Михаил Соколов - Двойник мафиозо
ГЛАВА 6
ВЗРОСЛЕНИЕ
Он вышел из кабинета. Дежурная сестра за столом в коридоре оторвалась от книжки и посмотрела на него. - Идите спать, больной, - сказала она и вновь погрузилась в книжку. Пока он находился на перевязке у этой молодой сумасшедшей, свет в больничном корпусе погасили. Лишь в коридорах оставили ряд лампочек, неярко освещавших путь. В туалет какому-нибудь больному анурезом. Александр, неторопливо уходя в сторону от дежурных, подумал о том, что провести ночь в своей одинокой камере, то бишь, палате, ему не улыбалось по нескольким причинам. Во-первых, могло быть повторение посещения, во-вторых, бандитов может быть не двое, а гораздо больше, в-третьих, ему самому больше не хотелось светиться в этом сумасшедшем городишке, с первых же минут пребывания его здесь, напавшем на него. И главное, не хотелось спать. Ему вновь вспомнились те оставшиеся банки с бодкой и коньяк. И вновь сильно захотелось выпить, почувствовать горьковатый, освежающий вкус тоника. "Ладно, - решил он, - зайду возьму, там посмотрим." И с тревожным удовольствием вспомнил, что в сумке у него лежит этот здоровенный пистолет. То есть, пистолет со здоровенным глушителем. Вдруг его осенило, обожгло невероятное: он, тихоня, комнатный обыватель, единственное воинское приключение которого состояло в получении случайного синяка от еле державшегося на ногах забулдыги, как ни крути и как ни изворачивайся, совсем недавно смог убить двоих здоровенных бандитов, двоих профессиональных убийц! Это было совершенно невероятно, но это было. Было!! Александр пошел быстрее и скоро, хотя и со всеми предосторожностями (сначала прислушался, потом, сжав рукоять пистолета в сумке, заглянул в освещенную и пустую палату) - вошел. Секунду-другю стоял посреди комнаты. Надо было перед уходом подумать, чтобы не сделать ничего, что ему могло бы повредить. Огляделся. На спинке кровати висела его сырая пижама. В этот ночной духоте она ткань быстро высыхала. Пижаму он сунул в пустое отделение своей большой дорожной сумки. Вынул бутылку коньяка, две оставшиеся банки и все бросил в сумку. Подумав, пустые банки тоже взял с собой. Да, отпечатки пальцев! Что банки! - он здесь везде наследил. Хорошо, что вспомнил. Вынув пижаму, стал протирать везде, где мог касаться руками: спинки кровати, дверцы тумбочек, дверные ручки, балкон... В какой-то момент подумал, что он выглядит и действует как шизофреник. Кому будет интересно связывать эту палату с трупами внизу? Он сплюнул на пол. Черт его знает, что тут творится и что с чем связать?! Вышел на балкон. Как хорошо дышалось! Ветерок с моря. Настроение внезапно изменилось. Ему вдруг показалось... возникло ощущение, что теперь, непонятно почему, но можно всё. Словно он перешел невидимую границу, вроде как границу совершеннолетия, которую физически не ощущаешь, но перейдя которую попадаешь уже в другой мир, мир взрослых, мир совершенно иной. И он никогда не был у моря, никогда не слышал, как вот сейчас, этот могучий, веселый, рокочущий шум прибоя. Почему бы и нет, решил он. Спать все равно не хотелось, до утра далеко и можно сходить на берег... раз сегодня все можно. И тут, стоя на балконе, он решил спуститься прямо здесь, цепляясь за перила. Тем более, что этак исключаются разные возможные нежелательные встречи. Халат он снял и сунул в сумку. Забросил её за спину. Сумка болталась на спине и не мешала. Ну все. Скоро он был уже на земле и, стараясь не смотреть в сторону окон кухни, быстро пошел в наравлении все усиливавшихся звуков прибоя. И как же хорошо дышалось! Вышла где-то прятавшаяся доселе луна, и острые тени кипарисов, стеной обрамлявших аллею, пали на асфальтовую дорожку. А в небе