Буало-Нарсежак - Дурной глаз
Дядя вдруг залился неожиданным для него легким смехом. - Ты всегда любил, чтобы над тобою кудахтали. Нужно было, чтобы тобой постоянно кто-то занимался. Ты сразу начинал хныкать, если поблизости не оказывалось юбки, за которую можно было держаться. Поэтому, когда у тебя больше не стало матери... О, я знаю, ты скажешь, что ты заболел до того, как об этом узнал... Именно этого я никогда не мог понять.
Реми не мигая смотрел на перекресток, на простиравшийся за ним пруд. Он тоже не понимал. Также, как и Мильзандье. Без сомнения, никто этого не понимает. Реми поднял на него глаза.
- Даю вам честное слово, что я не мог ходить.
- Да нет, оставь себе свое честное слово. Я только хочу тебе показать, что я не так наивен, как думают некоторые. Слушай, если ты действительно меня хочешь понять... Признаюсь, что все время думаю о твоем отце. Вот еще один, который, не подавая виду, внушал тебе эту мысль. Потому что твоя болезнь его чертовски устраивала. Она позволяла ему ловко избегать ненужных разговоров. Каждый раз, когда я брал инициативу на себя или когда я предъявлял ему счета, он разыгрывал из себя человека, по горло заваленного неотложными делами. И он все время отделывался от меня ответами типа: "Попозже... У меня сейчас другие заботы... Нужно что-то делать с малышом... Я как раз должен встретиться с новым доктором... " И чтобы не выглядить скотиной, я покорялся... В результате мы скоро перейдем на хлеб и воду. Только я могу тебе сказать, что я все же принял некоторые предосторожности.
Реми почувствовал, что он бледеет. "Я его ненавижу, - думал он про себя. - Ненавижу. Он внушает мне ужас. Ненавижу его! " Он резко повернулся и пошел к автомобилю.
Раймонда снова уселась на свое место. Стоя у открытой дверцы, его ожидала Клементина. Ее лицо сплошь усеивали морщины, но маленькие живые глаза ничего не упускали. Проницательные, крошечные, с некоторой долей игривости они быстро перескакивали с одного лица на другое. Когда, скрипнув рессорами, дядя уселся на свое место, она сжала беззубый рот и проворно скользнула в машину. Своей сухонькой ручкой она пощупала его пульс.
- Да не болен я, - проворчал Реми.
Он должен был признать, что дядя не во всем был неправ. Всегда вокруг него крутились какие-то юбки: мама, Клементина, Раймонда... Стоило ему кашлянуть, как ему сразу же прикладывали руку ко лбу, и он слышал осторожный шепот: "Лежи спокойно, малыш. " Он властвовал над всеми, но и они имели над ним неограниченную власть. Почему бы не быть до конца откровенным? Он любил, когда его касались женские руки. Сколько раз он изображал недомогание только для того, чтобы почувствовать рядом с собой шелест платья, запах женского корсажа и услышать, как какой-то голос ему шепчет: "Мой маленький! " И так приятно было засыпать под безмолвным присмотром этих полных беспокойства и нежности лиц. И, возможно, самым беспокойным, самым нежным из них было лицо Клементины. Оно все время было
рядом, оно склонялось над ним, когда он спал, дремал, когда просыпался по утрам... И в такие моменты это застывшее, морщинистое лицо было, если так можно сказать, искажено гримасой любви. А потом, как только старушка замечала, что на нее смотрят, она снова становилась желчной, нетерпимой, тираничной.
Реми закрыл глаза и отдался укачивающему ритму колес. А если честно, разве он не ощущал себя соучастником этой игры в паралич? Трудно ответить. Его ноги никогда не были мертвыми. Он только всегда был убежден, что они его не будут держать. Когда его пытались поставить на ноги, в голове появлялся какой-то свист, все вокруг него начинало качаться, и он ощущал непонятную слабость, нечто вроде пустоты между держащими его руками. Без сомнения, то же испытывают приговоренные к казни, когда находятся в руках палача. И только когда он почувствовал взгляд этого толстяка Мильзандье... "Если бы я захотел, - думал Реми. - Если бы я захотел вспомнить... " Какое-то непонятное волнение сковало все тело, словно он испугался... испугался вспомнить. Он не решался продвигаться дальше в глубины своего прошлого, как у него обычно не хватало смелости в одиночку ходить в темноте. Мгновенно возникало жуткое ощущение опасности... Перехватывало горло. Он начинал задыхаться. Однако, теперь он мог себе признаться, что все это время он был словно заворожен этим странным прошлым, которое в глубине его существа ему казалось похожим на какое-то бездонное подземелье. Никогда у него не хватит смелости углубиться в этот безмолвный, зловещий, полный опасности мир. Думая, что он уснул, Клементина прикрыла его ноги пледом, и Реми сделал раздраженное движение.
