Александр Генералов - Конец волкодава
— О чем?
— Узнаешь.
На столе появилась миска с огурцами. После того, как домочадцы удалились в другую комнату, шорник спросил:
— Ну, говори, Семенов, чего тебе надо.
— Дай закурить самосаду.
— Держи.
— Так вот, Андрей, многое я тебе прощал. И ворованным, ты приторговывал, и спекуляцией вместе с Настей Вострухиной занимался. Теперь за тобой дело.
— Что хочешь?
— Уволили меня из милиции…
— Вот это номер! — присвистнул Курилин. — За что же?
— Гришку Вострухина упустил. А у Парфена разговор короткий: выметайся!
— Дела, — протянул шорник.
— Хуже некуда. Хочу, Андрей, отомстить Трегубову с твоей помощью.
— Это ты серьезно?
— Серьезнее некуда.
Шорник вскинул на Семена белесые глаза.
— Ладно, приходи ко мне завтра, я сведу тебя с нужным человеком.
— Спасибо. Что же ты себе не наливаешь? Давай, теперь одной веревочкой связаны.
Лукерья спустилась вниз, отрывисто бросила Шубину:
— Иди, хозяин зовет.
— А кто здесь останется?
— Я постою. Нужен ты ему.
Капустин сидел за бумагами. Когда Шубин вошел, Евстигней поднял голову, хмуро взглянул на парня.
— Поручение тебе. Зайдешь к аптекарю Левинсону, передашь ему вот это письмо.
Он сунул Шубину запечатанный конверт.
— Ответ ждать? — спросил парень.
— Подожди. Впрочем, не надо, сам пришлет.
Глава десятая
Шатров квартировал во флигельке, который стоял во дворе уездной школы младших агрономов. Жилье состояло из небольшой комнаты и спаленки. У входной двери угол был отгорожен занавеской: там находились умывальник и небольшой столик с примусом. Флигелек, благодаря стараниям сторожихи школы, содержался в образцовом порядке. Да и сам Шатров по старой военной привычке строго следил за чистотой. Гости у него бывали редко. Треть получки Георгий отправлял в губернский центр сыну погибшего друга, который учился в техникуме, поэтому денег оставалось только на самое необходимое.
В этот вечер Шатров вернулся домой очень поздно: в милиции проходило партийное собрание. Сняв суконную гимнастерку, он сел на старенький диван и задумался. Дело Савичева все более усложнялось. На партийном собрании коммунисты серьезно критиковали сотрудников розыска.
— Каждый день промедления — удар по нашему авторитету, — говорил Боровков. — А мы — частица Советской власти. Это надо сердцем понять, товарищи. И тут никаких скидок на трудности.
«Может, уйти из милиции? — размышлял Шатров, обхватив голову руками. — Хуже будет, когда выгонят. Попрошусь на какую-нибудь другую работу. Ну, например, в охрану. Там, по крайней мере, все ясно».
Электрическая лампочка замигала и резко сбавила накал: свет выключали в половине двенадцатого. Шатров зажег тяжелую лампу-десятилинейку. Прикрыв стекло абажуром, взял журнал. Но чтение не шло в голову.
«Поговорю с Боровковым, может, сразу освободит, — решил, наконец, Георгий. — Во всяком случае это будет честно с моей стороны».
На душе стало легче. Он встал, открыл буфет. На глаза попался кусок зачерствевшего хлеба. Шатров черпнул из ведра кружку воды, густо посыпал горбушку солью, вернулся к столу. В это время в окно громко постучали. Переложив в карман револьвер, он подошел к двери:
— Кто?
— Я, Георгий Иванович. — Шатров узнал голос вахтера школы. — Откройте на минуту.
Георгий приоткрыл дверь.
— Что надо, Емельяныч?
— Барышня тут до вас просится. Говорит, по срочному делу.
— Ладно, пропусти.
Через несколько минут в комнату вошла молодая женщина в накинутой на плечи черной паутинке. Она, видимо, бежала, грудь ее высоко вздымалась. Это была артистка варьете из «Парижа» Галина Кузовлева.
— Проходите, — жестом пригласил ее Георгий. — Садитесь.
Она присела на край стула, взволнованно поправила волосы. Шатров сел напротив.
— Я вас слушаю.
— Не знаю даже, с чего начать, — прерывистым голосом сказала Кузовлева. — Все так неожиданно.
— Дать воды?
— Нет, нет, обойдусь. Так вот: я видела сегодня Дмитрия Елизова.
— Елизова? — придвинулся ближе Шатров. — Где? У Капустина?
— Нет. Сегодня я не была занята. Где-то продуло — И голос сел. Меня отпустили на три дня. Днем я отсыпалась. А вечером решила пойти в библиотеку, что в городском саду. Стала выбирать книгу и вдруг слышу сзади знакомый голос. Оглядываюсь: Елизов! Знаете, с кем он разговаривал? С Екатериной Савичевой.