мелькало, беспорядочно штопая воздух, великое множество летучих мышей. Вот и море. Песочный пляж усеян деревянными грибами, лавочками и лежаками. И никого. Либо поздно, либо ночные романтические прогулки к морю не особенно вяжутся с близким больничным раем. А может пляж только для больных? "Чтобы разносить заразу," - подумал он и усмехнулся. Пустое. Он выбрал два рядом расположенных лежака и на одном, пока не забыл, разложил быстро высыхающие здесь, но все ещё сырые пижаму и брюки. Да, хорошо! Достал банку. Торопливо вскрыл и пил до тех пор, пока хватило дыхания. Потом закурил и прилег. И сразу же взгляд утонул в бездонном небе, переполненном разноцветными крупными звездами, среди которых серел прозрачный Млечный Путь. А внизу - ночное море. Огромное, бледное, молочно-зеркальное, мерно дышит. И отовсюду, перекрывая глухой шум прибоя поднимался хрустальный звон. Александр бездумно лежал, пораженный всей той силой чувств, которые, вопреки всему, пробудило в нем ночное море. Он думал. О чем? Жил обычный московский мальчик, знал дорогу в школу, в магазин, играл на скрипке и не водился с плохими детьми во дворе, большинство из которых, к настоящему времени, были, действительно, осуждены. В общем, этот мальчику, ставший уже взрослым, знал до сего времени только свой малюсенький мирок, не более. О чем он думал? Он думал о том, что каждый человек, так или иначе, вертится в собственном мирке, который освоен и в котором чувствует себя свободным. А миры других людей, как бы ни соглашаешься с их реальностью, все равно остаются виртуальными. Как американские боевики, которые создаются на основе реальных событий, но в которые не веришь, хотя есть и убийства, есть и секс, есть и гнусные маньяки - все как в жизни. Все это виртуально, потому что не имеет к тебе никакого отношения. О чем он думал? Он думал о том, что совершенно непостижимо происшедшее с ним сегодня вечером и ночью, происшедшее именно с ним, менее других ожидавших этого. Но ещё важнее и непостижимее - его собственное восприятие, настроение, реакция на столкновение с виртуальным потусторонним миром насилия, который он в крайнем случае был готов лицезреть за стеклом коммерческой палатки, будучи лишь продавцом, но все равно наблюдателем, а не участником. И эта вот убежденность, что другие, но только не он, могут быть вовлечены в соприкосновение с реальной кровью и реальным насилием была решительным образом нарушена. Это явилось доказательством его причастности чему-то такому, что во сто крат больше него и, значит, служило подтверждением его значимости: в нем есть, помимо всего того, что знал он и его родители, есть некое нечто, очевидно, много большее, сильнее его обычного, что делало его причастным большому миру. Сегодня на вокзале лезвие опасной бритвы, полоснув его плоть, рассекло тот кокон, в котором он прятался до сих пор. И через этот насильственный разрез полезли бандиты. Для чего? Чтобы его убить? Но почему не убили на вокзале? В чем здесь смысл? Александр допил содержимое банки. Закурил новую сигарету. Луна, золотая, огромная, горела в конце Млечного Пути, и её сияние, туманно-золотым столбом падало в зеркальную амальгаму моря, словно бы на этой дрожащей от неслыханной тяжести колонне и держалось невообразимая тяжесть звезжного неба. И повсюду ни на мгновение не умолкал звон ночных тварей, звон заполнявший небо, землю и море своим тягучим, дивным журчанием... То, что он сегодня пережил и что сейчас заново переживал вдруг осенило его догадкой: несмотря на весь ужас, который оне испытал и вновь испытать не хотел бы ни за что, пережитое начинало казаться занчительным, позволяло видеть и себя не столько обезумевшим от страха зайцем, застигнутым