Юлиан Семенов - Псевдоним
Во-вторых, мне интересно читать про то, кто с кем спит из знаменитостей, особенно из мира искусств. Это дает возможность мужьям отвоевывать хоть какую-то толику свободы у своих любимых, легко осваивающих профессию тюремщика, словно бы они все проходили курс молодого надсмотрщика в утробе мамочек. Как ведь хорошо, листая вечером газету, заметить любимой: "Крошка, послушай-ка, великий актер Пьер Шибо только тогда добивался успеха на сцене, когда начинал роман с молоденькой хористкой, на который его жена смотрела сквозь пальцы, ибо «так нужно гению». Конечно же, любимая скажет, что ты не Пьер Шибо, и невеликий актер, и работаешь не на сцене, а в хлеву, но ты благодаря свободной прессе имеешь возможность заметить ей, что успех Пьера Шибо исчислялся не только количеством вызовов, но и более высокими гонорарами за изображаемое. О, когда речь идет о том, что любимый принесет в клюве лишнюю тысячу зелененьких, благородная матрона задумается, прежде чем отрезать «нет». Она будет долго и тяжело думать, что помешает ей проявить обычную бдительность тюремного стража, а ты не мужчина, если не сможешь воспользоваться этим и в дальнейшем закрепить успех! Поскольку свобода отвоевывается по дюймам, наивно полагать, что ее можно получить всю сразу, целиком, купно.
В-третьих, меня, как обывателя, не может не интересовать страница уголовной хроники, в которой рассказывают о грабежах, насилиях (с подробностями), кошмарных убийствах на почве ревности и налетах на банки (как и все, я завидую банкирам и радуюсь, когда их грабят).
Чего я не читаю в газете? Во-первых, грустные истории про всякого рода происшествия, связанные с тем, как обижают бедных. До тех пор, пока человек имеет руки, ноги и зубы, он обязан драться за самого себя, а не передоверять это дело газетчикам, даже столь добрым и отзывчивым, а потому безрассудно-смелым, каким является Билл Портер.
Во-вторых, мне скучно читать про то, что происходит за океаном, в древней Европе, потому что я – при всем моем желании – никак не могу повлиять на тамошнюю ситуацию, поскольку овцы у них свои, хлеб свой и коней хватает.
В-третьих, меня раздражают менторские нотации, которые распространены в центральных газетах, где за меня думают, за меня решают все государственные дела, а мне лишь предписывают, как поступать, о чем думать и что предпринимать для всеобщего развития. Извините, но у меня своя голова на плечах, разрешите мне самому думать, ибо чем ответственнее я буду думать о своем месте в жизни, тем будет лучше Штатам.
Вот, дорогой Билл, я и ответил на твой вопрос. Пожалуйста, не сердись, если что не так.
Кстати, «Малыш», который убил Тонью, снова вернулся в наши края, взял себе в любовницы сестру Тоньи, похожую на нее как две капли воды, угнал в Мексику два стада Дикого Рафаэля и ограбил салун «Хромого Носорога». Мы решили поохотиться на него. На этот раз он не уйдет. Если у тебя есть желание, приезжай ко мне (твой винчестер висит над моей кроватью), надевай свои джинсы, сомбреро и мексиканские шпоры и мотай вместе с нами! Потом напишешь об этом для своего «Перекати-поля». Мое предложение вполне серьезно.
Посылаю тебе восемь долларов двенадцать центов с просьбой считать меня подписчиком твоей газеты. В течение этой недели я намереваюсь переговорить с моими друзьями в форте. Думаю, ты приобретешь еще семь-восемь новых читателей. Напиши для них что-нибудь кошмарное, это будут листать, и ты заткнешь за пояс «Нью-Йорк таймс».
Твой
Ли Холл".
33
"Дорогой Майкл!
Я знаю, как тяжко ты болен, но не могу не сообщить тебе новость, которая невероятно тяготит меня.
Тот ревизор, что однажды был у вас в «Первом Национальном», написал пространную жалобу. Он обвинил меня в том, что я попустительствую Акулам Капитала (то есть всем вам), которые держали в кассе преступника, выдававшего деньги направо и налево, по своей прихоти. Этого кассира, по словам ревизора, «откупили от тюрьмы» состоятельные граждане Остнна, потому что он является зятем мистера Роча, одного из самых богатых людей в округе. Хотя я знаю, что Портер обыкновенный разгильдяй, а не жулик и живет на свои скромные заработки, получаемые от писания статеек в его подлую газетенку, поделать ничего нельзя: из Вашингтона пришло указание поднять из архива закрытое мною дело и передать его в Суд.
Мне же пока объявлен выговор за «непонятный либерализм к нарушителю федерального закона».
