Валерия Вербинина - Где-то на земле есть рай
— А?
— Ты совсем меня не слушаешь!
Мы стояли уже возле нашей машины: Ласточкин — со стороны водителя, я — напротив. И вдруг…
Ах, это коротенькое, неумолимое, как нож гильотины, слово! Сколько авторов в своих романах прибегают к его посредничеству, чтобы обозначить поворотный момент сюжета, неожиданное событие, сюрприз, чаще всего неприятный, или просто нечто из ряда вон выходящее!
О, мой друг «вдруг»! И на этот раз тебе придется выручать меня, потому что я ничего не увидела, не заметила и не сообразила. Даже тень предчувствия не соблаговолила осенить меня. Я только удивилась, отчего Паше Ласточкину неожиданно вздумалось сломать мне руку. Потому что он ни с того ни с сего цепко ухватил меня чуть пониже локтя и что было сил рванул к себе, перетащив через капот авто.
Ощущение было такое, будто руку мне выдирали клещами. Я заверещала так, словно меня резали, а Ласточкин, не останавливаясь на достигнутом, отпихнул меня с такой яростью, что я отлетела шага на три и плюхнулась на асфальт, ободрав ладони и разорвав юбку.
АР-РАХХХ! И вслед за этим какой-то тупой чавкающий звук вроде «шмяк»!
Завизжали тормоза машины, которая чуть не наехала на меня. Я кое-как поднялась и обернулась к Ласточкину, твердо намереваясь потребовать объяснения его, мягко говоря, странного поступка, и тут в унисон взвыли сигнализации сразу трех или четырех автомобилей, включая наш. Я покачнулась. Господи! Да что такое случилось с нашей машиной? Или весь мир сегодня сошел с ума?
Ласточкин, очень бледный (он тоже упал), поднялся с асфальта, утирая рукавом губы. Я подошла поближе, не веря своим глазам, а сигнализации все продолжали выть. Водитель на дороге в обалдении высунул голову из салона и вертел ею во все стороны.
Возле нашего автомобиля в месиве битого стекла и каких-то погнутых окровавленных железок лежит грузное женское тело. Похоже, падая, она зацепила нашу машину, но в тот момент я думаю вовсе не об этом. Если бы я осталась стоять на месте и если бы Ласточкин не отшвырнул меня в сторону в последний момент…
Рука болит адски, но я усилием воли заставляю себя забыть о ней.
— Паша! Ты цел? Паша!
— Я ничего. Ты-то как?
У меня дрожат губы. Ласточкин оборачивается к телу, распластанному на тротуаре. Сорок пять лет? Пятьдесят? Глаза широко раскрыты, из угла рта зигзагом сбегает струйка крови. Я нагибаюсь, трогаю руку, ищу пульс.
— «Скорую» сюда, — хрипит Ласточкин и берется за сотовый.
— Похоже, она мертва, — бормочу я. Пульса нет.
— Девятый этаж, — хрипло выдыхает капитан.
— Ты видел, откуда она упала?
— Нет. Я видел, как она летела. На девятом этаже открытое окно, на других нет.
— Думаешь, это самоубийство?
Паша пожимает плечами:
— Не знаю, Лиза. Вообще-то, это не наш уже район. Пусть этим делом местные занимаются.
Он прав: наш район начинается на другой стороне улицы. И, честно говоря, сейчас я даже рада этому.
* * *
Полиция прибывает через двенадцать минут, «Скорая» — через сорок, но она уже никому не нужна. Капитан Колесников, молодой, с седыми нитями в русых волосах, немного заикающийся при разговоре, давний и хороший знакомый Ласточкина. Краем уха я слышала, что возле какого-то банка в свое время был взрыв и именно после него Колесников стал таким.
— Похоже, со свидетелями мне повезло, — говорит он с мягкой извиняющейся улыбкой. — Девятый этаж, говоришь?
Он подходит к телу, но, увидев лицо, отшатывается как ужаленный:
— О ч-черт!
— В чем дело? — спрашивает Ласточкин.
На лицо самого Колесникова жалко смотреть.
— Это же Агриппина… Целительница, ворожея, ясновидящая и всякое такое…
Всё, вечерние новости получили свой горячий сюжет. Желтые журналисты, точите перья: знаменитая Агриппина покончила жизнь самоубийством! Броские заголовки, версии — одна заковыристей другой. Не сглазил ли ее маг-соперник? Не соблазнил ли известный летун Карлсон, живущий на крыше?
Что-то сегодня я слишком злая, в самом деле. Да и с чего вообще ей было кончать с собой?
Похоже, та же мысль приходит и в голову Колесникову:
— Нет… Т-тут что-то не так.
И начинается рутина. Обычная полицейская работа. Опросить всех, кого только можно! Привычки? Враги? Круг знакомств?
