Александр Миндадзе - Смерть машиниста
— Ну, суд решит.
— И тебе их не жалко?
— Каждого в отдельности — да, — отвечал Ермаков. — Но когда видишь последствия того, что они совершают все вместе, — оттого, что кто-то опоздал, кто-то не пришел, кто-то напился, кто-то поставил один башмак вместо двух или не проверил тормоза локомотива… Мы не можем проходить мимо такого разгильдяйства! Что-то надо делать… Что-то надо делать!
Малинин барабанил пальцами по стакану.
— А почему ты упомянул тормоза? При чем здесь тормоза? К примеру, что ли?
Ермаков промолчал. Потом поднял глаза на Малинина.
— Да нет, это вполне конкретно. Он ехал с неисправной системой торможения, экстренного торможения. Вот так.
— Значит, дело не в платформах?
— Нет, дело в них. Но дело и в том, что когда они покатились, он не смог вовремя остановить состав…
— Это что, установленный факт?
— Да, — сказал Ермаков. — К сожалению. Или к счастью, уж не знаю как… установленный. С сегодняшнего дня.
Встретились в вестибюле гостиницы.
— Я думал, вы уехали, — сказал Губкин.
— Как же я могу уехать, не попрощавшись с тобой!
Губки и кивнул и стал подниматься по лестнице.
— Куда? — остановил его Ермаков.
— Ну, туда. В номер к вам.
— Вернись.
— А где допрашивать будете?
— Не буду допрашивать: Просто — поговорим… Ты что это? Вон даже вспотел, — засмеялся Ермаков.
— Жара, — вздохнул Губкин, и они вышли из гостиницы.
…Потом они сидели на скамейке в сквере. «Кузнечик» рассказывал:
— Он сам мне кричит: прыгай, мол, прыгай, два раза сказал и еще ногой! Тут я и катапультировался — вроде кто за шкирку ухватил да вышвырнул ногами вперед! Не знаю, как получилось… Очнулся — сразу под вагоны полез, через насыпь. Думал, на другую сторону Женька мой выпрыгнул… то есть даже не сомневался! Смотрю — нет его. Я, значит, обратно — опять смотреть-высматривать… Говорю, даже не сомневался, что он следом за мной выпрыгнул. Ума не приложу… Не рассчитал он, что ли? — Губкин помолчал и вдруг пожаловался с горькой усмешкой: — Сейчас к вам шел — в родном дворе камнями обстреляли… Пацаны, сопляки совсем!
— Нехорошо.
— Что ж хорошего… Как теперь жить с этим, не знаю. Жена говорит: уедем давай, жизни нам все равно не будет…
— Куда это вы поедете с двумя детьми? Подожди, без паники, главное, — сказал Ермаков. — Я не знаю, кто тебя тут ославил и с какой целью, но это все можно изменить.
— Думаете?
— А как же… только нужна от тебя правда.
— Я сейчас правду говорю.
— Если б компрессор давал нормальное давление, вы успели бы остановиться?
— Думаю, да. Успели… А причем тут компрессор? — замялся Губкин.
— Я повторяю, послушай. Если бы компрессор давал нормальное давление, успели бы остановиться? Если бы не было утечки воздуха.
Губкин молчал.
— Вот, послушай, как было дело, — сказал Ермаков. — Увидели платформы. Вовремя среагировали. Экстренное торможение. Но что-то там не сработало. Почувствовали. Кто-то из вас кинулся к компрессору. Ты, наверное. Там, в компрессоре, что? Утечка воздуха. Где-то повреждение. Скорее всего, в трубке.
Губкин молчал.
— Тебя интересует, откуда такие выводы. Скажу. Есть скоростемерная лента. Прочесть ее совсем несложно, если уметь, и главное, хотеть ее прочесть. Есть локомотив. Осмотр его тоже кое-что объясняет. Короче, вот мои выводы, Валерий. И я считаю, что и ты, и машинист, оба вели себя правильно, не растерялись. Так или нет?
— Так, — сказал наконец Губкин.
— Знал машинист о неисправности?
— Нет, откуда же.
— Проверял он тормозную систему?
— Ну, а как же вы думали?
— Уверен ты, что он проверял? Это было при тебе?
— Нет.
— Может быть, он проверял основную систему и пе проверил экстренную?
Губкин молчал.
Ермаков смотрел на него дружелюбно, ласково, как недавно смотрел на «башмачника» Пантелеева, когда тот начал давать правдивые показания.
— Что сейчас говорить-то, — сказал вдруг Губкин. — Знал или нет, что уж теперь изменится? Нету его.
— Но ты-то есть. Ты-то остался. Только твои показания могут что-то объяснить людям, а тебя избавят от этих… камней во дворе!
Ермаков поднялся со скамейки. Губкин продолжал сидеть, ковыряя землю носком ботинка.
— Я-то думал: он за мной, сразу. Не представлял, что он там останется, вот клянусь.
