Владимир Шитов - Собор без крестов
углубляться не буду, а то зарапортуюсь».
Прикуривая сигарету от спички, он заодно осветил пачку денег, внимательно осмотрел. Больше 300 рублей
он никогда в руках не держал и, увидев 2500 рублей в своих руках, невольно задумался.
«Пахан расстался с такой суммой денег только из-за того, чтобы не пострадал вместо меня невинный
человек. Какая-то тайна во всей этой кухне есть, но мне в ней не разобраться одному, да она мне и не нужна.
Может быть, скрыться? Деньги на первое время есть, а дальше как жить? Явка с повинной не получится, больше
дадут меру наказания... Волчары! Зажали так, что и хвоста не подымешь, — со злобой и тайной завистью к
волкам подумал он. — Деньги к моему преступлению никакого отношения не имеют. Они чистые, а поэтому я могу
на них открыто погулять. Кто знает, сколько лет придется вспоминать эту гулянку!»
Вспомнив свою кличку, он подумал:
«Из-за двух золотых коронок меня прозвали в колонии Золотой. Как же тогда можно назвать пахана, который
меня купил и продал, забыв о моем существовании? Каким я оказался дешевкой! Две недели тому назад, не
потеряй свой ум, разве согласился бы я сейчас продавать себя за 8 — 10 лет свободы? Деньги можно занять, а
потом отдать, годы, проведенные в зоне, не возвращаются, а вычеркиваются из жизни. Баклань не баклань, а
поезд ушел. Покатилась, завертелась, смялась, стопталась не чужими, а собственными руками собственная
жизнь. Как тут не запить и не накуролесить?»
Явка с повинной Кислякова Николая Ярославовича и проведенные новые следственные действия
Подроманцева, основанные на показаниях Кислякова, окончательно убедили Подроманцева в непричастности к
гибели Соколовой Гончарова.
Явка Кислякова в РОВД упростила расследование уголовного дела для Подроманцева, так как Кисляков
рассказал не только, как совершил преступление, но и представил нож, которым Соколовой было причинено
телесное повреждение.
Можно было быть довольным хорошим результатом, но у Подроманцева был ряд нерешенных вопросов, на
которые ни он, ни Кисляков не имели ответа: 1. Кто подложил на месте преступления нож Гончарова? 2. Кому
было выгодно осуждение Гончарова?
Возможно, в момент совершения Кисляковым преступления у Гончарова был нож с собой, и он выкинул его
на месте преступления, желая от ножа избавиться, так как этот нож криминалистической экспертизой признан
холодным оружием, а за ношение холодного оружия предусмотрена уголовная ответственность. Эта версия была
наиболее вероятной. Она давала ответ на два вопроса, объяснение которым Подроманцев ранее не находил.
Подумав и пересилив соблазн поработать над версией виновности в преступлении, кроме Кислякова, других
лиц, Подроманцев вынес постановление о прекращении уголовного дела в отношении Гончарова по причине
отсутствия в его действиях состава преступления. Об этом он уведомил Гончарова при его освобождении из
ИВС.
Следователю милиции, у которого в производстве одновременно находится до двух десятков уголовных дел, при расследовании которых постоянно возникают вопросы, на которые у него не всегда находятся ответы, легко
понять Подроманцева, почему он впоследствии отключился от Гончарова и не продолжил в отношении его своих
проверок.
Глава 6
Сарафан имел основания быть недовольным работой милиции, которая ущемила его права как личности.
Необоснованность задержания подтверждалась справкой. Он был жертвой, а поэтому вызывал сочувствие
окружающих, легко получил на работе двухдневный отпуск без содержания.
На другой день после освобождения из ИВС в 11-м часу Сарафан пришел домой к Бороде. Встреча соучаст-
ников многих преступлений была холодной и натянутой, по мере того как на столе уменьшались закуски и
спиртное, пропорционально и беседа двух недавних противников становилась более оживленной и
содержательной.
— Как вы нашли и заставили Кислякова явиться в милицию с повинной? — нарушил молчание Сарафан.
— Ради тебя пришлось попыхтеть, — уклончиво ответил Борода.
«Вряд ли ты нашел бы нужным попыхтеть, если бы я тебе не покорился», — убежденно подумал Сарафан.
— И давить, и мазать пришлось, выбивая явку у этого хулигана, — заметил Борода.
— Сколько дали? — поинтересовался Сарафан.
— Пачку четвертаков.