Формально мы всего лишь свидетели, да еще и не на своей территории, но прежде всего мы полицейские. Тело — окрошка из костей и мяса — увезено в морг, дом оцеплен. Над кровавой лужей и нашей изуродованной машиной сверкают, слепя глаза, вспышки фотоаппаратов. На противоположном тротуаре, привлеченные неожиданным зрелищем, скапливаются толпы зевак и тоже снимают, снимают, все снимают на свои сотовые. Новость о гибели знаменитой ясновидящей перепархивает из уст в уста. Ах, кто бы отрезал ей к чертовой матери крылья!
Дом — шикарный, хоть и не идет ни в какое сравнение с тем, где живет Лазарев. Но охрана налицо, в подъезде — видеокамеры. Двое охранников категоричны: в последнее время к Агриппине никто не приходил.
С кем она живет? Одна. Есть еще женщина, которая помогает ей по хозяйству, но она появляется всего три раза в неделю. Сегодня она не приходила, совершенно точно.
Дверь квартиры, где жила несчастная, надежно заперта. Колесников вызывает людей, ищет очевидцев, но жильцы дома чуть ли не смеются ему в лицо. Эти люди презирают полицию и не желают иметь с ней никакого дела. Напротив Агриппины живет известный шоумен, этажом ниже — ведущий, а этажом выше гремит веселая молодежная вечеринка. Никто ничего не видел и видеть не хотел: подумаешь, кто-то выпал в окно, нам-то какое дело?
В хорошо обставленных комнатах — никого. Дверь была закрыта на замок. Окно распахнуто, и теперь в него плещет мелкий дождь. Внешне — в комнате никаких следов борьбы. Два сейфа надежно заперты, как сундуки Степана Плюшкина. Но Колесникова все же что-то подспудно тревожит.
— Предсмертной записки нет, — сообщает он нам.
— Ее не всегда пишут, — говорю я ему то, что он и без меня прекрасно знает.
— Глянь-ка на полу возле окна, — советует ему Ласточкин.
У Павла острый глаз, ничего не скажешь. Колесников нагибается и подбирает золотой браслет с висячими фигурками, который затерялся среди ворсинок роскошного ковра.
— П-порван, — неуверенно говорит наш коллега. — Но дверь была заперта. И тем не менее записки нет.
Он приказывает эксперту-криминалисту как можно тщательнее осмотреть окно и снять все возможные отпечатки. В квартире начинают трезвонить телефоны, и их жалобное воркование похоже на похоронный марш по женщине, которой больше нет.
* * *
Восьмой час вечера. Или уже девятый? Все равно. Я устала и хочу домой. Завтра у нас с Пашей выходной. Засада и одновременно преимущество нашей профессии — ненормированная рабочая неделя. Значит, послезавтра, если нам не подкинут каких-нибудь сюрпризов, займемся Ларисой Парамоновой, женщиной с затравленными глазами. И еще той певичкой или актрисой. Почему-то я убеждена, что она доживет до ста лет и все эти угрозы в ее адрес — полная чепуха.
Знаменитая Агриппина была по паспорту Марией Васильевной Стародубцевой. Ей исполнилось сорок шесть лет, ее бизнес, судя по квартире, был успешен. Что же толкнуло ее на этот жуткий шаг? Или это было вовсе не что-то, а кто-то? Но меня это интересовать не должно. Не мой район, значит, меня это не касается. Вот и все. Жаль только, автомобиль наш теперь придется чинить черт знает сколько.
— Приехали, — говорит Дымов, коллега Колесникова, которому тот поручил подвезти нас до отделения. — Ну, бывай, Паша. Пока, Лизавета!
Вечер, и фонари неторопливо струят свой жирноватый оранжевый свет.
— Ну, Петрович нам задаст, — говорит мой напарник.
— За что?
— Как за что? За то, что в историю вляпались и машину испортили.
— Мы же не виноваты, что она именно на нее свалилась!
— Для Петровича это не оправдание.
Кладовщиков, поймавший нас в коридоре, кричит, что шеф немедленно зовет нас к себе. Хорошо, сейчас будем. Только выпьем кофейку. Что-то этот день выбил нас из колеи.
Вот и дверь нашего кабинета. В коридорах заметно поубавилось народу. Где-то за стеной один из оперов кричит по телефону так громко, что слышно почти каждое слово.
Щелкает замок. Зевают петли.
— После вас, — весело произносит Ласточкин привычную фразу, которую он всегда говорит, пропуская меня в кабинет.
Я заношу ногу, чтобы переступить через порог. И…
И встречаюсь глазами с человеком, который небрежно развалился за столом на месте капитана.
Глава 6
1 апреля. Девятый час вечера
Мое удивление сравнимо только с удивлением того хрестоматийного мужа, который вернулся из командировки раньше времени и застал у себя дома незнакомого субъекта без штанов, который запросто общался с его женой. Мысленно я попыталась вспомнить, какое наказание полагается за самовольное проникновение в помещение, занимаемое сотрудниками органов внутренних дел, когда мой взгляд упал на закованного в золотую велосипедную цепь страдальца, маячившего у окна справа. Его приятель с внешностью поезда расположился на батарее, а третий член птицы-тройки — тот, что с оттопыренными ушами, — облокотился о сейф. В свободной руке он держал зубочистку, которую вынул изо рта, как только мы вошли.
