выпить.
— Теперь вам лучше? — спросила Дженел.
Миссис Ливерман открыла свою сумочку, как бы ища носовой платок, чтобы вытереть слезы. Но вместо этого она вынула пачку документов и протянула их Дженел. Это были какие-то счета, вексели, еще что-то. Дженел задумчиво взглянула на них, и ей все стало ясно. Он выписал чек на двадцать пять тысяч долларов в оплату этого прекрасного дома. К нему было приложено письмо с просьбой разрешить ему въехать в дом для проживания в нем до его окончательного завершения. Чек был получен обманом. Подрядчик угрожал теперь засадить его в тюрьму. Чеки на оплату найма также были получены обманом. Чеки на продукты для партии в теннис тоже были получены обманом.
— Поразительно, — сказала Дженел.
— Он слишком чувствительный, — сказала миссис Ливерман.
— Он больной, — заключила Дженел.
Миссис Ливерман утвердительно кивнула.
Дженел задумчиво спросила:
— Это из-за двух его сестер, погибших в авиакатастрофе?
Миссис Ливерман издала возглас возмущения и отчаяния.
— У него никогда не было сестер. Не понимаете? Он патологический лжец. Он лжет обо всем. У него нет сестер, пет денег, он не разводится со мной, он потратил деньги фирмы, где работает, для поездки с вами в Пуэрто-Рико и Нью-Йорк и для оплаты расходов на этот дом.
— Тогда какого же дьявола, вы хотите его вернуть? — спросила Дженел.
— Потому что я люблю его, — сказала миссис Ливерман.
Дженел замолчала, обдумывая ее слова и испытующе глядя на миссис Лнверман. Так прошло две минуты. Ее муж лжец, мошенник, у него любовница, он импотент, — и это только то, что она, Дженел, знает о нем, да еще то, что он отвратительно играет в теннис. Тогда кто же, к дьяволу, сама миссис Ливерман?
Дженел похлопала миссис Ливерман по плечу, дала ей еще выпить и сказала:
— Подождите здесь пять минут.
Ей понадобилось именно пять минут, не больше, чтобы быстро забросить все свои вещи в два небольших плоских чемодана, которые Тед купил ей, вероятно, тоже по нечестно сделанным чекам. Она спустилась с этими чемоданами к жене Ливермана и сказала ей:
— Я уезжаю. Можете остаться здесь и ждать своего мужа. Скажите ему, что у меня нет никакого желания когда-нибудь опять увидеться с ним. И я искренне прошу простить меня за ту боль, которую я вам доставила. Вы должны поверить мне, когда я говорю вам, что он сказал мне, что вы ушли от него. Не обращайте на это внимания.
Миссис Ливерман униженно кивнула.
Дженел уехала из этого дома на прекрасном голубом автомобиле. Этот Мустанг был куплен для нее Теодором. Не было никакого сомнения, что машину у него заберут. Но она может воспользоваться ею, чтобы доехать до дома. Но куда же ехать? Ей некуда было ехать. Она вспомнила о постановщике и костюмере Элис Десанатис, которая так хорошо относилась к ней, и решила поехать к ней и посоветоваться. А если ее не окажется дома, то она поедет к Дорану. Она знала, что тот всегда примет ее.
Дженел понравилось, как Мерлин принял ее рассказ. Он не засмеялся. И он не злорадствовал. А лишь слегка улыбнулся и сказал совершенно справедливо тоном удивления, даже восхищения:
— Бедный Ливерман. Бедный, бедный Ливерман.
— А как же я? — сказала Дженел с притворным гневом. Она прижалась к нему и обняла его. Мерлин открыл глаза и улыбнулся.
— Расскажи мне другую историю.
Но вместо этого она хотела любить его. У нее была другая история, которую она хотела рассказать ему, но он еще не был готов выслушать ее. Сначала он должен был ответить на ее любовь, а не слушать ее рассказы. Особенно об Элис.
Глава 31
Я подошел к тому моменту, к которому те, кто любят, всегда подходят. Они так счастливы, что не могут поверить, что заслуживают это счастье. И начинают думать, что все это только обман. Так и меня в полноте моего счастья в любви стали постоянно преследовать ревность и подозрительность.
Однажды ей надо было подучить роль, и она не поспела к моему самолету. В другой раз я так ее понял, что она остается на ночь у меня, а ей нужно было поехать домой, чтобы хорошо выспаться, потому что ей надо было рано вставать, чтобы в этот час быть в студии, куда ее вызывали. Если даже она любила меня днем, чтобы я не разочаровался и верил ей, я думал, что она лжет. И теперь, ожидая, что она соврет, я сказал ей:
— Сегодня за ленчем Доран сказал мне, что у тебя был четырнадцатилетний любовник, когда ты была южной красавицей.
Дженел слегка подняла голову и мягко, испытующе улыбнулась мне, и я забыл, какое отвращение чувствовал к ней за секунду до этого.
— Да, — сказала она. — Это было давно. — Она потупила взор. Выражение ее лица было рассеянным, каким-то забавным, когда она вспомнила об этом. Я знал, что она всегда вспоминает свои любовные истории эмоционально, даже если они плохо кончались. Она подняла голову.
— Это не коробит тебя? — спросила она.
— Нет, — сказал я. Но она знала, что коробит.
— Прости, — сказала она.
Мгновение она смотрела на меня, потом отвернулась. Она протянула ко мне руки, скользнула ими под рубашку и погладила мне спину.
— Он был невинен, как младенец, — сказала она.
Я не сказал ничего, только немного отстранился, потому что это прикосновение о многом мне напомнило и заставило все ей простить.
И опять, ожидая, что она солжет, я сказал:
— Доран сказал мне, что из-за этого четырнадцатилетнего мальчугана тебя судили за растление несовершеннолетних.
От всего сердца я желал, чтобы она солгала. Мне совершенно не было никакого дела до того, было ли это правдой, или нет. Так же как я бы не стал ее порицать или осуждать, если бы она оказалась алкоголиком, вымогателем или даже убийцей. Я хотел любить ее, и это было главное. Она смотрела на меня спокойным созерцательным взглядом, как будто готовясь сделать что-нибудь, чтобы угодить мне.
