Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок
– Вот они, мои руины, – вздохнул Галашин.
Он указал рукой на пустые рамы и картон в окне.
– Ужас какой, – пробормотал старик Козлов, но уперся взглядом не в картон, а прямо в оставшегося Коровина, в «Утро в Гурзуфе».
У Ольги снова подкосились ноги. Ее кустодиевские щеки сначала побагровели, потом стали бледны, как бумага. Ей очень захотелось схватить проклятый «Гурзуф» и выкинуть в разбитое окошко. Пусть себе плывет по Нети в Карское море! На худой конец надо отвлечь знаменитого эксперта от Коровина.
Ольга нервно откашлялась и подошла к самой дальней стене.
– По-моему, здесь у Сергея Аркадьевича очень неплохой Киселев, – сказала она голосом много тоньше и сквернее собственного. – Кавказский вид, довольно типичный для мастера.
– Да ну его к черту! – фамильярно отмахнулся Козлов. – Ведь это у вас вон там, над бюро, Васильковский? [13] Глянь-ка, Жень: вот она, правда жизни! Полтава! Отлично видно, что в девятнадцатом веке Украина отнюдь не утопала в садах. Голь да пыль. Прелесть!
Женя осмотрел пыль, изображенную Васильковским. Осмотрел и «Розы» Судейкина [14] . Все это ему понравилось. Он так и сказал Галашину. Виктор же Дмитриевич Козлов, очутившись среди живописных полотен, помолодел еще больше. Его небольшие глазки сияли поверх очков, как самоцветы. По галерее он порхал невесомой походкой с какой-то особой лихой припрыжкой (впрочем, в юности он отлично танцевал и па-де-спань, и бальный краковяк).
Ольга за его передвижениями следила с томительной тревогой. Старый эксперт останавливался у лучших экспонатов и удовлетворенно крякал. У картин поплоше он хмыкал и сморкался, а на Ольгу и ее великолепную грудь внимания совсем не обращал. Бедняжка помнила, что в аэропорту все было иначе. Но теперь она напрасно старалась попасться Козлову на глаза и выпячивала свое сокровище – Виктор Дмитриевич ее не замечал. Это был плохой знак; это говорило о том, что старика нельзя заморочить и подмаслить ничем.
Наконец Виктор Дмитриевич сделал полный круг по галерее и снова уткнулся в «Утро в Гурзуфе». Ольга оцепенела. Козлов заложил руки за спину, посмотрел на полотно поверх очков, потом сквозь очки, отчего глаза его, вдруг ставшие огромными, пугающе блеснули. Наконец он глянул на «Гурзуф» одним левым глазом, повернувшись к картине в профиль.
– Дорогая моя, – сказал он Ольге после долгой паузы, в течение которой вспомнил наконец и ее самое, и ее бюст. – Дорогая! Вот что… Нет! Сергей Аркадьевич! Это у вас не Коровин.
– Не Коровин? – наивно удивился Галашин. – Как же не Коровин, когда подпись стоит! Видите, какая крупная? В углу!
– Подпись есть, а Коровина нет, – ухмыльнулся коварный старик.
Галашин насупился.
– Этого не может быть, – заявил он. – У меня настоящий Коровин, с документами. Если этот фальшивый, значит, его воры подменили.
Ольга решила не сдаваться. Она торопливо залепетала про надежного дилера, про безупречный провенанс, про то, что специалисты Третьяковской галереи без колебаний подтвердили авторство Коровина.
– Какие такие специалисты? Эти хмыри? – фыркнул Козлов.
Ольга знала, что из Третьяковки его попросили после какого-то скандала.
– У меня и сертификат есть, – обиделся на эксперта Галашин. – Все чин чином.
– И вы считаете, что Коровин, да еще в 1916 году, мог так переборщить с белилами? Как какой-нибудь малокровный мюнхенец? [15] – взвился упрямый старик. – Посмотрите-ка на эти тени! Они же совершенно нецветные! А яблоки! А стекло! Э-эх!
Почва уходила из-под ног несчастной Ольги. Теперь-то она видела на картине и серые тени, и тусклые яблоки, и косой мазок, далекий от коровинской лихости. Где раньше были ее глаза? И что теперь делать?
В старину дамы в подобных ситуациях обычно валились в обморок, но Ольга была женщина крепкая, со здоровыми нервами. Гибнуть (о, что это случится, она и накануне знала!) приходилось в полном сознании, на глазах уважаемых людей. Галашин сделал к ней решительный шаг. От ужаса она едва не закуталась в свою шаль с головой.
Вдруг у банкира в кармане тихо закурлыкал мобильник.
– Простите, жена звонит, – сказал Сергей Аркадьевич, даже не глядя на экранчик телефона.
По мобильному он говорил только с родными, все прочие обращались к нему через секретаря. Так теперь принято у людей его круга.