волками, но, в конечном итоге, победителем. Живая собака лучше мертвого льва. Нет, не так. Он заяц, потому что ощущал себя зайцем. А волк ощущает себя волком. Стоит поверить в себя, и ты уже не трясущаяся от страха жертва, ты сам волк. Александр достал бутылку коньяка из сумки. Сделал несколько глотков. В голове ясно и чисто звенело. Он закурил и вновь откинулся на лежаке. Он слушал этот звон и думал. Он думал, что прожив свои восемнадцать лет в этом полночном, колдовском, звенящем невидимыми волшебными колокольцами мире, он до сих пор не мог ни осязать его, ни слышать толком. Как и знать того, что при соприкосновении с запретной волчьей действительностью он сможет выйти победителем. Пускай случайно, пускай по независящем от него причинам, но факт оставался фактом: он был жив, а те двое - мертвы. Не боги же горшки обжигают? Почему бы и ему не представлять собой силу? Не сейчас, сейчас ещё рано. Может потом. Надо просто не ощущать себя этим самым загнанным зайцем. А цикады все пели, пели. Луна достигла всей предельной величины своей. И предельной своей прелести достигла ночь. Еще глубже, грознее стала бездонная чаша звездного неба. И уже совсем отвесно падал туманно-золотистый столб лунного сияния в предрассветное зеркало моря. Александр, чувствуя неожиданное волнение, вызванное сумятицей доселе незнакомых, грозных мыслей, стал допивать содержимое банки. - Мужик! Дай закурить! - услышал он вдруг хриплый голос. Озаряемый светом луны стоял перед его лежаком высокий парень. Он сделал шаг вперед, и сразу дохнуло тяжелым перегаром. Александр протянул ему открытую пачку сигарет. - Я возьму парочку, - сказал парень и захватил сколько мог, штук пять, не меньше. Александр промолчал. Парень плюхнулся на лежак прямо на больничную пижаму. - И огоньку дай, - потребовал он. Вел он себя по хамски, и неожиданность его появления сразу вернула Александра на землю. Но все равно что-то изменилось. Раньше появление из ночной тьмы такого вот бомжа могло бы вызвать его беспокойство. Не испуг, скорее, беспокойство. Сейчас - другое. Александр протянул парню не зажигалку, но горящую сигарету, небрежно зажав её между указательным и большим пальцем. Тот не заметил вызова в жесте и прикурил. Затянулся дымом и спросил: - Ты чего здесь один? Ночевать, что ли, негде? - Да нет, - неопределенно сказал Александр, чувствуя, однако, что пора ему уже уходить; уже скоро утро, затянулось его первое свидание с морем. Парень наклонился, всматриваясь в Александра. - Что это у тебя на роже? - и вдруг удивленно. - Да ты никак?... Сашок? Парень в удивлении отшатнулся и тут же воровато оглянулся. - Один, что ли? А где же твои шестерки? Неужто один? Слушай, а ты что, меня не узнаешь? Узна-а-л, - удовлетворенно протянул он. В голосе уже чувствовалось надрывное озлобление. - Узна-а-л. Еще бы тебе Селедку, не узнать. Александр насторожился. Он даже не пытался ничего понимать. Понимать тут нечего, - вновь началось. Опять этот цирк, что б его!.. Парень между тем полез в карман и вытащил предмет, звонко щелкнувший в его руке. В лунном свете блеснуло лезвие ножа. Ничего, оказывается, не закончилось. Сумасшествие продолжается. - Счастью своему не верю, - продолжал лихорадочно сыпать парень. - Я слышал, что тебя порезали, надеялся, что прирежут окончательно, а тебе только рожу испортили. А ты помнишь, как за дозу ты меня заставлял ползать на карачках? А помнишь, как мочился на меня, а я терпел, сука? Ну все, прощайся с жизнью, подонок! Давно мечтал встретиться с тобой вот так, без свидетелей, без твоих шакалов!.. Видя, что парень завелся окончательно и уже брызжет слюной от ярости, Александр быстро вытащил из сумки пистолет. Понимать уже ничего и не хотелось. - А