Помолчали. Губкин встал:
— Всё, что ли? Или еще будете вызывать?
— Придется.
— Ну, давайте.
— Это в твоих интересах.
— Понял, — кивнул Губкин.
Ермаков толкнул дверь номера, вошел.
Вошел в собственный номер, а увидел каких-то двух неизвестных субъектов, развалившихся на койках с сигаретами.
— Вам кого? — спросил один из них.
— А вы, извиняюсь, кто? — ответил Ермаков вопросом на вопрос.
— Мы? Мы здесь живем. Днем заселились.
— Дело в том, что я тоже здесь живу… жил еще утром… А где вещи, интересно?
— Какие вещи?
— Мои вещи.
В просторном, обставленном новой мебелью кабинете сидела за столом женщина лет сорока; чуть поодаль — мужчина. Еще один мужчина с папкой под мышкой вошел среди разговора. Ермаков был на приеме у местного руководства.
— С местами в гостинице трудно, город у нас небольшой, гостиница пока одна. Вот новую будем закладывать, тогда милости просим. Но, я думаю, проблему мы вашу решим. — Женщина обратилась к сидящему поодаль мужчине, и тот кивнул, это означало, что в гостиницу Ермакова вселят обратно.
— А что, разве вы еще не закруглились с вашими делами? — спросил другой, только что вошедший мужчина. — Мы-то считали, что следствие закончено.
— Нет, — сказал Ермаков.
— Какие-нибудь проблемы? — спросила женщина.
— А как же, всегда проблемы.
— Вы знаете, — произнесла женщина мягко, — мы, не скрою от вас, заинтересованы в том, чтобы ваша работа была завершена в самые сжатые сроки. И если для этого требуется какая-либо помощь…
— А собственно, почему вы меня торопите? — сказал Ермаков.
— Вас никто не торопит. Прошу понять меня правильно, — с осторожностью отвечала женщина.. — Все, что полагается по закону, пожалуйста, тут никаких возражений. Но поймите нас тоже: город, как я уже сказала, маленький, все и все на виду, вы в том числе… И ваша деятельность, как бы это выразиться, идет вразрез с общим настроением. Люди взбудоражены, они говорят: кто-то виноват, кого-то будут судить и тому подобное. Зачем нам это сейчас?
Ермаков молчал. Это молчание можно было истолковать и как готовность согласиться, и женщина продолжала с большой настойчивостью:
— Вы поймите: мы устраиваем сейчас дни памяти Тимониных, отца и сына, вы, конечно, в курсе. Есть даже мысль — пригласить пассажиров этого поезда, которых он спас. Сами пассажиры изъявляют такое желание. Представляете, люди сами собирают деньги на памятник, у нас уже есть так называемый пассажирский фонд! И все это не хотелось бы сейчас омрачать или, хуже того, ставить под сомнение, вы поймите правильно… Кстати, видели сегодня областную газету? Вот, пожалуйста, посмотрите. Можете взять с собой.
Ермаков раскрыл газету, прочел:
— «Подвиг машиниста».
— Вот именно, разумеется. Подвиг. В мирное время.
— А вы считаете, нужны подвиги в мирное время?
Наступила пауза. Все трое уставились на него в удивлении. Ермаков продолжал:
— Я-то как раз считаю, что силы общества должны быть направлены на устранение таких условий, когда кто-то, в данном случае прекрасный ваш земляк Тимонин, должен жертвовать своей жизнью, чтобы предотвратить катастрофу.
— Ну, это другой вопрос, — сказала женщина.
— Нет, это один и тот же вопрос, — возразил Ермаков. — Надо бы уже научиться дорожить жизнью, своей и чужой. Давно пора. А то сплошные Матросовы, елки-палки! Только не амбразуры закрываем своим телом, а дыры от разгильдяйства…
На этот раз пауза длилась долго.
— Ну-ну, — сказала женщина. — Как-то вы рассуждаете странно.
— Странно? Неужели? В каком смысле?
— Во всех смыслах.
— А это потому, что чин у меня небольшой, терять нечего.
— Что-то ты больно разгулялся, я смотрю! — вмешался мужчина. — Хватит, довольно! Мария Игнатьевна, я считаю, этот разговор надо закончить, товарищ явно забывается.
— Нет, почему же, — сказала женщина. — Товарищ выполняет свой служебный долг. Другое дело, что работа ваша несколько затянулась… елки-палки, — повторила она за Ермаковым. — Вот у вас уже и люди умирают на следствии. Ну что ж, найдем способ решить- этот вопрос.
— Пожалуйста, — отвечал Ермаков, — ищите способ.
— Я-то полагала, что мы с вами сможем договориться в этом кабинете…
— Да нет, договориться со мной трудно. Разве что отстранить от исполнения обязанностей, это, наверное, еще можно, если постараться. Но пока вы этого добьетесь, я успею закончить следствие. До свидания.
