Эдвард Айронс - Корлотта Кортес
— Почти. Только сделай так, чтобы вещи доставили тихо и незаметно, Сайдони. Нельзя лишний раз привлекать внимание.
— Не понимаю, что происходит, — произнесла Сайдони.
— Ничего хорошего. Ты ведь знаешь Виттингтона.
— Опасно?
— Как обычно в нашем деле.
Сайдони пообещала, что в течение получаса вещи привезут.
Потом он заказал билеты на семичасовой рейс в Нью-Йорк. Затем позвонил во «Фремонт-Плацу», тихую служебную гостиницу на одной из шестидесятых восточных улиц Нью-Йорка, где всегда держали в резерве несколько свободных номеров для сотрудников Отдела К, хотя ни малейшего представления об этом учреждении не имели. Без труда забронировал две комнаты рядом. И последний звонок — к Макфи.
— Ничего не говори, Сэм, — сразу предупредил тот. — Если дело касается ведомоства Виттингтона, мне лучше ничего не знать.
— Может понадобиться помощь, генерал. Два человека.
— На сколько?
— Затрудняюсь сказать точно. Если все пойдет хорошо, на день или два. Если нет, пожалуй, на неделю. А если дольше, тогда — катастрофа.
— Дело пахнет керосином…
— Не то слово. Ну так как насчет людей?
— Возьмешь, когда захочешь.
— Договорились. Мне также потребуется досье на майора Джона Дункана. ВВС США. Все, что у нас есть. Все, что можно откопать в государственных службах, ФБР, Пентагоне. И что еще очень важно — то же самое на его жену и ее отца. До замужества ее имя было Карлотта Кортес. А он известен как Генерал.
Макфи какое-то время молчал.
— Я слышал о них обоих. Больше о Рамоне Ибанесе Кортесе. Генерал в Нью-Йорке в эмиграции, верно?
— Да. Так вы сможете это сделать?
— Завтра утром. Позвони мне, — сказал Макфи.
Дарелл повесил трубку. Звук льющейся воды в ванной внезапно заглушили бешеные всплески. Запахло мыльной пеной, и он подумал, уж не вылила ли Плежер весь флакон в ванну. Снятые с себя вещички она свалила в кучу у закрытой двери.
Подобрав их, он вышел из квартиры и на лестничной площадке бросил все в мусоропровод. А когда вернулся, она продолжала плескаться, напевая странную мелодию, вероятно, еще елизаветинских времен.
Кофе закипело, когда послышались шаги Плежер.
— Мои вещи пропали! — произнесла она с возмущением. — Куда вы их подевали?
И тут девушка предстала перед ним в чем мать родила.
От неожиданности Дарелл плеснул кипящим кофе себе на руку.
— Плежер, я ведь оставил для тебя в ванной свой халат.
— Мистер Сэм, — с упреком сказала она, — вы считаете меня уродиной, да?
— Отнюдь. Конечно, нет, Плежер.
— Тогда почему вы на меня не смотрите?
Дарелл поднял глаза. Само собой, он и раньше предполагал, что у девушки красивая фигура, но не настолько же — формы оказались гораздо совершеннее. И держалась она с естественной грацией, что многократно усиливало привлекательность.
— Тебе сколько лет, Плежер? — улыбнулся он.
— Двадцать один, — хмуро сказала она. — Уже старуха, по моему разумению.
— Достаточно взрослая, чтобы понимать что к чему. Надень халат, пожалуйста.
— Я вам просто не нравлюсь, — она наморщила носик.
— Плежер, пожалуйста…
Она двинулась к нему. В глазах — чистота и невинность, будто у маленькой девочки, если не брать во внимание вполне налитое и самое обворожительное из виденных им тел…
Задребезжал звонок.
Плежер остановилась как вкопанная. Выражение лица было такое, словно она никогда раньше ничего подобного не слышала. Дарелл преобразился: быстрым и выверенным движением выхватил из-за пояса курносый револьвер 38 калибра, подтолкнул девушку к ванной и бесшумно скользнул в прихожую. Когда Плежер увидела револьвер, глаза у нее чуть не выскочили из орбит. Хотела по первому побуждению сказать что-то в сердцах, но решила повременить.
— Кто там? — спокойно спросил Дарелл, не открывая замка.
— Посылка. От миссис Осборн.
— Прекрасно.
Дарелл жестом приказал Плежер спрятаться в ванной, потом впустил рассыльного в форме, дал на чай и закрыл за ним дверь.
— Ты ведь коп, да? — тут же спросила Плежер. — Думаешь, за мной кто-нибудь придет сюда?
— Мало ли что, — ответил он. — Вот тебе новые вещи.
— На кой они ляд мне сдались! — рявкнула она. — Мне нужны мои старые. Я еду домой к папаше.
— Почему? Что случилось?
