Роберт Райан - Земля мертвецов
– Сортировочная! Этому – морфин! Где его бирка? Что значит – отвалилась? Работаем! Хирурги на месте? Этого готовить к операции. Сейчас же. Младшая сестра – очистить и промыть рану! Видал я в Айдахо фермы, где было меньше земли.
Значит, американец.
– Аппарат Х-лучей 1 готов? Хорошо. Так, солдат, посмотрим. Да, верю, что чертовски больно, но это же билет домой! Да-да, даже британской армии одноногие без надобности. Санитар, этого на просвечивание, пожалуйста.
Он стоял между столами, мгновенно оценивая солдата и переходя к следующему, но Ватсон видел, какая целеустремленная деятельность разворачивалась в результате его приказаний. Поймав взгляд Ватсона, врач шутовски отсалютовал двумя пальцами.
Сестра Дженнингс ухватила Ватсона под руку, развернула и указала пальцем. Майор тяжело сглотнул, на миг перепугался, что потеряет сознание. Куртка хаки пропиталась кровью и красной охристой почвой. Но ужаснулся Ватсон источнику кровотечения. У этого человека попросту не было большей части лица – от ноздрей и ниже. Ватсону вспомнилась восковая демонстрационная модель на столе профессора Лондонского университета.
Только здесь был не воск – плоть и кость, пористые губки тканей, блестящие трубки, мышцы, нити нервов и твердая кость – устройство человека, обнажившееся под оторванной челюстью. Большую часть нёба тоже разбило, за ним видны были темные проходы синусов.
Зрелище устрашало и приводило в ярость. Круглые пули, применявшиеся в Афганистане, не производили подобных разрушений – тому порукой служили уцелевшие конечности Ватсона.
Он склонился над жуткой раной – сознание врача уже отмечало вбитые в остатки плоти зубы и кости, требовавшие удаления осколки металла. Местами рана запеклась блестящими кружками ожогов. Когда Ватсон приблизился, раненый вдруг открыл один глаз, от чего доктор шарахнулся, но сдержал себя. В глазу было пусто – ни проблеска сознания. Слава богу, лейтенантик оставался без чувств. Ватсон осторожно смахнул с его лба пару безразличных к чинам и званиям вшей.
– На бирке «М», – сказала Дженнингс. – Ему давали морфий. Может, от этого дыхание угнетено?
– Возможно.
«И возможно, – добавил про себя Ватсон, – кто-нибудь на перевязочном пункте из милосердия дал ему дозу больше предписанной. Это можно понять».
Ватсон снял с руки часы «Уилсдорф и Дэвис». В Лондоне их стиль могли счесть несколько женственным, однако наручные часы, особенно с противоосколочной защитой, лучше сочетались с мундиром, чем его обычные, карманные. Расстегнув карман, он добавил часы к лупе в оправе из слоновой кости. На оправе была дорогая ему надпись, и Ватсон никогда не расставался с этой лупой.
– Вы не принесете лампу, сестра? Здесь мало света.
Когда она выполнила просьбу, майор подробнее рассмотрел повреждение. Он с трудом сдерживал отвращение – как к ране, так и к причинившему ее оружию. Он привык к зрелищу ранений, но подобного и представить не мог в своей прошлой жизни. Возможно, Тигр Мак был прав…
Ватсон выпрямился и глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он давно не практиковал, вот в чем все дело. Размяк. Слишком много писал чепухи, мало лечил. Призвав на помощь прежнюю бесстрастность врача, он снова склонился к ране.
– Понадобятся щипцы, – проговорил он, снимая куртку и закатывая рукава. – Вы правы, сестра Дженнингс. Бинт или клок одежды закупоривает трахею.
Или то, что от нее осталось.
Там было еще кое-что.
Голос в голове прозвучал так чисто и отчетливо, что Ватсон приготовился обернуться, ища за плечом говорящего. Но он понимал, что старого друга здесь нет и быть не может. Это звучало эхо прошлого.
Вы смотрите, но не наблюдаете. Или, вернее, не используете всех органов чувств. Думайте, Ватсон, думайте!
Теперь он уловил то, что заглушалось десятками других впечатлений. Сосредоточился на одном, медленно отсекая лишнее, мешающее, собирая все внимание на нескольких молекулах, залетевших в ноздри. Он чувствовал запах горелого чеснока.
Отлично, Ватсон! – Голос в голове звучал несколько покровительственно. Тем не менее, когда после удаления комка материи в горле у несчастного забулькало, майор позволил себе самодовольно улыбнуться. Улыбка погасла, когда он вспомнил, что означает чесночный запах. Еще одно противоестественное изобретение военного искусства.
