Лилиан Браун - Кот, который сорвал аплодисменты
— Арчи дразнит меня из-за того, что я в любую еду бросаю по горсточке черники, — пожаловалась Милдред. — Но ведь черника — часть истории Мускаунти.
На столе стоял металлический черпак шириной дюймов десять с тридцатью металлическими же зубьями.
— А это что такое? — изумился Квиллер. — Мне бы пригодилось для чистки кошачьих горшков.
— Это устройство для сбора черники, — подавив смешок, пояснила Милдред.
Квиллер включил диктофон и записал следующее повествование:
Чудесная черника Мускаунти
Задолго до того как мы узнали об антиоксидантах и биофлавоноидах, черника уже делала своё дело. Матушка Природа создала её не только вкусной, но и полезной. В семнадцатом веке французские исследователи сообщили, что коренное население Америки использует чернику и как продукт питания, и как лекарство.
В девятнадцатом веке мой прапрадед Элиас Кинг перебрался в Мускаунти из штата Мэн, стал работать здесь лесорубом и, накопив денег, купил ферму. Его дневник хранится в публичной библиотеке, в собрании документов, посвящённых истории нашего края.
В дневнике написано, что в лесах было полно дикой черники, её тогда называли «чернушкой». Лесорубы поедали её горстями. Им после бобов и солонины, которыми они питались в своём лагере, эти ягоды казались лакомством.
Понемногу прапрадед накопил денег столько, что смог прикупить к ферме участок земли на северной окраине, там, где сейчас расположен Пикакс. Земля там заросла дикой черникой — её низенькие кустики распространялись по участку так, словно он был их собственностью.
Когда ферму унаследовал мой дед Мэтью Кинг, он жаловался, что черника занимает больше земли, чем кукуруза и картофель. Он говорил: «Дикую чернику нельзя культивировать, но и уничтожать её — грех». Так что он разрешил собирать ягоды всем, кто хотел. Бабушка Кинг рассказывала, что не спала ночами, придумывая, как бы использовать чернику в приготовлении еды, — и стала докладывать по горсточке то в одно блюдо, то в другое. Самый лучший рецепт черничного пирога, придуманный ею, я храню у себя в банковском сейфе.
А когда ферма по наследству перешла к моему отцу, вся семья стала собирать чернику, упаковывать её, продавать и развозить продукты из черники, а отца шутливо прозвали Черничным королем. Его друзья затеяли весёлую кампанию по переименованию нашего округа в Черничный. Проводили они её под лозунгом «Чем ещё блещет наш округ, кроме черники?».
Наконец черничная империя перешла по наследству ко мне и к моим братьям. Но нас интересовала только собственная карьера. Мы продали ферму семейству Тудлов, и они построили на этой земле супермаркет с большим паркингом и погрузочными площадками. Тудлы привозили в свой супермаркет первоклассные продукты из разных районов страны. И в частности, крупную одомашненную чернику, с которой я пекла пончики и блины, заправляла ею супы, салаты, добавляла в тушёное мясо, пекла черничные пирога по рецепту бабушки Кинг. Учитывая моё черничное прошлое, необходимость покупать чернику в коробочках по восемь унций в каждой представляется мне насмешкой судьбы… Но что поделаешь…
А теперь — «десерт».
На парковке возле супермаркета постоянно возникали какие-то проблемы. То вспучивался асфальт, то трескался бетон, то ещё что-нибудь… Однажды бабушка Тудл рассказала мне о новой неприятности. Из широких трещин на автостоянке поднимались пышные кусты. «Как по-твоему, что это такое?» — спросила она. «Уверена, — ответила я, — ничто не может остановить удивительную мускаунтскую чернику».
Квиллер выключил диктофон.
— Милдред, — сказал он, — миллионы людей никогда не поверят, что черника способна разрушить парковку… Но я верю!
Утром в понедельник Коко, припав к своей миске, жадно поглощал завтрак, но вдруг повернул голову и некоторое время к чему-то прислушивался, потом снова принялся за еду и тут же опять повернул голову. И в этот момент зазвонил телефон.
Говорил волонтер, работавший в Центре искусств, — мастер на все руки Торнтон Хаггис.
— Милдред сказала, что ты купил настенное панно и тебе разрешили забрать его до того, как выставка закроется. Я мог бы прямо сейчас привезти его тебе и повесить.
— Это самая приятная новость с тех пор, как я услышал, что Аманду выбрали мэром! Стремянка у меня есть. Что ещё тебе понадобится?
— Ничего. Все инструменты у меня с собой, и я знаю, как обращаться с текстилем. Изучил все его фокусы.