— С Савичевой? О чем?
— Я не вникала в их беседу, но это был банальный разговор.
— А потом?
— Потом пошли вместе по аллее, оба при этом смеялись.
— Н-да, история, — потер подбородок Шатров.
Дмитрий Елизов был первым помощником Ивана Луковина. После ареста главаря шайки ему удалось скрыться. И вот теперь он снова появился в городе. Значит, собираются под одно крылышко.
— А вы не ошиблись, Галя?
— Да нет, не могла. Савичева у нас часто бывала, так я ее хорошо знаю. А Елизова помню еще с времен колчаковщины. Тогда я тоже выступала в варьете, а он был помощником коменданта города. Заходил Елизов к нам часто. Многих он тогда сплавил в колчаковскую контрразведку.
«Савичева, значит, жива, — размышлял Георгий, — это интересно. Выходит, при ее содействии Егора хлопнули. Ну и женщина! На воровской малине Елизова не поймаешь, его надо искать у тех, что затаились после разгрома Колчака».
— А вас они не узнали?
— Не думаю. Елизов и Савичева были увлечены разговором.
— Кто еще был в библиотеке?
— Да человек пять, все молодежь.
— Спасибо… Как же вы теперь доберетесь домой? Извините, но одну вас я просто не имею права отпустить.
— Я живу неподалеку.
— Все равно. Я вас провожу. Только подождите немного. Мне обязательно надо позвонить.
— Пожалуйста.
Телефон находился у вахтера. Набрав номер, Шатров прикрыл трубку ладонью и сказал извиняющимся тоном:
— Иван Емельянович, выйдите на минутку.
— Хорошо, понимаю, — старик кивнул и поднялся.
— Дежурный слушает, — четко и неожиданно громко ответили на другом конце провода.
— Слушай, Сергейчук, — приглушенно заговорил Шатров, — кто из начальства еще у себя?
— Трегубов здесь.
— Ладно, я ему перезвоню, скажи, чтоб подождал, не уходил.
Когда в трубке послышался хрипловатый голос Парфена, у Шатрова вдруг пересохло во рту: «Что если артистка все напутала? Шкуру снимет Трегубов…»
— Кто там? Почему молчите? — сердито загудела трубка.
— Докладывает Шатров. Только что мне сообщили, что в городе видели Елизова и Савичеву.
Трубка молчала.
— Вы меня слышите?
— Да, слышу, — ответил Парфен. — Давай приходи сюда.
Однако Георгий задержался — пришлось провожать Кузовлеву.
Глава одиннадцатая
Жители города уже не помнили, когда возле перевоза обосновались цыгане. Вольные дети степей понастроили себе землянок, в которых жили зиму и лето. Целыми днями здесь стоял шум и гам. Люди с опаской проходили мимо «Копай-городка». И не без основания. Частенько возникали драки с поножовщиной. Во время германской войны цыгане снялись с места и табором ушли в неизвестном направлении. Но землянки долго не пустовали. Разный люд селился здесь. «Копай-городок» был бельмом на глазах уездной милиции. Небольшим числом боялись сюда соваться. Много раз Боровков ставил перед властями вопрос о ликвидации злачного места. Ему отвечали:
— А некуда пока размещать людей, Иван Федорович. Вот построим десяток хороших бараков, прикроем «Копай-городок»…
Вот сюда шорник и повел вечером бывшего милиционера Якова Семенова. Шли задами, по-над берегом. На землю опустился туман, пахло прелью. В поздний час «Копай-городок» выглядел зловеще. Кое-где пробивался слабый свет, слышались приглушенные голоса. Время от времени тишину прорезала грубая брань.
— Да, райский уголок, — сказал шорнику Яков.
— Бывал здесь?
— Бывал. Тут мне чуть ножом в бок не саданули.
Курилин усмехнулся:
— Могли и голову оторвать.
Они подошли к одной из землянок. Курилин постучал в дверь.
— Кто ломится? — послышался густой бас.
— Это я, Курилин.
— А, Тренчик, заходи.
Сгибаясь под притолокой, шорник и Семенов вошли в землянку. Яков не сразу сориентировался в ней. Наконец глаза его привыкли к полумраку. Он стал различать предметы, людей. В помещении было тесно, накурено. За дощатым, грубо сколоченным столом сидели трое. Перед ними стояла семилинейная лампа.
— Привел? — спросил один из находившихся в землянке.
— Вот, — ответил шорник, показывая на Семенова. — Проходи, Яков, садись.
Семенов узнал в говорившем Гошку Сороку, вора, специализировавшегося на поездных кражах. Он жил в Заречье. Другие Якову были незнакомы.