это видел? Мотай отсюда, падаль обкуренная! Считаю до пяти, - сказал Александр и тут же, едва начав, закончил счет, опустил дуло пистолета вниз и нажал на спусковой крючок. Пуля с треском расщепила доску лежака. Ткнув дулом парню в лицо, попал по носу. - Не ясно сказал? Следующая пуля тебе. Один, два... Парня мигом сдуло с лежака. Задрав ноги, он перекатился на спину и, привстав на колени, испуганно зачастил: - Сашок! Я же пошутил! Разве я осмелился бы? Ты же меня не раз выручал! Пошутил я, не убивай! Давай отсюда, подонок! - сказал Александр и, не обращая внимания на убегавшего парня, стал сам собираться. Пора уже. А в душе ликовал! Что-то стронулось в этом мире и в нем самом. Хорошо бы... Что "хорошо бы" он ещё и сам не понимал. Но настроение был прекрасное. Ветер стих к предрассветному часу, когда Александр возвращался по аллее к больничному корпусу. Все пространство аллеи с острыми кипарисами узорно пестрело в прозрачной тени, но светлые и темные пятна пестрившие под ногами, спали. Перед тем, как войти в больницу, он зарыл пустую тарув песок, одел халат и так, маскируясь, прошел. Впрочем, его никто не заметил. Дежурная сестра и сумасшедшая дева-врач дрыхли гед-то. В палате, откуда его увезли вечером санитары (возможно, липовые), койка все ещё пустовала. Ждала его, разумеется. Теперь ему совершенно ясно представлялось, что санитары увезли его специально, чтобы удалить от свидетелей. Зачем? Это было и так ясно. Его, почему-то, решили убить. Сначала порезали по прибытию, а потом, сговорившись всем городом свести его с ума, решили все же убить. Город, который ему сниться. Город, где все либо заводят с ним идиотские разговоры, как эта врачиха, либо узнают и угрожают. А некоторые не угрожают, а сразу приступают к действиям. Он, невольно, принимал правила игры этого обезумевшего мира, отлично занвшего его. Завтра он уедет, хотя и без паспорта, и забудет, как дурной сон, этот чудный город. Он зашел в палату, куда его и поместили вначале. Никто из соседей не проснулся, когда он ложился, предварительно переодевшись в совершенно сухую пижаму. Заснул Александр сразу, как только закрыл глаза. К завтраку он не встал, и утренний обход прошел как-то мимо него, хотя кажется помнил, как один из группы осматривавших больных белый врач, наклонившись, вглядывался в его лицо, потом что-то писал в историю болезни, уже заведенную... Потом процессия ускользнула в небытие, Александр вскоре почувствовал солничный луч, жарко пригревшийся на его лице... и проснулся. Был уже день. Соседи-больные негромко передвигались, копошились возле тумбочек, лежали в кроватях. Все ходячие готовились, как оказалось, идти обедать, был первый час. Александр, зевая, сел, свесил ноги с кровати. Голова гудела с похмелья. Никаких последствий гипотетического сотрясения мозга не наблюдалось. Спиртное, только спиртное. И хотелось холодного пива. День был прекрасный, тюлевая занавеска круто вдувалась в палату влажным ветром, пахло морем, югом, жужжали под потолком мухи, изредка приземляясь на свисающие с плафонов люстры длинные желтые ленты липучек, где и оставались, смиряясь с неизбежной смертью, и все случившееся накануне представилось такой темной страшной сказкой, что даже повязка на лице не стала очевидным свидетельством реальности вчерашних страшилок. И тут, как доказательство его оптимистичной точки зрения, открылась дверь, и, вихрем влетевшая Лена бросилась к нему, что-то радостно визжа. Пораженный не столько её появлением, как своевременостью этого появления, Александр не сразу обратил внимание на вошедшего следом в палату мужчину. Тот подошел ближе и, снисходительно улыбаясь, не препятствовал бурным восторгам Лены. Наконец все как-то