Марина Крамер - Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски
Женька уже даже не помнил о том, что этот пацаненок ему неродной, он считал его своим сыном, воспитывал так, как считал нужным, очень любил.
– Спи, мужичок, – шепнул Хохол, поправив задравшуюся на животике пижамку. – Спи…
Закрыв дверь, он снова спустился в кухню и взял очередную сигарету. Если бы несколько лет назад кто-то сказал, что он, Жека Хохол, будет переживать из-за женщины, из-за ребенка, вот так ночи напролет сидеть в темной кухне и думать о том, что готовит завтрашний день, он не поверил бы. Но за годы, проведенные рядом с Мариной, он стал мягче, научился прощать, заботиться о другом человеке. Молодая женщина сумела в чем-то сломать его характер, выпустить наружу то, что было скрыто глубоко в душе, окаменевшей за годы лагерей. Порой он взбрыкивал, пытался настоять на своем, но понимал, что упрямством добьется только одного – потеряет Марину. А это было страшнее всего.
– …Жека… Жека, не спишь, что ли? – послышалось за спиной, и Хохол резко развернулся, одновременно вынув из кармана финку.
На пороге кухни стоял Гена в спортивном костюме, и Хохол перевел дыхание, пряча инструмент обратно.
– Садись, Генка, чаю попьем.
– Совсем не ложился? – Охранник сел за стол и потянулся к электрическому чайнику. – Шестой час уже.
– Не ложился. Да и сейчас уже смысла нет – через час бегать пойду, – буркнул Хохол, затягиваясь сигаретой. – А ты чего в такую рань?
– Не спится. Жека, давай начистоту – ты ведь валить собираешься? – прямо спросил Гена, и Хохол угрюмо кивнул. – Наверное, правильно – ребенок тут, да и вообще… Я вот что хотел сказать – это не мое дело, конечно, но среди пацанов разговор пошел, что ты не свое место занял.
Хохол не очень удивился, давно ждал, что произойдет что-то подобное.
– Я тебя предупредить хотел, Жека, просто чтоб ты знал – если что, на меня можешь рассчитывать. Рука одна, правда, зато рабочая, – криво усмехнулся Гена, погладив протез.
– Спасибо, Гена. Я запомню. Но за бригаду цепляться не буду – она не моя. Она Маринкина, не хочу, чтобы кто-то предъявил, что я взял не свое.
– Жаль Марину Викторовну, такая женщина была… – вздохнул Гена, берясь за кружку с чаем.
– Да… – эхом повторил Хохол, думая о другом. – Слушай, Гена… а поможешь мне наказать того, кто ее заказал? Я вычислил место, где бывает этот горец, но в одного я не справлюсь, а просить кого-то из пацанов не хочу. Теперь не хочу, – уточнил он, и Гена понял, что Хохол имел в виду – разговоры за спиной.
– Да не вопрос, Жека, помогу. Только скажи, чего хочешь, обдумаем.
Хохол молча взял его за здоровую руку, крепко сжал. Этот жест сказал все лучше всяких слов. Они допили чай, Хохол еще покурил, потом глянул на часы:
– Все, мне пора бегать. Ты послушай, чтобы Егор не плакал, как проснется.
– Иди, не волнуйся.
Женька ушел к себе, переоделся, вскоре хлопнула входная дверь. Гена, выглянув в окно, увидел, как он выбегает из ворот, направляясь в сторону леса, где бегал обычно. «Что-то скрывает Жека, чует мое сердце. И Машка как-то странно пропала – вроде только приехала и уже домой… Стоило мотаться», – подумал охранник, но зацикливаться не стал – со второго этажа спускался заспанный Егорка, держась ручками за стену.
– Привет, спортсмен! – Гена подошел к лестнице и помог мальчику спуститься с последней ступеньки, которая была выше остальных. – Ты чего так рано?
Егор заплакал, и охранник, подхватив его на руки, стал ходить по дому, успокаивая и уговаривая. Появилась домработница Даша, жившая в коттедже охраны, сразу захлопотала на кухне, начиная готовить завтрак.
– Гена, ты кофе будешь? – спросила она, беря в руки кофемолку.
– Буду.
– А накурил-то Женька – караул просто! – домработница обнаружила в мусорном ведре гору окурков и такую же гору – в пепельнице на подоконнике. – Опять не спал, все переживает…
– Трудно ему, – сказал Гена, садясь за стол и устраивая Егорку у себя на коленях. – Один остался, столько всего свалилось.
– Тяжело без Марины Викторовны. – Даша помрачнела, отвернулась к плите, снимая с нее джезву. – Тебе мед положить или сам?
Гена пил кофе только с медом, и Даша прекрасно знала его вкусы – как, впрочем, привычки всех людей, живущих в доме.
– Не надо, я сам. Егор не умывался еще, сейчас схожу с ним в ванную, переодену, и мы спустимся.
