Владимир Бацалев - Кегельбан для безруких, Запись актов гражданского состояния
-- Вы -- не директор, а прямо царь-батюшка,-- говорю я.-- Неужели на вас не жалуются?
-- Почему же! Наш народ очень любит пожаловаться.
Я знаю, кто стоит за Сусаниным в райкоме, поэтому пропускаю его ответ мимо ушей.
-- Можно написать, что в типографии высокие заработки?
-- Самые высокие по району на сегодняшний день,-- поправляет меня Сусанин.-- Жаль, если будущий историк займется архивом типографии и опровергнет мою ложь.-- Тут он достает из стола бумажную стопу.-- В типографии работает двести человек. Вот двести заявлений, в которых умоляют выдать субсидию "в связи с тяжелым материальным положением".
-- Вы ставите меня в неловкое положение. Из такого материала не выжмешь и сотни строк, а мне заказали статью.
-- Да напишете что-нибудь! Демократический централист, прислушивается к слову рабочих, идет в ногу со временем, хороший семьянин... Пишите! Все равно никто читать не будет.
-- И еще вопрос: "Любите ли вы Сворск? И за что?"
-- Я люблю этот город за его пустоту. По-моему, именно здесь у человекоподобных существ есть шанс превратиться в людей. Сейчас я как раз собираюсь изобрести для своричей палку-копалку.
Мне не нравится, как Сусанин говорит о Сворске. Я -- невесть какой патриот, но зачем возводить напраслину? Обычный город и вовсе не пустой. Все в нем есть. Есть памятник, центральная площадь, два кинотеатра, секции по интересам, тряпки у спекулянтов -- какие угодно, особо не голодаем. Есть даже две проститутки, а у них есть сутенер. Он торгует семечками на привокзальной площади...
-- Я возвращаюсь в редакцию. Сплю уже убежал: он сидит до обеда. Не успеваю снять дубленку, как вбегает Илья Федорович.
-- Только что звонил товарищу Примерову, просил икры. Он перевернул все закрома, но не нашел и ста граммов.
"Еще бы!" -- усмехаюсь я.
-- Ты не мог бы по своим каналам пошустрить?
-- Надо в областной центр ехать. У меня шеф-повар...
-- Завтра езжай с утра! Прямо из дома!
-- Там ресторанная наценка. Шестьдесят рубликов килограмм.
-- Возьми килограмм, в зарплату рассчитаемся... Эх! -- говорит он, сжимая ладони в кулаки,-- позову Примерова и утру ему нос икрой!
Я сажусь писать статью о Сусанине:
"Он не любит больших помещений: в них трудно сосредоточиться, поэтому на планерках подчиненным приходится сидеть на коленях друг у друга. Позади стола на стене висит девиз директора -- строка из греческого поэта Гесиода: "Вечным законом бессмертных положено смертным работать!" Кабинет как бы представляет самого хозяина: можно зайти с любым вопросом и, глядя на одну обстановку, получить ответ..."
Дальше я не пишу, а что уже написал -- выкидываю в корзину. Потом беру подшивку "Правды" за прошлый год и надергиваю, как нитки, всяких фраз из статей о передовых руководителях. На то, чтобы вогнать эти куски в одно русло, уходит два часа. Когда я прочитываю статью, меня чуть не тошнит от своей работы, а Сусанина я ненавижу. Но пусть лучше стошнит меня, чем я напишу отсебятину и вырвет редактора. Да и не собираюсь я представлять Сусанина непонятым героем. Чудак на букву "м" этот Адам. Он ни во что не верит, всех презирает и готов высмеять любого. А я верю! И мне не до смеха! Я несокрушимо верю в порядок и даже не смотрю по сторонам, когда перехожу улицу на зеленый свет. Шальных автомобилей для меня не существует!..
Дома я переодеваюсь в тренировочное и иду к Чертоватой.
-- Я всех обзвонила, кого могла,-- говорит она.-- Только восемнадцать банок. Остальное деньгами отдам.
-- Нет, будешь должна две банки.
-- Спекулянт чертов! -- обзывает меня Любка. Да таким тоном, словно я отца родного зарубил.
Дура! В наше время кто не спекулирует, тот пустые бутылки подбирает. Однажды я посчитал, какой процент товаров куплю, придя в магазин не с черного хода, а с парадного, и с директорским окладом в кармане. Цифры получились страшные: из продуктов -- десять процентов, а из текстиля -- два! Лучше всего дело обстояло с мебелью, но это потому, что мебель не возят из Америки, и я ее ни разу не покупал, только собирался. Вот и получается, что государство не может удовлетворить даже четверти моих потребностей. Почему же я должен жить нищим и отдавать ему свои способности? Уж лучше применить их в подпольном бизнесе...
От Чертоватой, занеся икру, я иду к Сусанину. Еще не дойдя до двери, слышу, как он звонко хохочет. К моему удивлению, он один в квартире.
-- Над чем вы смеялись?
-- Да так, вспомнил, какие веселые истории нафантазировал вам сегодня.
-- Вот статья о вас. Посмотрите, может, чего поправите. Сусанин пробегает ее взглядом по методу скоростного чтения.
-- Я все думаю, зачем прилетают потомки? -- говорит он.
-- Я не знаю,-- отвечаю я.
-- А вы любите, Саша, купить билет в кино и похохотать пару часов над какой-нибудь пошленькой комедией?
-- Люблю.