успокоилось, междометия и обрывки фраз донесли до Александра основную информацию, все стало разъясняться. Оказывается, Лена ну никак не думала, что Александр успеет на ближайший поезд и ожидала его только сегодня. На всякий случай все же съездила на вокзал, но сама опаздала. А слухи о порезанном приезжем пропустила мимо ушей, и только утром её осенило. Дядя (легкий кивок в сторону мужчины, тут же кивнувшего в ответ) обзвонил все больницы и вот, пожалуйста, она здесь, такое счастье! Его, Александра, немедленно забирут отсюда, у них дома и уход лучше, и вообще. В общем, все складывалось как нельзя удачно. Наконец дошел черед до дяди, их представили. Дядю звали Станиславом Сергеевичем, был он невысокого роста, плотный, немного сутулый, грубо-черноволосый, большеносый, в черном просторном костюме и, несмотря на жару, в галстуке. Что-то в его тяжелой внешности было медвежье - сила, решительность, но и сдержанность до поры. В общем, дядя совсем не походил на тоненькую, почти на голову выше его племянницу. Между тем Станислав Сергеевич достал из кармана мобильный телефон и тут же набрал номер. Представившись, он что-то односложно подствердил и, продолжая разговор, бесцеремонно разглядывал собирающего вещи Александра. Он говорил: - Да, нет, да. Совершенно точно. Рост примерно метр девяносто, худощавый, глаза голубые, волосы русые, да, скорее блондин... Одет в синие джинсы и песочного цвета футболку... Александр понял, что Станислав Сергеевич описывал кому-то его внешность. Говорил монотонно, со скукой в голосе, но терпеливо отвечая на вопросы своего невидимого собеседника. Александр в удивлении оглянулся на продолжавшую держать его за руку Лену, встретил её веселый взгляд, не ответивший однако на его молчаливый вопрос. Станислав Сергеевич закончил свою странную беседу, сложил аппарат, сунул в карман и, сутуло, но крепко стоя возле спинки кровати, покосился блестящим черным глазом на Лену тут же сообщив, что внешние данные Александра он только что продиктовал своему стиллисту, чтобы тот подобрал приличный костюм для гостя. - Не обижайтесь, молодой человек, но раз вы и ваша одежда пострадали в нашем городе, я, как дядя Лены, не могу допустить, чтобы её друг был в чем-нибудь ущемлен. И ни о чем не беспокойтесь, для нас это все не проблема. Собирайтесь. Был во всем этом странный оттенок, словно бы для этого, твердо стоявшего на земле пожилого мужчины, Александр был скорее неодушевленным предметом, который надо обновить не так для самого гостя, как для Лены, раз у неё такой вот каприз. Александр, впрочем, решил не судить сразу то, что, возможно, просто не понимает; потом, когда разберется во всем, не раньше. К слову сказать, его быстрые сомнения Станислав Сергеевич успел прочесть, оценил решение Александра смолчать и тяжело усмехнулся уголком рта. На выходе их никто не останавливал, а на улице их дожидался черный шестидверный лимузин, который от дохнувшего сразу в лицо влажного полуденного жара казался издали раскаленным. Но нет, внутри было прохладно, уютно, Станислав Сергеевич сел сзади, Лена с Александром посередине - поехали. Лена тут же включила музыку, открыла бар, вынула две банки пива, одну предложила Александру, вторую вскрыла сама. Станислав Сергеевич медлительным кивком одобрил её действия. А как хорошо пошло пиво! Сразу соединившись в крови со вчерашним спиртным, заиграла, ударила в голову. За стеклами плавно проносились сказочно яркий южный город, рядом с ним щебетала красивая девчонка, которая явно была ему рада. Ее дядя хоть и производил впечатление угрюмого и тяжеловесно-медлительного человека, но племянницу любил и к нему сразу отнесся так доброжелательно... Александр не жалел, что приехал.