Гена унес Егора на второй этаж, а Даша принялась варить мальчику кашу. За этим занятием ее застал вернувшийся с пробежки Хохол. Он стягивал на ходу через голову мокрую от пота майку и матерился на ходу:
– …Твою мать, что за люди! Ну, погуляли, побухали – уберите за собой, ведь не один день живем!
– Ты чего, Женя? – удивилась Даша.
– А, Дашка, привет, – откликнулся он, бросая майку на пол и наливая полный стакан холодной воды.
Запрокинув голову, он пил воду, и на мощной шее двигался кадык. Даша наблюдала за Хохлом, сложив на груди руки. Он почувствовал этот взгляд, поставил стакан на стол:
– Что ты так на меня смотришь?
Даша вздохнула и не ответила, снова отвернулась к плите, сняла с конфорки кастрюльку с кашей, достала из шкафа Егоркину тарелку.
– Даш, случилось что-то? – спросил Хохол, поворачивая ее за плечи к себе.
– Случилось… Сон я сегодня видела… Марину Викторовну в белом платье, – всхлипнула Даша, уткнувшись лицом в голую татуированную грудь. – Знаешь, Женька, аж сердце закололо – стоит такая красивая, молодая совсем… и улыбается… – Даша зарыдала в голос, и Хохол зашипел, услышав на лестнице шаги:
– Прекрати! Сейчас Егор придет, увидит, что ты ревешь, и тоже заплачет!
– Все-все, Женечка… не буду, – заторопилась она, отрываясь от Хохла и выкладывая кашу из кастрюльки в тарелку.
Хохол пошел в душ, отчаянно жалея добрую Дашку, искренне горюющую по Марине. Но даже намекнуть ей на то, что Коваль жива, он не мог – никто не должен знать, и так уже слишком много народу в теме. А любое не так и не там сказанное слово способно поставить Маринину жизнь под угрозу.
Три года спустя, Бристоль, Англия
– Я уехала, мужики! – Марина стояла, готовая к выходу из дома, рылась в сумке в поисках мобильного.
– Поздно вернешься? – Хохол вышел из гостиной, где смотрел телевизор, прислонился к стене плечом и наблюдал за любимой.
– Даже не знаю, как пойдет. Хочу еще в церковь заглянуть.
Женька понимающе кивнул – с того момента, как снова смогла ходить, Марина часто посещала церковь Сент-Мэри-Рэдклифф, и не потому, что стала вдруг католичкой, нет – атмосфера в этом месте умиротворяла ее, а звуки органа, возносящиеся под высокий свод старого готического храма, будили в душе какие-то непонятные эмоции. Потом Коваль возвращалась домой совершенно другим человеком, какое-то время молчала, словно смотрела внутрь себя, а потом становилась прежней. Но ездила всегда одна, без свидетелей, не хотела, чтобы кто-либо ей мешал.
Вот и сегодня, вместо того, чтобы ехать в ресторан, где и дел-то особых не было, она направилась сразу в церковь. Оставила машину в двух кварталах и пошла пешком, наслаждаясь майским солнцем, еще не таким жарким, как летом. Прежде, чем войти внутрь, Марина села на скамью и задумалась. Может, попробовать уговорить Хохла съездить в Россию? Пусть не домой, а в Москву, к отцу? Хотя… смысл ехать и не побывать на кладбище, на могиле Егора, там, где похоронена ее душа, которая никогда уже не воскреснет? Но Женька категорически против, вот уже три года, как он упирается и орет благим матом, стоит только заговорить на эту тему. Марина так и не смогла пока выяснить причину, всякий раз подобные разговоры заканчивались ссорами. Хохол что-то скрывал от нее. Впервые в жизни, и это было очень странно.
– Леди так задумалась о чем-то, что не замечает ничего вокруг. – Приятный женский голос заставил Марину отвлечься от своих мыслей и чуть скосить глаза в сторону.
Рядом с ней на лавке сидела монахиня, совсем молодая женщина в скромном сером платье и традиционном монашеском головном уборе – то ли косынке, то ли шапочке с длинным концом, спадающим на плечи. «Апостольник, кажется, это называется», – механически отметила про себя Марина, снова взглянув на монахиню. Ее чуть удлиненное лицо вызывало желание смотреть, не отрываясь, янтарные глаза блестели, а губы улыбались доброй, спокойной улыбкой.
– Я помешала вам?
– Нет, сестра, совсем нет.
– Я вижу вас не впервые, вы приходите сюда довольно часто. – Голос у монахини был мелодичным, чем-то похожим на Веткин.
– Да, я люблю бывать здесь. – Марина повернулась так, чтобы видеть собеседницу. – Это место успокаивает меня.
– Здесь хорошо, вы правы, – улыбнулась монахиня. – А у вас в душе что-то происходит, что-то такое, чему вы не находите объяснения, ведь так? Можете не отвечать, у вас все в глазах написано. Поговорите об этом с Господом, вам станет легче.
– К моему глубокому сожалению, я не католичка и вообще не особо верю в бога. Но вам спасибо за совет, сестра.
