Алексей Макеев - Спорим, что ты умрешь?
Максимов неуклюже оттолкнулся палками. А когда пытался прийти в себя, гадая, не сильно ли отбил дурную голову, Виола, звонко смеясь, тянула его за ноги, торчащие из сугроба. Брюнетка так и осталась тяготеть к очкарику, а Виола, до прихода сыщика мило щебечущая с Пустовым, внезапно поняла, что ее избранник не Аполлон, а мир не без добрых мужчин. А если мужчина сравнительно молод, обладает самоиронией, благоухает «Кориоланом»…
Пустовому это не понравилось.
До наступления темноты произошла еще одна занятная сценка. В гараж вкатила ярко-красная «Тойота-Надя» (Максимов как раз заходил в дом), а несколько минут спустя, когда они с Виолой в коридоре обменивались впечатлениями от прогулки, из номера выскочил, блистая масляной улыбкой, Снежков. Весело насвистывая, загарцевал куда-то вниз. Причиной возбуждения стал упитанный моложавый господин с бараньими кудряшками (по имени, как выяснилось далее, Борис Крайнев) — сбежавший методом обмана от жены, чтобы удариться в смысл жизни.
«Мужчин» поселили в разных номерах, но неясностей в принципе не было. Да они и не делали тайны из своих отношений.
В психологических триллерах на этом месте звучит напряженная музыка. До времени негромкая, щадящая, но уже как-то тревожно скребущая по нервам. Поздний вечер. Завершение трапезы. Тонкий вкус обеспеченных постояльцев ублажается пюре с индейкой, засыпанным ароматной, нежнейшей субстанцией, торжественно провозглашенной тертыми трюфелями. Надо думать, это китайские трюфеля по 30 евро за килограмм, выброшенные на мировой рынок с целью сбить фантастическую цену. На вкус ничем не отличаются от европейских, но у последних цена — тысяча долларов за килограмм. Все без исключения постояльцы собираются в баре-гостиной. Это идеальное местечко, где можно в спокойной обстановке переварить ужин. За окном безудержно холодает, но в гостиной тепло, уютно, камин из обожженного кирпича, медленная музыка ублажает взыскательный вкус. Полумрак. Молочные абажуры с умиротворяющим спокойным светом — в полукруглых стенных нишах. Ворчливая кухарка Люсьен подвозит сервировочный столик с безалкогольными напитками. Уходит косолапо, кривя негритянскую мордашку. Администратор Ордынцев вновь меняет профессию — теперь он квалифицированный бармен. Смотрится неплохо в роли Фигаро. И горничная Ксюша, сующая свой любопытный нос, делает схожий вывод: внимательно визирует старшего по званию, грустно вздыхает, испаряется. Вплывает призраком дворецкий Шульц. Плавно подгребает к Ордынцеву, что-то шепчет ему на ухо (тот кивает) и, задрав плоский нос, удаляется. Ордынцев временами косится на сыщика, вспоминая неприятное письмо. Бледнеет. Кошки на душе скребут. Он старается не подавать виду. В дальнем углу за бутылочкой шампанского проводят время положительные Душенины. Зоя Андреевна щеголяет в шерстяном платье, увешанном минералами. Она в меру накрашена, томно улыбается. Спутник жизни безостановочно трындит, временами прихлебывая и плавно жестикулируя. В противоположном углу милуются геи. Обладатель тройного подбородка Крайнев что-то вкрадчиво мурлычет блондину. Снежков, истомленный в одиночестве рукоблудием, млеет, как будто его гладят по шерстке. Жеманно хихикает, зажимая рот ладошкой.
— Вам противно на них смотреть, Костя, — шепчет на ухо Виола, прижимаясь к Максимову. — Вас прямо перекашивает…
Они танцуют медленный танец, плавно отдаляясь в свободный от людей закуток. Виола пригласила, а Максимов не железный.
— Портят всю картину, Виола, — соглашается сыщик. — Умом-то я это дело понимаю, а вот душой — никак. Это какой же перекос надо иметь в мозгах…
— А вот вы и не правы, — смеется девушка. — В 1973 году Американская ассоциация психиатров исключила гомосексуализм из числа психических заболеваний. Абсолютно достоверный факт. Я копалась в сетевых «подшивках» «Нью-Йорк таймс», когда кропала заметки для «Вечерки»…
— Не защищайте это мракобесие, — возмущается Максимов. — Оттого и исключили, что большинство в этой ассоциации ничем не лучше…
Виола хихикает ему в шею. Это щекотно и приятно.
За стойкой бара очкарик Ворович охмуряет брюнетку Ингу. Он загадочно сверкает очками с позолоченными дужками, много говорит. На брюнетке густое перламутровое ожерелье, ей нравится этот подтянутый «вшивый» интеллигент. Кто кого охмуряет, еще вопрос. Сразу видно, что у ребят все получится.