- В конце концов, оставят меня когда-нибудь в покое! Невозможно хотя бы минуту побыть одному!
Он вновь попытался распутать нить своих мыслей, но тотчас же от этого отказался. Реми с ненавистью смотрел на дядину спину. Один! Но он никогда и не переставал быть один. Его испортили, выпестовали в тепле, изнежили, как какую-то дорогую комнатную собачку. Разве они когда-нибудь задавались вопросом, что он вообще собой представляет, чего он хочет от этой жизни?
- Пять часов двадцать минут, - сказал дядя. - Мы в среднем делали 80 километров в час.
Он сбавил скорость и Раймонда, похоже, несколько расслабилась. Она напудрила нос и с улыбкой повернулась к Реми. Он понял, что на протяжении всего пути ей было страшно. Как будто под воздействием наркотика, ее глаза все еще застилала мутная пелена. Должно быть, она не любила быстрой езды, и вообще ей были чужды бурные эмоции. Реми смотрел на овал ее лица со слегка пухлым подбородком. "Она слишком много ест. " И так как за ним наблюдала Клементина, он повернул голову и тотчас же узнал леса, окружающие Мен-Ален. Автомобиль двигался вдоль стены парка, утыканной сверху осколками стекла. Воберы чувствовали себя в безопасности только за железными решетками, засовами, толстыми стенами. Может быть, они хотели за ними скрыть позорную болезнь Реми? Само имение стояло посреди
гигантского парка, и от него до ближайших домов было не меньше километра. Однако, в деревне все об этом знали... Забавно было бы доехать до деревни. Поднялись бы крики: "Смотрите, чудо!.. " Клементина порылась в корзине, которая в пути служила ей дорожной сумкой, и вытащила оттуда гигантских размеров ключ. Машина остановилась перед решеткой, украшенной изящным величественным орнаментом. Сквозь нее можно было видеть очень длинную темную аллею, на которой местами тонкими столбами света ложились солнечные лучи. В конце аллеи виднелся фасад дома.
- Дай мне, - сказал Реми.
Он захотел открыть сам. Петли ворот заржавели. Напрасно он толкал изо всех сил. Дядя вышел из машины.
- Оставь это, слабак.
Решетка поддалась перед ним, и он не спеша снова сел за руль.
- Я пойду пешком, - бросил Реми.
Он следовал за машиной, утопая в глубокой траве на обочине дороги и испытывая глубокое физическое наслаждение от самого процесса ходьбы. Все же великолепно! В первый раз!.. Он сорвал цветок, оторвал пару лепестков; какой-то желтый цветок, он даже не знал, как тот называется. Но имен деревьев и птиц он тоже почти не знал. С обеих сторон дороги протянулись подлески; проходя мимо Реми чувствовал внутреннюю жизнь трав и листвы вплоть до копошащейся в них малейшей букашки. Да и сам он представлял собой нечто вроде дикорастущего растения, которое перемещается в пространстве благодаря какой-то таинственной магнетической силе. И может быть, для того, чтобы стать ормальным, здравомыслящим человеком, похожим на других, просто человеком с натруженными руками и дубовой башкой, нужно непременно оборвать этот мистический контакт. Он задумчиво созерцал свои длинные гибкие пальцы, в которых он ощущал покалывание, как во время грозы. У мамочки были точно такие же руки. Он тяжело вздохнул, вспомнив, что ему нужно идти к дому. Там дядя воевал с наружной дверью, которая, повидимому, разбухла от влаги. Наконец, он вошел первым; за ним последовала Раймонда. Клементина с высокого крыльца сделала Реми знак, потом она в свою очередь исчезла из виду, и вскоре о стены стукнули высокие ставни окон первого этажа. Какие воспоминания он вынес из пребывания в этом имении? Он помнит качающуюся листву и стрекочущих в ветвях сорок, на которых он, откинув голову, часами смотрел из своей коляски, когда при первых признаках дождя его отвозили в тень деревьев; и это бездумное созерцание продолжалось до тех пор, пока последние солнечные лучи, наклонно падая сквозь ветви, пятнами не ложились на его лицо. Так монотонно тянулись дни. По утрам он валялся в постели. Как не стыдиться этого впустую потраченного времени? После обеда он дремал, и Клементина, сидя рядом, вязала и отгоняла от него носовым платком мух и ос. Так как в доме было влажно, по вечерам в его комнате зажигали камин, и Раймонда приносила карты. "Я был, как мертвец", - подумал Реми.
По заросшим мхом ступенькам он поднялся на крыльцо и зашел в холл. Он сразу же узнал оленьи рога на стенах, уложенный плитками в шахматном порядке пол, два пролета монументальной лестницы с каменными перилами, ведущей на нависающую над первым этажом площадку, и особенно этот запах, запах подвала, отсыревшего дерева и перезрелых фруктов. Он услышал дядины шаги и откуда-то сбоку крик Раймонды.