-- Вот и они -- такие же люди,-- говорит Сусанин.-- В вашей статье есть ошибки. Во-первых, начать надо так: "Все, чего мы достигли,-- это творения советских людей..." Во-вторых, почему вы не написали, что в моем кабинете висит портрет генерального секретаря? Обязательно напишите: "На каждой стене -- по портрету, и еще один лежит под стеклом". В-третьих, объясните где-нибудь, почему меня зовут то Адам Петрович, то Виктор Борисович, то Андрей Харитонович. И почему у меня восемь фамилий. И почему я руковожу заводом, фабрикой и свинофермой...
Потом я иду к девушке моей новой мечты.
Утром я вспомнил, что уже встречал Марину год назад на выборах. Она подошла к моему регистрационному столику, я вложил в ее паспорт избирательный бюллетень и велел опустить в урну. Потом она опять подошла ко мне.
-- Ну как, почувствовали себя полноправной гражданкой? -- спросил я.
-- Мне кажется, что у меня появился друг, которому я послала письмо,-ответила она. И спросила: -- Скажите, а паспорт мне скоро вернут?..
Но тогда она была прыщавой, как солдат. Иван оставляет меня за дверью и спрашивает:
-- Тебе чего?
-- Да я так, в гости... Может, чаем напоишь? Он засовывает руку в карман:
-- Держи четыре копейки, иди в столовую и попей.
-- Я статью написал про Адама Петровича, хотел показать. Он же друг вашей семьи. Может, посоветовали бы чего-нибудь.
-- Засунь свою статью в свою задницу... Хамство надо учить кулаками. Но не сейчас. Сначала я уведу Марину.
Я возвращаюсь в квартиру и ложусь в постель. Завтра на работу не идти! Если дворничиха опять разбудит меня в семь, я запущу в нее тухлым яйцом. Только где его взять?..
Ill ИГРА ПОСАДКА КАРТОФЕЛЯ""
У игроков, стоящих впереди колонн, имеются мешочки с картофелинами. По сигналу капитаны бегут и раскладывают корнеплоды в кружок, возвращаются и передают пустые мешочки впереди стоящим, которые бегут и собирают картошку.
Таким образом, одни игроки сажают картошку, другие собирают.
Примечание: сажать можно только по свистку организатора.
Сослали простого школьного учителя Петра Сусанина в конце тридцатых годов в казахские степи за попытку внедрения придуманной им системы образования. Нацеливалась эта система на то, чтобы воспитывать и обучать детей поступательно, по этапам становления европейской цивилизации: с рожденья, когда ребенок существует в варварском состоянии родового строя, через античное удивление и познание всего вокруг в детском саду, через феодальную деградацию в средних классах, через капиталистическую жажду потребления в ранней юности, через бунт против накопительства на первых шагах самостоятельной жизни к обывательскому существованию, в котором, кроме производственных и бытовых конфликтов, ничего не случается. Таким макаром, утверждал Сусанин-майор, проживет человек не только свою жизнь, но и жизнь своей цивилизации. Так попадет он и в настоящее, и в прошлое. И это не вымысел, не утопия, это реальность, поданная нам в ощущениях. И в морфологии европейских языков есть специальное время для обозначения подобной воспитательной спирали, которое называется -- историческое настоящее. Употребляется оно и в нашем языке, скажем: "Иду я пять лет назад по улице и встречаю самого себя именно в том месте, где иду сегодня..." -- учил он. Но люди без корней, ведавшие ссылками и расправами, бежали от исторического настоящего, бежали от настоящего настоящего, бежали галопом к будущему настоящему, спотыкаясь и царапая каменные лбы...
Когда началась война и в Казахстан переселили поволжских немцев, они приняли Сусанина в свой колхоз за то, что он сносно знал немецкий и тоже пострадал, и даже женили на вдове средних лет. Родился в конце войны от этого брака Сусанин-постум.
Жили в колхозе безоглядно. Добирались чиновники в эту глушь редко, с понуканиями начальства и сторонились внутренних дел. В свою очередь и колхозники, почуяв движение столоначальников по степи, всячески стремились подчеркнуть свою лояльность и даже преданность на словах и поступками.
Беды исходили от другого родо-племенного колхоза, кочевавшего кругами по степи. Бродячий колхоз еще не успела охватить культурная революция, потому что открыт он был только с помощью всесоюзной переписи, и, прозябая в безграмотности, не имея даже кибитки для правления и мешка с документацией, колхозники считали поля немецких колонистов землей предков и плевать хотели на все резолюции. Часто споры разрешались драками, доходило и до пальбы. Тогда стреляли из всех предметов: из пушек, пулеметов, ружей, луков, рогаток, палок, пальцев, просто говорили: "Бджж!" или "Та-та-та!", желая напугать противника. Кроме того, родо-племенные колхозники, не довольствуясь борьбой за землю предков, воровали немецких девушек. Одной из этих несчастных была и мать Фрикаделины. Жребий, считавшийся волеизъявлением бога Госхалвы, посадил ее в кибитку человека, у которого даже имени не было, все говорили ему "Эй!". Мать -- сама почти девчонка -- умерла при родах, наказав звать ребенка Фрикой. Эйю дочь была не нужна, поэтому младенчество и детство она провела, как Маугли, с отцовскими собаками. Фрика ела из лохани, ловила кости на лету, дралась с соседскими псами, а однажды чуть не угодила на случку, и ей за сопротивление отгрызли пол-уха.
