Татьяна Устинова - Первое правило королевы
Пальцы зацепились за выключатель, и Инна зажгла свет — просто так, для собственного успокоения.
Опять послышалось какое-то шевеление. Ей показалось, что звук исходит из кабинета, из-за раздвижных двустворчатых дверей, которые сейчас были закрыты.
Инна замерла.
Она никогда не закрывала двери кабина — все ей казалось, что душно, что она не услышит звонок телефона, который стоял на столике в гостиной, что…
— Осип Савельич, это ты там засел?..
И, сильно толкнув, распахнула двери.
Неясная тень скользнула перед глазами, Инна ахнула, кровь фонтаном взметнулась к голове и ударила в мозг.
— Кто здесь, черт возьми?!
— Инна Васильевна… я Наташа. Я… тут убираюсь.
Наконец-то она разглядела — худенькая девчушка в фартуке и сером форменном платье. В руках электрический шнур. Шнур — Инна проводила глазами — вел к пылесосу. Она посмотрела на пылесос и вновь вернулась к девчушкиной физиономии.
— Вы кто? Что вам тут надо?
Голос звучал отрывисто — все-таки она сильно струсила. На крыльце топал ногами Осип, сбивал снег с ботинок.
— Я горничная, — пропищала девчушка. — Я… пылесосить хотела.
— Как вы сюда попали?! Где Аделаида Петровна?!
— Она сегодня… выходная. А я… в дверь вошла, как… как всегда.
— Неправда, — оборвала Инна, — что значит «всегда»? Я первый раз в жизни вас вижу!
— Ну конечно, — растерянно забормотала девчушка, — я еще только неделю работаю, и меня сегодня в первый раз к вам направили… Вот ключи дали… я убираюсь. На втором этаже я уже… а тут только собралась пылесосить, как вы пришли и…
— И что?
— Я не успела… хотела предупредить, что я тут, но вы прошли, а когда вы дверь открывали, я не слыхала, пыль вытирала… вот туточки и тамочки… под столом.
— Тамочки под столом, — повторила Инна.
— Инна Васильевна, — негромко позвал из прихожей Осип, — ты одна или не одна?
— У нас новая горничная, — объявила Инна во весь голос, чтобы Осип услышал. — Я с ней разговариваю.
Что-то все время казалось ей странным, хотя девчушка была мила и вполне натурально оправдывалась, да еще как-то так, что очень хотелось верить, утешать ее, просить извинения за слишком резкий тон и даже гладить по голове.
Что такого странного? Ничего странного вроде бы нет.
Девчушка пошевелилась, моргнула и снова уставилась Инне в лицо умоляющими и правдивыми «до ужаса» глазами. Шнур от пылесоса она держала у груди, стискивала кулачки.
— Извините меня, — все-таки сказала Инна, — продолжайте, пожалуйста.
И вышла из кабинета, но двери закрывать не стала. Осип из прихожей кивнул вопросительно, снизу вверх. Инна в ответ пожала плечами.
— Ты чай будешь, Осип Савельич? — спросила недовольно.
От чая Осип отказался.
— Тогда езжай домой, а часам к девяти я тебя жду. Нет, к половине десятого.
Осип пробормотал что-то невнятное в том смысле, что чего это его домой отправляют, нечего ему там делать, телевизор, что ли, смотреть, он лучше тут!.. И как это Инна Васильна на губернаторскую дачу попадет, если он, Осип, телевизор смотреть поедет?!
— Ты же прекрасно знаешь, что его дача за соседним забором. Я все равно на машине не поеду, я в калитку пойду!
Осип, очень озабоченный ее статусом — даже не столько статусом как таковым, сколько его внешними проявлениями, — объявил, что так идти нельзя, а надо непременно ехать.
— Двадцать метров ехать?!
Осип замолчал и засопел — он всегда сопел, когда не соглашался, но «из деликатности» не высказывался вслух.
Инна послушала его сопение, ничего не сказала — все равно на машине она не поедет, куда еще ехать вдоль забора, курам на смех! — и заварила чай.
На черный у нее аллергия — начинают чесаться глаза и неудержимо хочется чихать. Зеленый она никогда не любила, но приходилось пить, потому что пить кофе каждый час из двадцати четырех невозможно.
Вот и врач говорит — невозможно.
Инна никогда не слушалась врачей, а тут послушалась, потому что кофе, кажется, прожег у нее в желудке дыру, и теперь там болело и тянуло, настойчиво, постоянно.
Темные листья болтались в желто-зеленой мутной жидкости, похожие на мелких медуз. Инна осторожно отхлебнула и пошевелила замерзшими пальцами на ногах.