Единственно, на что можно надеяться, так это на то, что среди присяжных, среди этих двенадцати олухов, найдется семь-восемь человек, с которыми можно будет заранее откровенно поговорить, попросив их вникнуть в дело самым пристальным, но в то же время доброжелательным образом.
Должен заметить, что ревизор (это мне поведали друзья в Вашингтоне) постоянно делает упор на то, что Билл Портер стал растратчиком, чуть не пустив с молотка весь твой Банк, поскольку в нем прорезался репортерский зуд и он купил лицензию на издание «Роллинг стоун», которая находится на грани банкротства.
Прости, дорогой Майкл, за то, что я вынужден сообщить тебе столь неприятные новости.
Если состояние здоровья не позволит тебе приехать ко мне, чтобы самому заранее ознакомиться с обвинительным заключением, которое я вынужден писать, то пришли своего самого доверенного человека, которому я смогу показать все документы. Пусть твой Банк будет загодя готов к защите, ибо я теперь думаю, что удар против Портера на самом деле есть чей-то удар против тебя.
Остаюсь твоим вечно благодарным другом, хоть и прокурором
Дэйвом Кальберсоном".
34
"Многоуважаемый мистер Джонстон!
Поскольку Вы являетесь главным редактором могущественной «Хьюстон пост», которую читают и в Техасе и особенно те, с кем я начинал осваивать Дикий Запад, я посчитал возможным обратиться с этим письмом, полагая, что с Вами уже поговорили о том, за кого я хлопочу.
Билл Сидней Портер – один из самых прекрасных людей, с которыми меня сводила жизнь.
Судьба его драматична и неординарна: приговоренный к смерти от чахотки, ушедший в себя, озлобленный и недоверчивый, он был поначалу отринут мной, как симулянт и гнусный обманщик, тем более что доктор, которому я поручил его обследовать, сказал, что парень здоров как бык. (Потом выяснилось, что спьяну доктор обследовал не Портера, а мальчишку-мексиканца.) Я прогнал Портера из дома в прерию. Там он спал под открытым небом. Началось кровотечение, и Джон Сандайк, ковбой, которого мы все звали «Сучья лапа», чудом его выходил, втирая в спину барсучье сало и заставляя пить молоко кобылиц пополам с медом. Более того, он поселил его на конюшне, чтобы парень дышал тем воздухом, который «Сучья лапа» считал целебным, и утверждал, что, если бы он имел хотя два класса общеобразовательной школы, он бы открыл лечебницу для чахоточных в конюшнях. (Еще он предложил мне взять патент на «Ящик долголетия», где должны стоять два улья и конь, отделенные друг от друга сеткой, а в третьем отсеке нужно держать больного: «Полгода – и я гарантирую, что семидесятилетний дед после пребывания в моем „ящике здоровья“ справится с семнадцатилетней девушкой, причем сделает это лучше тридцатилетнего Дон Хуана».) Так вот, Билл Портер выздоровел и стал прекрасным ковбоем (он сирота, мать ушла из жизни, когда он был маленьким, отец – безумный изобретатель и алкоголик), стрелком, почтмейстером, поваром, уборщиком, стригалем овец, певцом, дояром, учителем, бойцом в нашей группе, охранявшей границу от набегов бандитов, и уложил немало дьяволов в честной драке, один на один, а то и против двух или трех. (Стрелял он лучше, чем сейчас пишут в дешевых романах о ковбоях, – бил на лету черешню с первой пули, почти не целясь.) Затем он похитил самую красивую девушку Остина, падчерицу мистера Роча, начал собственную жизнь, не унижая себя положением прихлебателя в богатом доме, стал работать кассиром Банка, а потом, скопив денег и получив ссуду в двести пятьдесят долларов, принялся выпускать свою газету «Роллинг стоун».
Я посылаю Вам, сэр, пять номеров этого «Перекати-поля», издаваемого самым настоящим перекати-полем: все – от первой до последней строки – написано им, им же все и нарисовано.
Прошу Вас прочитать сочинения Билла Портера, которые он писал по ночам, после того как возвращался из своей вонючей, душной кассы на чердак, в комнатенку, где и овцу-то с трудом уместишь, не то что человека. Там он и поныне сочиняет все, что я отсылаю Вам.
Сейчас его газета обанкротилась: он был слишком задирист, этого не прощают тем, у кого нет хорошего счета в Банке и громкого имени у публики. Из Банка Портеру пришлось уйти, поскольку в кассе была обнаружена недостача. Я не смею скрывать этот факт потому, что абсолютно уверен в полнейшей невиновности Портера. Он может застрелить, если оскорбят его близких друзей; он может перегнать через границу стадо мустангов, если его попросит об этом человек, которому он верит, или если приятель оказался в беде и ему надо помочь, но он не способен на мелкую, трусливую подлость, на кражу в том Банке, куда его пригласили работать те люди, которых он глубоко, по-сыновьи уважал.