— Вы мне уже начали нравиться, мистер Сэм, а потом я увидела эту вашу железяку, лицо у вас стало странное и я испугалась. Никогда прежде я не замечала, чтобы люди так сразу менялись. Потому я перерешила. Вы не станете помогать моему Джонни. Вы постараетесь упрятать его в тюрягу.
— Да, если он того заслуживает, — ответил Дарелл.
— Но он мой парень. Я не хочу помогать вам ловить его.
— Он подстрелил твоего отца. Он хотел застрелить тебя, — принялся убеждать Дарелл.
— А мне плевать! — Но прежняя режимость вроде пошла на убыль. Неужели она все забыла? По-видимому, да. Воспользовавшись минутным замешательством, он вскрыл коробку и одно за другим продемонстрировал два платья, нейлоновое белье, чулки, шерстяной костюм и под конец пару красных туфель. Вот они-то, туфли, и решили исход дела. Как будто Сайдони, даже не повидав девушку, угадала ее вкус. От восторга Плежер сложила губы кружочком, с воплем схватила в охапку все вещи и, пританцовывая голышом, понеслась в ванную одевтаься.
Дарелл поплелся на кухню, устало опустился на стул и щедро плеснул в кофе бурбона.
7
В девять вечера того же дня Карлотта Кортес-Дункан одевалась к обеду. Несмотря на три года, проведенные в эмиграции, Генерал настаивал на соблюдении испанского обычая. Карлотта не возражала против поздней трапезы. Скорее солидаризировалась с ним в соблюдении ископон веков заведенного порядка.
Хустино наблюдал в спальне за ее одеванием. Генерал, как обычно в приличном подпитии, рассматривал в собственном кабинете военные карты, схему, расчеты, витая в винных парах и грезах. Профессор Хуан Перес пребывал в нервном расстройстве, по каковому поводу давно закрылся в своей мансардной комнате. В доме было тихо. На улицы Нью-Йорка ложились легкие снежинки и, едва достигнув асфальта, таявли, отчего на тротуарах и мостовых было слякотно.
— Ты же знаешь, Хустино, — в голосе Карлотты звучало благоразумие, тебе не следует быть здесь в этом время.
— А что такое? Кто узнает?
— Генералу не понравится…
— Я так спешил, чтобы повидать тебя и рассказать о нашем первом успехе.
Карлотта видела в зеркале смуглое лицо помрачневшего Хустино.
— И ты называешь это успехом?
— Да!
— Но кое-что не удалось…
— Это легко поправить.
Он положил руки на ее обнаженные плечи. Фаланги пальцев заросли черными волосиками, а из-под манжет выбивались густые, жесткие завитки. Одним словом, грубыми, даже варварскими выглядели эти руки на матовой белизне ее кожи.
— Не сейчас, Хустино, — бесстрастно сказала она. — Мне пора одеваться.
— Ну, я хоть посмотрю.
— Дикарь и дурак!
— Пусть это глупо, но я люблю тебя, дорогая.
— Да уж — тебя не переделаешь, — заметила Карлотта.
Он засмеялся. Карлотте показалось, будто зеркальное стекло не выдерживает его самодовольного присутствия и постепенно мутнеет. Из глубин памяти выплыл давым-давно виденный портрет средневекового венецианского купца с черными волосами, вьющимися крытыми барашками и глазами заговорщика — свидетелями сардонической мудрости и человеческой слабости. Она немного побаивалась Хустино в связи с его прошлым. Глава тайной полиции при Генерале, когда тот был у власти на родине, Хустино чего натворил, не гнушался изуверских методов и испытывал при этом чисто физическое наслаждение. Но она в себе уверена — сумеет с ним справиться, хотя, вероятно, не так быстро, как с Джонни. Придет время и Хустино подчинится, будет с благоволением целовать следы ее ног, будет с радостью ползать на брюхе, как паршивый пес, лишь бы его не гнали.
Впрочем, внешне Карлотта оставалась вполне спокойной и ничем не выдавала заветые мысли. Наклонившись к зеркалу, придирчиво осмотрела себя. Изысканная кастилькая утонченность в очертаниях щек, рта, подбородка. Густо-рыжие, как бы придымленные волосы, словно отблески далекого костра в ночную пору. И глаза — прекрасные, темно-серы, проницательные и вместе с тем отрешенные. Она накрасила губы и прикоснулась пуховкой к щекам.
Обнаженная до пояса, Карлотта сидела перед зеркалом в стиле барокко, как будто не замечая цепкого взгляда Хустино. Затем надела чулки, золотистые туфли, на левом запястье застегнула массивный браслет с неограненными натуральными камнями и выбрала длинные золотые серьги в духе индейцев майа. Еще раз глянув в зеркало и не найдя никаких изъянов, встала и пошла в другой конец комнаты за вечерним платьем. Движения были полны той грации, от которой — нет никаких сомнений! — у Хустино пересыхало во рту и вздувалась штанина.
