Шарль Эксбрайя - Мы еще увидимся, крошка
Полисмен подошел, его вид не сулил ничего хорошего.
— Вы что? Сдвинулись? Или пьяны? В чем дело?
Джон обреченно ткнул пальцем, не оборачиваясь, через плечо, в сторону своего клиента.
— Вы, может быть, соблаговолите остановиться?
Макнамара прервал игру и удивленно спросил:
— Вам не нравится, как я играю? Вот у нас, в Томинтоуле…
У Армитейджа вырвалось что-то похожее на рыдание, и он простонал:
— Я больше не могу… Пусть выйдет из машины… Высадите его, прошу вас, уберите его!
Полисмен ровно ничего не понял и завелся:
— Может быть, вы все-таки расскажете мне, что здесь происходит?
Прерывающимся и осипшим голосом Армитейдж объяснил, что он ехал спокойно, вел машину, и вдруг эта дикая музыка ему дала по ушам, и тогда он взвился и чуть не врезался в автобус. Полицейский посмотрел на него подозрительно.
— Уже нет быстрой реакции, так что ли? Надо вас проверить, дорогой мой… А вас, сэр, я просил бы мне ответить, чего ради вы начали играть на волынке в такси?
— В честь его будущего младенца.
К счастью Джона, полисмен сам только что стал папашей и еще чувствовал себя в ореоле этого знаменательного события. Когда он узнал, что Мейдж вот-вот родит, его охватил братский порыв по отношению к таксисту.
— О да! Этот момент очень трудно пережить. Держите себя в руках, мой мальчик. А вы, сэр, воздержитесь от продолжения концерта, потерпите до возвращения домой. Так-то будет лучше для всех нас.
Армитейджа снедала только одна забота: высадить шотландца у первого попавшегося отеля и с глаз долой. Он спустился по Чаринг-Кросс, повернул на Олд Комптон-стрит и остановился перед отелем «Шахматный рай». Он обернулся к шотландцу:
— Приехали… Можете выходить. Мы в квартале Сохо. Но… где же ваша штукенция, ну, как ее, волынка?
— У меня в чемодане, старина…
Тогда Армитейдж понял, почему у его клиента такие внушительные чемоданы. Он подумал, что если в Томинтоуле все похожи на Макнамару, то там, должно быть, хватает сюрпризов. Стоя на тротуаре, Малькольм принялся невозмутимо разглядывать фасад здания отеля.
— Мы сегодня закончим или будем так стоять до завтра?
— Погодите, старина. Мне нужно разобраться что к чему.
И твердой походкой шотландец вошел в отель. Дежурный администратор подскочил при виде такого верзилы.
— У вас найдется одноместный номер?
— Вы… Вы уверены, что поместитесь в одноместном?
— Я что-то не уловил…
— Простите. Да, у нас есть одноместный номер с туалетом. Один фунт десять шиллингов в день, включая утренний завтрак, естественно.
— Как вы сказали? Один фунт десять шиллингов только за то, чтобы переночевать одну ночь и получить утренний завтрак?
— Совершенно верно.
— Сохрани меня, Боже! У нас в Томинтоуле за такие деньги можно прокормиться целую неделю!
— Вам там явно повезло. Но здесь мы в Лондоне, сэр.
Не удостоив дежурного ответом, Макнамара повернулся и пошел к такси. Подойдя, он спросил у Армитейджа:
— Скажите, старина, вы что, приняли меня за миллиардера? Целый фунт десять шиллингов! А что, в Лондоне так легко зарабатывать деньги, да?
Шофер простонал:
— Не мне, во всяком случае!
Они поехали наугад. На Лексингтон-стрит Джон решил, что довольно невзрачный вид отеля «Заросли вязов» мог обещать клиенту сносные цены. Там с него запросили один фунт два шиллинга за номер с утренним завтраком. Шотландец не задержался, и Джон решил, что он уже никогда не избавится от своего неудобного пассажира. В ярости он рванул с места, вспомнив об одном жалком отеле на Ворвик-стрит под громким названием «Шик-модерн». Если он и был когда-то модерновым, то, очевидно, так давно, что никто в квартале об. этом уже не помнил. В крошечном вестибюле грязный пол был покрыт дырявым ковром, а за стойкой находился человек, напоминающий улитку в раковине, которая так и ждет, чтобы захлопнуть свою очередную зазевавшуюся жертву. Не дожидаясь, что там решит шотландец, Армитейдж схватил оба чемодана и поволок их, приговаривая:
— Надеюсь, вас это устроит, потому что вы не найдете дешевле отеля во всем Лондоне! — Потом он вернулся и сел в свою машину.
Когда Макнамара узнал, что может получить номер за восемнадцать шиллингов, он объявил, что это его устраивает, а затем заметил, хитро усмехаясь:
— Кое-кто хотел меня подловить, но еще не родился тот, кто бы охмурил парня из Томинтоула!
Хозяин взглянул недоверчиво и попросил уточнить:
— Где это? У нас в Великобритании?
— В Шотландии, уважаемый, в графстве Банф.
