Андрей Воробьев - Дело рыжего киллера
В конце прошлого года ей наконец-то улыбнулась удача: В булочной у подоконника, на котором она запихивала половинку буханки хлеба в полиэтиленовый пакет, Марина заметила на полу одинокую бумажку. Десять тысяч! Еще не веря в свою счастливую звезду, Марина сначала попыталась отодвинуть червонец ногой поближе к стене, подальше от чужих глаз. Потом она, как бы задумчиво посмотрела по сторонам и, убедившись, что никто не бегает по булочной, как охотничья собака, рассматривая пятнышки на полу, нагнулась и быстро спрятала в карман заветную купюру.
— Уф! Теперь хоть молока куплю, а то хоть на панель иди — никак до получки не дотянуть.
Декабрьское утро, когда по еще не растоптанному снегу Кузнечного переулка Марина возвращалась домой с ночного дежурства в больнице, перестало казаться столь холодным и хмурым. В большинстве окон уже горел свет, обнажая унылую нищету коммуналок — стеклянные банки и грязные коробки на подоконниках, чахлые столетники, допотопную посуду, коврики с оленями…
Марина прибавила шаг. Поскорее бы проскочить место, где в этот час кто только не болтается. Какие-то грязные растрепанные старухи, небритые продавцы с Кузнечного рынка, как раз вываливающиеся на тротуар, дабы перекладывать и пересчитывать свои ящики и мешки. Неожиданно Марина споткнулась и едва не растянулась, оступившись с поребрика, но какой-то подвыпивший парень в ушанке, блеснув золотой фиксой, подхватил ее под руку.
— Гы… — довольно хмыкнул этот случайный «прохожий», что был едва ли не по плечо Марине. Он-то и подставил ей подножку — старый прикол рыночной публики, который почему-то та считает верхом остроумия.
— Идиот! — Марина выдернула руку.
Разозлившись, парень вцепился в рукав пальто и рванул на себя.
— Ну, ты, коза! Поговори мне!..
Марина молча посмотрела на него. Перевела взгляд на копошащихся у стены в своей поклаже людей. Они даже и не обернулись в их сторону. Марина с облегчением поняла, что им и дела нет ни до нее самой, ни до этого расшалившегося земляка. Только бесформенная женщина в толстом платке и коротком пальто что-то прошамкала парню, тряся ладонью в ее сторону. Тот, однако, не отцеплялся.
— Ну-ну. Коза, говоришь? — Усмехнулась Марина.
Положив руки на плечи парня, девушка вдруг резко толкнула его к обшарпанному ларьку. Не ожидая такого развития событий, подвыпивший завсегдатай рынка, запнулся о валявшийся неподалеку пустой ящик и с шумно плюхнулся на него сверху. Женщина сипло рассмеялась.
Марина не стала задерживаться и побежала, увязая в снегу. Мимо рынка, мимо дома Достоевского… Обернувшись, она убедилась, что за ней никто не гонится. Вообще-то рискованно выделывать такие штучки, подумала она про себя, переводя дыхание. Что гласит нам первое правило безопасного поведения? Никогда не провоцируй нападение и не зли преступника — не подталкивай события к худшему из сценариев. Смирись и покорно исполни свою роль жертвы — без тех эксцессов, что способны повлечь за собою непредсказуемое…
«Блистательный Петербург, сударыня», — как обычно, пробормотала Марина, минуя угловой дом Федора Михайловича. Бедные соблазненные сиротки, убийцы в подворотнях, фиглярствующие актеры, развратные старички — долгоиграющий сериал, вид на который почтенный писатель и имел из своих окон. Вечный сериал с одной эпизодической ролью, выделенной теперь на исполнение и Марине.
Ей надо было на Свечной. Днем путь до этого нового пристанища, которое она нашла у подружки в коммуналке, был короток — дворами. В темноте на такой маршрут решаться не стоило. Все эти ближние к Лиговке кварталы имели давнюю и прочную репутацию, известно какую: одного из самых опасных мест в городе.
Подружка — Катька сказала, что недавно выгнала очередного бой-френда и, опасаясь оставаться дома одна, согласилась, чтобы Марина пожила у нее, тем более что у и самой Марины возникли серьезные проблемы с жильем.
— Ты представляешь, — жаловалась Катька, когда подружка перевезла к ней нехитрый скарб, — ну не могла я больше так жить. Гришка, гад, ни копейки не давал, все говорил, что с долгами какими-то рассчитывается, да на работе денег не платят. Как же, не платят! Я тут как бы между прочим спросила заскочившего «на огонек» Гришаниного сослуживца: «Говорят, вас поздравить можно с прибавкой жалования?» А он в ответ: «Ну, не то, чтобы очень, другим вообще не платят, а нам с Гришей по пол оклада довесили»… Я не стала даже уточнять, сколько же и когда им «довесили» — все равно соврут что-нибудь, а потом еще орать начнет вроде, «Где мое покушать»? А ты денег на «покушать» дал? Ах, на дне рождения был? А там, что, не кормят?..