— Тогда приезжай. Включаю кофеварку.
Сиамцы пришли в возбуждение, увидев, как из кладовки, где хранились швабры, извлекается стремянка, а по дороге, обычно пустой, к амбару приближается машина. Из неё вышел мужчина с белой как снег шевелюрой и, неся под мышкой какой-то большой рулон, направился к дому.
— Где будем вешать? — спросил Торнтон прямо с порога.
— Над камином. Так, чтобы прикрыть дырки.
— Прикрыть не удастся. Панно вертикальное.
— О чём разговор, повесь его горизонтально. Какая разница?
Специалист своего дела раскатал панно на полу и стал внимательно рассматривать его со всех сторон.
— А правда, почему бы и нет? — заключил он в конце концов. — Только ничего не говори художнице.
После того как работа была сделана и результаты превзошли все ожидания, мужчины подсели к барной стойке выпить кофе со свежими булочками из холодильника.
— Потрясающие булочки! — воскликнул Торнтон. — Где ты их покупаешь?
— У женщины в Рыбном порту, она торгует там домашней выпечкой.
— Знаю её. Прошлым летом они с мужем сообщили о замеченном ими пропавшем человеке и оказались в центре страшной шумихи. Жаль их! Хорошие люди эти Хоули. Он был рыбаком, сейчас работает неполный день — ушёл на пенсию.
Торнтон знал в округе всех — и тех, кто жил когда-то, и тех, кто живёт сейчас.
Они заговорили о предстоящем стопятидесятилетии Пикакса, и оказалось, что мастерские Хаггисов по изготовлению могильных плит тоже работают уже полтора века.
— Мои предки когда-то давно вырезали на плитах надписи на чужих языках. Когда я на них натыкаюсь, я их фотографирую.
— Тебе следовало бы написать книгу, — заметил Квиллер. — Уверен, Фонд К. опубликует её, а я куплю первый экземпляр.
— Как ты думаешь, Квилл, восстановление Дома оперы имеет какое-нибудь отношение к стопятидесятилетию? Я предчувствую, что его открытие будет главным сюрпризом, вот они и скрытничают.
Если так, подумал Квиллер, и если эта идея принадлежит Хикси, то нам грозит опасность! Но ему не хотелось каркать, и после короткого молчания он как будто случайно переменил тему:
— А где ты стрижёшься, Торн?
— Когда жена разрешает, я иду в цирюльню Боба, но случается это крайне редко. Ей нравится, чтобы я походил на зулуса.
Боб работал в красивом старом здании на Мейн-стрит. Оно на несколько футов отстояло от соседних домов, выдававшихся вперёд, и ступеньки с тротуара вели вниз, во внутренний дворик, находящийся на уровне цокольного этажа. Во дворике стояла садовая скамья, дерево в кадке и старый вращающийся парикмахерский шест. Можно было заглянуть в большое окно и увидеть, много ли клиентов ждёт своей очереди.
— Теперь уже редко попадаются парикмахерские шесты, — сказал Квиллер, — особенно вращающиеся. Мне всегда хотелось узнать, что означают красно-белые спирали на них.
Торнтон был любителем истории, и Квиллер знал, у кого спрашивать.
— В Средние века, — стал объяснять Торнтон, — брадобреи были ещё и хирургами, они ставили пиявки и пускали кровь. Перед своими заведениями они выставляли шесты с бинтами, рекламируя свои услуги. Цвета на таких шестах означали: красный — кровь, белый — повязки, синий — вены.
— Фу, знал бы — не стал бы спрашивать, — поморщился Квиллер.
В расписании Квиллера на понедельник значилась стрижка, он считал, что в этот день народу в парикмахерской обычно бывает немного. Но когда он по ступенькам спустился во дворик, оказалось, что не он один допустил такую ошибку. Через большое окно он увидел, что оба парикмахерских кресла заняты, а на складных стульях вдоль стены своей очереди ожидают ещё несколько посетителей. Пока Квиллер раздумывал, как ему поступить, из парикмахерской вышел мужчина в комбинезоне, в шапке, какие носят фермеры, и в тяжелых ботинках.
— Не могу ждать, — объяснил он. — Очень медленно, очень… Молодой Боб сломал большой палец.
— Когда стриг волосы? — удивился Квиллер.
Со своего места он видел старого Боба, работавшего за первым креслом, и молодого Боба с повязкой на левой руке, работавшего за вторым.
— Да нет, поиграл в софтбол, — объяснил фермер. — Пальцы у него шевелятся, но… медленно, слишком медленно, слишком. А у меня нет времени.