— А чем там занимаются?
— Там разводят овец, уважаемый. У меня их почти восемь сотен! Моя отара занимает второе место, сразу нее за отарой Кейса Макинтоша.
Джон Армитейдж прервал его излияния, крикнув с порога:
— Вы со мной Думаете рассчитываться, чтобы я мог уехать?
Шотландец начал смеяться:
— А еще говорят про нас, что мы любим деньги! Я вижу, что в Лондоне их любят не меньше! Как по-вашему?
Шофер предпочел смолчать. Шотландец догнал его на тротуаре:
— Сколько там?
— Один фунт восемь шиллингов.
— Сколько, сколько?
— Один фунт восемь шиллингов. Посмотрите на счетчик.
— Послушайте, старина, один фунт, и по рукам!
Армитейдж закрыл глаза и призвал Всевышнего избавить его от удара.
— Сэр, я вынужден получить с вас столько, сколько набил счетчик, иначе мне придется платить разницу.
— Ну конечно, а вы не хотите?
Джону пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не выскочило застрявшее в глотке ругательство.
— Вы правильно догадались, сэр, я не хочу.
— А мне вот кажется, что с фунта вы еще получите навар.
Сэм Блюм, владелец «Шик-модерна», выкарабкался из-за стойки и пошел послушать, о чем там спорят. Он подошел как раз в тот момент, когда шофер швырнул свою каскетку под ноги и начал в ярости ее топтать. Потом, видимо, остыл, надел ее на голову, и сказал:
— Я не проходил военную службу. Меня освободили по болезни, У меня вроде сердце не очень крепкое. Я бы не хотел умереть до того, как увижу своего нового малыша и дам ему благословение от его старого отца. Вы поняли меня, сэр? Тогда платите мне, и я уезжаю.
— Ну, если вы хотите меня пронять…
Макнамара вытащил большой черный бумажник на кожаном запоре и два раза принимался пересчитывать деньги, прежде чем отдать Армитейджу названную сумму.
— И все-таки осатанеть можно, до чего дорого!.. Держите, старина, и поцелуйте за меня малыша.
— Простите, сэр, но мне положены еще и чаевые.
— Вы считаете, что один фунт восемь шиллингов — это мало?
— Это то, что пойдет моему хозяину… А что же мне?
Вокруг них стал собираться народ.
— У нас в Томинтоуле никогда не требуют чаевых.
Несмотря на все усилия сдержать себя, Джона еще раз прорвало:
— Да чтоб ты лопнул к черту со своим Томинтоулом! Плевать я на него хотел! Мы не в Томинтоуле, мы в Лондоне! В Лондоне, столице Великобритании! Усек? А в Лондоне шоферу положено давать чаевые!
Какой-то пастор влез в разговор и обратился к Джону:
— Сын мой! Стыдно ругаться так, как вы ругаетесь! Подумайте, какой дурной пример вы подаете!
Армитейдж вовсе не был расположен внимать голосу разума:
— А вы, пастор, катитесь отсюда!
— О!.. Хулиган! Безбожник! Креста на тебе нет!
— Ты что, захотел понюхать мой кулак?
— Только попробуйте меня тронуть, и я вас потащу в суд!
Тут же объявился сектант (из тех, что верят в возвращение Христа на землю), его привлек разгорающийся спор, и он счел своим долгом возопить к небесам:
— Настало время, чтобы тщился Христос и навел порядок в этом безумном мире! Он скоро придет, братья! Он уже здесь! Он идет! И тогда придет конец вашей самозваной церкви! Это предрек сам Джон Дарби!
Пастор обратил свой гнев на него:
— Вы, вы — еретик! И не совестно вам публично обращаться к людям?
— Это вы впадаете в грех, и вы в нем пребываете! Потому что Господь возлюбил нас!
— А где мои чаевые?
Какая-то зеленщица, сторонница унитарной церкви, вмешалась в разгоревшийся спор:
— Полюбуйтесь, куда заводят их сказочки о тройном лике Божьем! Бог есть только один, он — один! И он превратит вас в пыль!
И вдруг священник и сектант объединились против унитаристки:
— Сгинь, безумная! Сгинь, исчадие ада!
Сэм Блюм вернулся в отель в сопровождении своего клиента. Ну а Армитейдж никак не мог взять в толк, как могло произойти, что его простое требование получить свои законные деньги могло вызвать целый теологический диспут. К нему подошла женщина из Армии спасения:
— Брат мой, вспомните о голодных и сирых… Пожертвовать для несчастных — это открыть свое сердце Богу…
Уже не соображая, что он делает, Джон дал два шиллинга активистке, которая его поблагодарила и была такова. Появление полисмена тут же развеяло метафизические тучи, и каждый убрался восвояси. Оставшись один, Армитейдж застыл на тротуаре, вперившись в свою раскрытую ладонь, где уже остался один фунт шесть шиллингов… Совершенно отупев, он напрасно вопрошал себя, как могло случиться, что он не только не получил чаевые, но еще и вынул два шиллинга из своего кармана. Полисмен его спросил;