— Дорого обошлась нам борьба с хулиганом, хорошо, что он один, а так и в трубу можно вылететь, —
пошутил Сарафан, наливая себе в рюмку водки.
«Ты смотри, уже говорит МЫ, значит, перестал себя отделять от нас», — с удовольствием подумал Борода.
— Ты с ним ранее был знаком? — спросил Борода, продолжая запутывать Сарафана.
— Знаком не был, и Ирина о нем ничего не говорила.
— Бабы о своих похождениях не любят трезвонить, не в пример некоторым мужикам, — заметил Борода.
— Это факт, — согласился с ним Сарафан, а потом после некоторого раздумья заметил: — Я был обложен
красными флажками, как волк, и только явка с повинной этого Кислякова спасла меня. Случайно не ты приложил
здесь свои руки? Слишком уж тонкая случайность? — внимательно посмотрев в глаза Бороде, спросил он.
— Обижаешь, сынок, — медленно, с расстановкой ответил Борода, ни мимикой, ни движением не выдав
своего волнения.
— Это я сказал к слову, можешь не обижаться, пока ты из моего доверия не вышел.
При других обстоятельствах Борода мог вспылить, встать в позу, разгневаться, но сейчас посчитал уместнее
не конфликтовать и увести разговор от такой щекотливой темы.
— Тебе не надоело ходить под административным надзором? — улыбнувшись, покровительственно спросил
Борода.
— Еще как! — выстраданно ответил Сарафан, с надеждой посмотрев на Бороду. — Разве есть возможность
от него избавиться?
Илларион Константинович, задумчиво поглаживая свою бороду, пояснил:
— Невозможного, как говорят ученые, почти ничего нет, все можно сделать, до всего можно додуматься...
— Говори быстрее, не тяни, — подогнал его Сарафан.
— Тебе надо уволиться с работы и уехать в другой район, там не просто жениться надо, а вступить в
зарегистрированный брак, взяв себе фамилию жены, и выехать на новое место жительство, где осядешь другим
человеком. Можно эту комбинацию продолжать до бесконечности.
Твое преимущество после смены фамилии еще будет в том, что если, не дай Бог, придется за что-нибудь
отвечать, будешь ягненком, а не полосатым тигром.
С каждым словом Бороды Сарафан убеждался в приемлемости данного предложения.
— Твоей такой фиктивной женой станет сестра Валета. Ты не возражаешь? — улыбнувшись, обратился к
нему Борода.
— Она не уродка и не будет ли потом на меня претендовать в натуре?
— Баба своя в доску и сделает все так, как ей скажут, — успокоил его Борода.
Глава 7
В кабинете ресторана за столом, заставленным обильной закуской, сидели начальник холодильника
мясокомбината Белозерский Анатолий Борисович, крупный, высокого роста, оплывший жиром мужчина лет
пятидесяти, и мужчина более мелкой комплекции, но тоже плотного телосложения, лет на десять моложе своего
собеседника, смуглолицый, голова, грудь и руки покрыты обильным волосяным покровом — заведующий бойней
Табаев Фахрат Паша оглы, давние компаньоны по подпольному бизнесу. Как в Белозерском легко можно
определить европейца, так и по внешности Табаева сразу можно установить, что он кавказской национальности.
Беседу между собой они вели не спеша, попивая прохладительные напитки, нераспечатанная бутылка водки, обиженная невниманием, сиротливо стояла на столе.
— Борисович, зачем ты меня позвал? — обиженно проворчал Фахрат. — Пришлось от свидания с такой
женщиной отказаться. — Он мечтательно закатил глаза под лоб и блаженно поцеловал кончики пальцев левой
руки. В правой руке у него была потухшая сигарета.
В поведении Фахрата было столько непосредственности, энергии и темперамента, что и Белозерскому
невольно захотелось принять участие в таком мальчишнике. Однако, вспомнив о цели настоящей встречи, Белозерский сказал:
— Ты, Фахрат, посиди и помолчи, а я тебе кое-что сообщу неприятное.
Не ожидавший такого начала беседы Фахрат выжидательно уставился на Белозерского, вновь прикуривая
сигарету и затягиваясь ее дымом.
— Нашим сотрудничеством давно должно заинтересоваться ОБХСС, и если они раскрутятся, то нам придется
сидеть в другом месте и за другим, не так сервированным столом.
— Борисович, говори свою новость, не мучай меня, — прервал его Фахрат.
— Не спеши, все узнаешь, — недовольный, что его прервали, парировал Белозерский, а потом продолжил: —