– Готовьте к операции, – приказал он санитару. – Адреналина хлорид в рану, чтобы предотвратить кровотечение. И попросите анестезиолога влить эфир ректально. Я все запишу.
Ватсон извлек из кармана короткий карандаш и записал указания на бирке крупными печатными буками.
– Поняли? Ректально. Плюс GSE. Glandulae suprarenalis extractum. Это и есть адреналина хлорид. А все извлеченные осколки сохранить и отдать мне. – Это он тоже записал.
Как только носилки сняли со стола, на их место легли другие. Он прочитал бирку, прикрепленную к рукаву рядом с нашивкой за ранение, показывавшей, что бедолага подвернулся не в первый раз. На бирке значилось подразделение, имя и чин. Этот был из королевских шотландских фузилеров. Из тех, что ходят не в клетчатых штанах – в килте; как-то они выносят вонь и окопную грязь в своих юбочках из шотландки! Ватсон осмотрел перевязку на животе и красные пятна, проступавшие по ее краю.
– Майор Ватсон! Здравствуйте, сэр!
Он поднял взгляд, всмотрелся в полное боли, не враз узнаваемое лицо.
– Де Гриффон?
Офицер кивнул, и его лицо, расслабившись, стало круглым и открытым, каким было памятно Ватсону по египетскому полевому госпиталю, где он испытывал новый метод переливания крови. Взвод де Гриффона первым попал ему в морские свинки.
– Господи боже, что вы здесь делаете?
Робинсон де Гриффон вертел головой так, словно следил за полетом теннисного мяча.
– Ищу своих людей.
– Своих?
– Да. Парней из Ли. Первая рота.
– На этом участке? – спросил Ватсон.
– Да, и мы здесь. – Де Гриффон проглотил нервный смешок. – Как тесен мир, а, сэр?
По невеликому опыту Ватсона, мир войны всегда был тесен. Он не раз поражался, как часто военная судьба сводила его с коллегами из Беркшира.
– Что случилось?
Де Гриффон снял фуражку и примял непослушные волосы, заставив их на несколько секунд лечь гладко.
– Мы возвращались с передовой, когда шальной снаряд попал в колонну. Чертовски неудачно… – Обернувшись к сестре Дженнингс, он виновато пожал плечами. – Извиняюсь. Очень неудачно. Двое убитых. Шипоботтом, Карлайл и Моррис тяжело ранены. Я надеялся найти их здесь.
Нижняя губа у него чуть вздрагивала, и Ватсону показалось, что молодой человек готов расплакаться. Он отметил, что с последней их встречи де Гриффона повысили в чине. Капитан. Сколько же ему? До тридцати явно далеко. И, учитывая благополучное прошлое, он едва ли сталкивался с чем-то похожим на войну. Де Гриффон был отнюдь не из пресловутых «временных джентльменов». Впрочем, сердце у него явно на своем месте, а быстрое повышение, кажется, было еще одной особенностью этой кампании.
– Нет, Шипоботтома я здесь не видел.
Карлайла и Морриса Ватсон не помнил, а вот сержант с причудливой фамилией врезался в память.
– Есть еще одна палатка, где принимают новоприбывших, – подсказала Дженнингс. – Ста ярдами выше по склону, налево. Наверное, они там.
Де Гриффон облегченно вздохнул:
– Благодарю вас, мисс. Надеюсь, скоро увидимся, майор.
– Буду рад, – ответил Ватсон. И, когда офицер отошел, обратился к сестре: – Какой заботливый молодой капитан.
– Офицеры очень заботятся о подчиненных, – подтвердила Дженнингс. – Бывает, по-отцовски опекают людей на десять – пятнадцать лет старше себя. Иногда странно такое видеть.
– Так-так, а кто у нас здесь?
– Макколл, сэр. Не «домой», док? – невнятно спросил с носилок солдат, заметив, что Ватсон занялся им. Лицо под маской грязи принадлежало мальчику восемнадцати или девятнадцати лет.
– Посмотрим… – сдержанно отозвался Ватсон.
Домой или не домой… пареньку надо было думать не о том. Майор читал статистику выживания при проникающих брюшных ранениях, связанных с заражением от почвы и ткани одежды, вбитой осколками во внутренности. Читал и о газовой гангрене, от которой кожа натягивалась как барабан, а потом лопалась, издавая упомянутый миссис Грегсон гнилостный запах. Забыть такое было нелегко. Этим запахом пропитались отдельные палаты байольского госпиталя, и никакая уборка не могла его изгнать.