Купить бы себе на базаре тапочки — уютные, пошлые, из искусственного меха, чтобы спереди морда, сзади помпоны, а внутри синий самопальный войлок. Еще теплую пижаму с розой на животе и любовный роман с пальмами, яхтами и сочным красавцем на обложке. Лежать бы на диване, под оранжевым торшером — прямо в тапках с мордами лежать! — греться, читать про красавца и ни о чем не думать — ни о смерти Мухина, ни о развороченной кладбищенской земле, ни о вице-премьерах, ни о Якушеве, ни о своей трудной и звездной карьере, которую нужно сделать еще более трудной и звездной — назло всем врагам на свете. И чтобы коты тихо препирались на ковре за место у нее под боком, вот как!
Котов было два — Джина и, естественно, Тоник.
За спиной тихо прошелестело — Инна пила чай и заставила себя не оглядываться, — хлопнула дверь, одна, за ней другая, и все смолкло.
Инна прислушалась — тишина.
— Осип Савельич!
— А?
— Осип Савельич, ты где?
— Тут. А что?
«Кулак и белобандит» показался на пороге кухни. Вид вопросительный, в руках газета — белоярский «Московский комсомолец».
Инна вздохнула.
Вот интересно, если белоярский, то почему «Московский»?
— Если хочешь, наливай себе чай.
— Налью, — решил Осип и бочком, хотя кухня была просторной и огромной, протиснулся к столу.
— Ушла?
— Ушла.
— Откуда взялась? — задумчиво спросила Инна сама у себя. — Новая какая-то!
— Они в хозяйственном управлении небось каждый день новые.
— Да ладно тебе, Осип Савельич! Я же не маленькая! В хозяйственном управлении штат по тридцать лет не меняется! Они за свои места до смерти боятся, им и платят хорошо, и вообще…
— Ну да, — задумчиво согласился Осип. — Только все равно зря ты всполошилась, Инна Васильевна. Что там, горничная новая!.. Тебе-то что? Она птица не твоего полету.
Осип очень гордился Инниным «полетом» и ревностно следил, кто ей подходит, а кто нет.
— Метет-то как! Разгулялся Енисеюшка под вечер. Завтра небось аэропорт закроют, и все начальство тут застрянет. Переполоху наделают. А, Инна Васильевна?
Инна вдруг стремительно поднялась и поставила кружку на край стола.
Метет, это точно. Ветер снаружи словно когтями скребет по камням, и встопорщенные крахмальные занавески на окне чуть подрагивают — не от сквозняка, а от напора.
— Ты что?
Инна отмахнулась от него.
Она вышла из машины, поднялась на крыльцо, открыла дверь — со второй попытки — и вошла. Кинула в кресло шубу, стащила сапоги и пошла на кухню ставить чайник. Только на кухне она услышала, что в доме кто-то есть — горничная Наташа за раздвижными дверями кабинета, которые Инна никогда не закрывала. Эта самая горничная так перепугала ее потому, что до той секунды, как Инна услышала шевеление и поняла, что это не Осип, она даже не подозревала, что в доме кто-то есть! А должна была бы — горничная наверняка не пришла в платье и шлепанцах! Наверняка у нее есть шуба или пальто, и еще сапоги, платок или шарф, или что так еще!.. Ни пальто, ни шарфа не было на вешалке, когда Инна вошла в дом и кинула в кресло свою шубу.
Там вообще ничего не было, кроме старой-престарой дубленки, в которой она иногда ходила на обрыв, к Енисею. Все остальные свои шубы — по одной на каждый день, как грезилось бедолаге Гарику Брюстеру и его высокоинтеллектуальным коллегам — она держала на втором этаже, в крохотной «гардеробной».
«Гардеробную» по ее просьбе соорудил местный столяр — пришел и отгородил фанерной перегородкой угол. Набил полки, повесил крючки, провел свет. С момента появления «гардеробной» Инна никогда не оставляла одежду внизу, да и Аделаида Петровна — та самая, что сегодня оказалась «выходной», — свое дело знала.
Инна зачем-то побежала в прихожую. Ее шуба стекала с кресла светло-коричневой переливающейся меховой волной, а на ней разлеглась Джина — лапы раскинуты, бочок мерно вздымается, глаза блаженно закрыты, а уши тем не менее топориком, что означает — ситуация под контролем. Я отлично знаю, что мне здесь не место, что ты почему-то не любишь, когда я сплю на твоей шубе, но мне это нравится, так что я буду продолжать спать, а ты как хочешь!..
Тоник сидел на полу, дергал то хвостом, то откушенным в давней драке ухом и, прищурившись, смотрел на Джину — мечтал выжить ее с Инниной шубы и занять вожделенное место.
Никаких следов горничной Наташи или ее верхней одежды.
Инна посмотрела на котов, занятых своей внутренней политикой.
— Осип Савельич!
— А?
— Ты не видел, на вешалке… ничего не было?