Сергей Аркадьевич отошел в сторонку, а все остальные остались возле Коровина. Парвицкий снисходительно изучал нецветные тени, Виктор Дмитриевич Козлов переводил взгляд с картины на Ольгину грудь и напевал себе под нос что-то заунывное.
– Это катастрофа! – донеслось из угла, куда удалился Галашин. – Идиотка!
Козлов из деликатности запел громче.
– Ольга Иннокентьевна, можно вас на минутку? – позвал Галашин.
Ольга поплелась к нему на ватных ногах. Никаких катастроф ужаснее той, что минуту назад случилась с нею и Коровиным, она вообразить не могла.
– Тут такое дело… – шепотом начал Галашин и жалобно моргнул. – Не знаю даже, как сказать… Надо, наверное, к этой девице обратиться? Но уж лучше сделайте это вы, у меня сил никаких не осталось.
Под девицей Сергей Аркадьевич подразумевал следователя Юршеву. Вероника, пока московские гости рассматривали картины, невозмутимо сидела в сторонке на диване, перечитывала записи в своем блокноте и грызла карандаш.
– Что случилось, Сергей Аркадьевич? – спросила Ольга.
– Мне только что жена позвонила из Карловых Вар. Утром я сообщил ей о краже в галерее, но советовал не прерывать отдых. И без нее проблем хватает! Она посочувствовала и все такое. Вдруг полчаса назад она вспомнила, что перед отъездом доставала наш кушон [16] – ну, вы его знаете! Любовалась якобы игрой лучей. К чему? Зачем? Потом ей лень было идти в кабинет к сейфу, и она сунула камень в ту самую синюю табакерку. И забыла! И табакерку украли! Что же это за напасть такая!
Теперь у Сергея Аркадьевича глаза были не грустные, а просто стеклянные. Его лицо никогда ничего не выражало, даже когда он улыбался, показывая все зубы, длинные, белые и одинаковые, как набор школьных мелков. Злые языки уверяли, что ему колют ботокс. Но в эту минуту его брови и щеки чуть шевельнулись, и стало ясно, что он скорбит.
Так и было. Банкир был потрясен до глубины души. Еще бы! Кушон великого князя Николая Михайловича был настоящей редкостью. Это вам не какой-то там Коровин!
– Я все сделаю! Не беспокойтесь, Сергей Аркадьевич, – заверила беднягу Ольга тем деликатным шепотом, каким переговариваются на похоронах. – Мы сейчас же расширим список похищенного. Только гостей отсюда лучше увести – все-таки информация сугубо конфиденциальная.
Банкир закивал:
– Да, да, конечно! Я им все уже показал. К тому же Евгений Ильич спешит на репетицию.
Несколько скованной походкой, но с прямой спиной он двинулся к своим гостям.
Ольга подсела к Веронике.
– Открылись новые обстоятельства, – начала она тихо. – Очень неприятные.
И без того продолговатое лицо Вероники вытянулось еще больше. Она никогда не занималась кражами картин. Она думала раньше, что такое бывает только где-нибудь в Италии или, на худой конец, в Санкт-Петербурге, а еще в детективных фильмах с претензией на интеллектуальность. Но теперь картины украдены в Нетске, надо энергично браться за дело, а как? Об этом Вероника не имела не малейшего представления.
Ольга между тем продолжала шепотом:
– Супруга Сергея Аркадьевича сейчас позвонила из Карловых Вар. Она вспомнила, что позавчера, перед отъездом, по рассеянности положила в ту самую гильошированную табакерку бриллиант весом в 7,6 карата.
– В ту табакерку, что украли?
– Именно. Ранее бриллиант принадлежал великому князю Николаю Михайловичу, известному историку и нумизмату, которого большевики расстреляли в 1918 году в Петропавловской крепости. Так что камень обладает несомненной исторической ценностью. О его стоимости в денежном выражении я даже не говорю.
– Час от часу не легче, – ужаснулась Вероника. – Еще и бриллиант! Правда, на скупщиков драгоценностей я оперативные выходы имею…
Ольга почувствовала облегчение, узнав о краже кушона. В свете этой потери сомнительный Коровин выглядел не такой уж бедой. Обычное дело, экспертная ошибка… И хороший урок на будущее. Зато похищение бриллианта Николая Михайловича – это катастрофа.
Что такое настоящая катастрофа, ни Ольга, ни Вероника Юршева в ту минуту еще не подозревали. Обе они сидели на жестком бархатном диване, очень похожем на те, что стоят в Эрмитаже, и устало молчали. Вдруг до них донесся душераздирающий крик.
Кричали в ближнем коридоре, куда только что удалился Галашин со своими гостями. Неужели кто-то из троих поскользнулся на паркете и расшибся?
Ольга осталась на диване (она вообще с трудом теперь шевелилась и почти впала в ступор после перенесенных треволнений). Зато Вероника вскочила легко, как воробей, и побежала на крик, быстро перебирая тонкими ногами в невыразительных коричневых туфлях.