Марина честно выслушивала Катькины жалобы на жизнь и с сожалением понимала, что теперь ей придется это делать, судя по всему, ежедневно. Впрочем, другого выхода пока не было. Еще хорошо, что вчера Катька заступила на суточное дежурство и можно будет спокойно отоспаться…
Марина грустно вздохнула, входя в парадную: Ну вот, еще и лампочку кто-то разбил.
Нет, парадная, конечно, могла быть и хуже. Например, у ближайшей трамвайной остановки. Так, что в подъезд зайдешь, что в общественный туалет — та же картина: вонь и какой-нибудь ханыга весь облеванный дрыхнет. А у Марины хоть и в глубине двора, и лестница крутая, но за то посторонних не так много, одни черные ходы на лестницу выходят. И только из Катькиной коммуналки единственный выход, которым постоянно пользуются.
Марина, подойдя к двери, поковыряла в ней ключом и попыталась войти в квартиру. Двери что-то мешало внизу. Узкая полоска света, пробившаяся из прихожей, высветила чужие ноги.
— Ну вот, все-таки сглазила, и под моими дверьми спальню устроили. Неужели кто из соседей пытался вернуться домой, да так нажрался, что до комнаты не доползти? Нет, жилье надо искать все-таки другое. Марина открыла дверь пошире, с усилием отодвинув ей ноги лежащего, забросила в прихожую авоську с хлебом и молоком и выглянула на площадку:
— Ну, посмотрим, кого принесла нелегкая.
Пьяных Марина не боялась. Знала: эти безобидны, пока спят. Другое дело, когда еще не наклюкался до чертиков, но уже ничего не соображает, считает себя самым умным, сильным и неотразимым.
…Еще, когда она только устроилась на работу в больницу, туда однажды прибежал один такой в окровавленных штанах. Обливаясь слезами и вмиг заполнив луково-водочным перегаром весь приемный покой, он что-то невразумительно орал, тыча в лицо дежурному травматологу некий комочек, напоминавший фаланги ампутированного пальца. А потом вдруг потерял сознание.
Травматолог понял все раньше остальных, Марину оставили в приемном покое, а хлопца на носилках укатили в операционную.
Выяснилось, что в этот и два предыдущих дня он обмывал с друзьями очередную зарплату. Потом друзья, подустав, захрапели вокруг стола. Бедолага же оказался более стойким и пошел объяснять свои достоинства соседке. Та почему-то не оценила их прелестей и довольно резко объяснила непрошенному гостю, куда ему следует идти. Разгоряченный паленой водкой герой одной рукой схватил соседку за волосы, другой — кухонный нож, лежавший рядом на столе и, приставив острие клинка к горлу непонятливой соседки, потребовал, чтобы она немедленно занялась оральным сексом.
Что думала в эти минуты соседка Марина так и не узнала. Точно было известно лишь одно: остатки откушенного мужского достоинства были предъявлены дежурному травмотологу, который, к сожалению, не был специалистом в области микрохирургии и поставил другие цели: вывести больного из шока, остановить кровотечение и хоть немного успеть выспаться перед завтрашним обходом…
Марина, дернув за плечо, попыталась перевернуть алкаша с бока на спину, чтобы посмотреть на его физиономию (какой-никакой, а если сосед, то нечего ему валяться на холодной лестнице — пусть лучше в прихожей в себя приходит). Но мужик показался каким-то странным: не бормотал недовольно и невразумительно, не храпел. Этого человека, похожего на бомжа, она видела впервые.
«Слава богу, не наш», — Марина хлопнула мужика по щеке. Никакого эффекта, только голова безвольно откинулась в сторону. Звякнула, покатившись, валявшаяся поблизости пустая бутылка от какой-то бормотухи.
— Совсем обнаглели, пьют прямо под дверями, — Марина отпихнула ногой какой то флакон, вроде как от «красной шапочки» и кусок газеты с хлебной горбушкой, а затем наклонилась пониже, чтобы все-таки выяснить, в какой степени перепития находится бомж.
Но, скорее, это непродолжительная работа в травме успела наложить на бывшую медсестру свой отпечаток и плакаты вроде «А ты — помог больному?» еще не стерлись в уголках памяти.
— Это же просто бомж, обыкновенный ханыга, не доползший до своего чердака, — Марина приподняла верхнее веко лежащего. И вдруг поняла, что бомж никогда больше не доберется до своего прибежища, никогда не протрезвеет. Потому, что он уже как минимум час мертв.