Брошенный законной блондинкой брюнет Каратаев верен данному слову (решительно напиться). Он сидит в гордом одиночестве, общается с бутылочкой крепкого напитка. Сильно пьян, но не буйствует. Шатен Пустовой, видя, как Виола льнет к Максимову, следит за последним с неприязнью. Хлопает стопарик виски и объявляет во всеуслышание, что пора бы познакомиться с горничной. Эх, губастенькая… Сразив соперника взглядом, уходит знакомиться с Ксюшей. Пять минут спустя возвращается с мучнистым лицом, падает рядом с пьяным Каратаевым, машет Ордынцеву: неси, да побольше… «Косяк стремный», — емко признается визави. Каратаев польщен, начинает объяснять угрюмому Пустовому, что чем меньше женщину мы любим, тем больше времени мы спим. Что спелая плюшка (равно как и драная блондинка с закидонами) — еще не повод, как говорили древние, задрав штаны, бежать за комсомолом, поскольку все они на поверку — последние твари, уж он-то знает, сам взрастил на груди гадюку, а с чего бы ему пить четыре дня? А пьянство, между прочим, непростое ремесло. Накапливаются токсины, образуется зависимость. Кому, как не ему, Владимиру Валерьевичу Каратаеву, бывшему наркологу, управляющему научно-техническим предприятием «Санария», основателю городской общественной организации «Здоровье нации» (а заодно и «совесть»), провальному кандидату в депутаты горсовета — об этом знать?
В противоположном углу в печальном одиночестве сидит старик Ровель — прямой, как штык, греет в ладошках бокал с вином. Вокруг старика — тяжелая аура. Никто к нему не подходит. Он вылитый Кощей — костлявый, тощий, с хорошо фиксированным пристальным взглядом. Проницает прямо вглубь — Максимов чувствует, как временами шевелятся волосы на затылке, а в голове со скрипом происходят сдвиги.
Охранник Шевченко прячется в полумгле, на краю барной стойки. Он тянет безалкогольный коктейль, исподтишка обозревая публику. У парня цепкий взгляд. Не дурак он вовсе — в отличие от большинства телохранителей с кругозором верблюда, способных только бить по неподвижной мишени, тупо заслонять патрона и при слове «библиофил» подозревать самое скверное…
Время несется как угорелое — временами кажется, что от циферблата исходит дуновение. Тяжело отслеживать ситуацию: девушка в объятиях — это положительный момент, но не способствует вдумчивому созерцанию. Интуиция подсказывает — что-то назревает. Интуицию не проведешь. Несколько раз он порывается сбросить с себя Виолу и объявить расслабленным людям, что все должны немедленно разъехаться. Но духу не хватает. Он может пережить собственное посмешище, но… разве кто-то уедет? Не поверят. Он сам не верит до конца. Глупая записка, где ни слова, кстати, про убийства… В конце концов, неужели ему больше всех надо? Полиция в курсе — он честно выполнил свой долг гражданина, но та и ухом не ведет. Администратор в курсе — но никаких адекватных телодвижений. Ровель что-то знает — молчит, зараза. Люди видели милицейскую машину — но возник у кого-то резонный вопрос?..
Хочется забыть о химерической опасности. Имеются все средства. Он увлекает Виолу за собой из бара. Девушка дрожит и в полутемном коридоре прыгает ему на шею. Жаркая борьба с проявлением бойцовских качеств, когда выигрывают все участники схватки… Пора заняться делом. Но не самое приспособленное место — этот чертов коридор. Лишь по причине природной скромности они не бросаются раздевать друг друга. Он ведет ее ускоренным маршем на второй этаж, мимо окон в глубоких нишах, мимо кухни, где гремит кастрюлями и напевает «Бесса ме мучу» кухарка Люсьен. Поворот ключа, лунный свет ядовито освещает романтичную кровать, с которой нужно лишь сбросить покрывало… Путь к кровати тернист и завален предметами туалета. Наутро Виола расскажет Максимову, что помимо месячного обучения в «Артдансателье» (стыдливое наименование школы стриптиза) она прошла «Ускоренный курс дамского танца», где в качестве «факультатива» учили раздеваться за сорок пять секунд. Страсть нахлобучивает, как колпак. А далее — по всем канонам, исключая лишь использование противозачаточных средств. Но Максимов глубоко убежден, что лучший контрацептив — это женские мозги, а впечатления полной дурочки Виола не производит…
Он приятно поражен, что будущая журналистка не только сексуальная фантазерка, но и неглупая девушка.
— Костя, ты знаешь, я тебе верю, — взволнованно сообщает Виола, садясь посреди постели и закуривая. — Это мрачно, но чертовски интересно. Ты не хочешь задуматься, что бы это значило?
