Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный
– Неужели?.. – бормотал он и поворачивался к жене, взглядом моля её о поддержке. – Как это возможно? Неужели это наше? Неужели это мы сделали?
Когда возник вопрос об имени, Виктор и Вера почти в один голос ответили: «Саша».
– Сашенька, Сашуля, Шурочка, Александра Викторовна…
Иногда, когда Вера кормила дочь грудью, Виктор пристраивался на краешке стула напротив жены и смотрел на неё, как заворожённый. В его сознании никак не укладывалось, что совсем недавно этого крохотного существа не было на свете. Переполнявшие чувства и роившиеся в голове мысли приводили Виктора в состояние полного замешательства: «Что за чудо! Что за волшебство! Вот она лежит у Верочки на руках, дышит, сосёт молоко, барахтается в пелёнках. Но откуда она взялась? Из чего соткана? Как это возможно, что человек получается совсем из ничего? Да, анатомия, биология, природа… Но ведь всё равно это необъяснимо! Ничего не было, только какое-то почти неосязаемое нечто, сгусток моих клеток перетёк в тело Верочки, и началось сотворение… Сотворение! Из слизистой массы получился живой человечек! И этот человек – часть меня! Плоть от плоти!.. Вот говорят, что чудеса только в сказке случаются. Ан нет, вот оно – чудо из чудес. Да такое, которому объяснения никто не даст. Что там генетики и биологи! Куда им с их узкопрофильными мозгами. Они только формулы придумывать горазды, а по сути ничего объяснить не способны… Не было человека, а теперь он есть, крохотный, смешной, ни на что ещё не способный, но всё-таки человек. И человек этот будет расти, приобретать собственные черты лица, собственный характер, чтобы однажды превратиться в женщину. И всё это – из ничего! Как такое возможно?»
Глядя на кормящую жену и припавшую к её тяжёлой груди малышку, Виктор никак не мог отделаться от тревожного чувства, что он соприкоснулся с непостижимым и что это непостижимое поглотило его душу. Всё в жизни имело своё объяснение, всё можно было растолковать, но не появление человека на свет… «На свет Божий, – подумал Виктор и поёжился. – Да, только в такие мгновения начинаешь подозревать, что и впрямь есть нечто по-настоящему Великое и Необъяснимое, чего наш разум не в силах охватить, сколько бы мы ни старались. И нет этому имени… Божественное – разве что этим словом назвать всю глубину и необъятность произошедшего? Но и это слово ничего не даёт в понимании, потому что оно – лишь очередная словесная формула, не более того… Выходит, что самого главного-то я осмыслить не могу. А кто может?»
Незадолго до родов Вера привезла от родителей книгу Элизабет Хейч «Посвящение». Это была ксерокопия текста, отпечатанного на пишущей машинке, как обычно распространялись самиздатовские книги.
– А что, в нормальном виде её не достать? – поинтересовался Виктор.
– Такие книги у нас никогда издавать не будут, – ответила Вера.
– Почему? Антисоветчина?
– Нет, это о реинкарнации.
– О переселении душ?
– Да. У нас такая литература под запретом – Хейч, Раджнеш, Гурджиев и прочие.
– Надо почитать. – Виктор взял прошитые суровой ниткой машинописные листы и заглянул в середину книги.
– Сначала дай мне, – потребовала Вера.
Она прочитала «Посвящение» очень быстро, а затем перечитала её с самого начала, подолгу изучая какие-то места.
– Блестящее произведение, – серьёзно сказала она, давая оценку книге. – Но слишком уж всё сказочно…
Виктор тоже одолел «Посвящение» в один присест, не отрываясь от книги всю ночь. Поспать ему удалось лишь пару часов, поэтому утром он заявил с напускной строгостью:
– Чёрт бы побрал твою Хейч! – и демонстративно бросил подшивку листов на подоконник, где лежали стопками толстые журналы.
– Не понравилось?
– Наоборот. Я всю ночь не мог оторваться от этой… сказки!
– Но ведь хороша сказка?
– Хороша, – согласился Смеляков. – Глубокая вещь, философская… Наверное, правильно назвать эту книгу притчей, да?
– Рада, что тебе понравилось, милый. Тебя надо время от времени отрывать от нашей действительности.
– Да, от нашей действительности это книга уносит далеко. И мне кажется, я понимаю, почему такие вещи у нас запрещены. Если поверить во всю эту… мистику, то все наши социалистические соревнования, марксистско-ленинские теории и вообще все так называемые основополагающие стороны жизни становятся мелкими и пустыми. Если человек поверит в вечность и в переселение душ, то его никакими идеологическими оковами не удержать. Такой человек неуязвим. Кто искренне примет к сердцу эти сказки, тот станет абсолютно свободным… Скажи, а тебе это близко?
– Мне это нравится.
– Но ведь ты не веришь в переселение душ? – напористо спросил Виктор.
– А в светлое будущее я верю? В коммунизм я верю? – спросила в ответ Вера. – А ты веришь? Ты когда-нибудь задавался вопросом, во что каждый из нас в действительности верит? Мы ведь для чего-то работаем, на что-то расходуем свою энергию, чего-то постоянно ждём. Но если за всем этим нет веры, то получается, что жизнь наша пуста, ей не хватает главного наполнителя – духовности.
– У меня есть вера, – улыбнулся Виктор и нежно обнял жену, – и другой мне не надо.
– Вера во что?
– Просто Вера. Ты то есть!
Она засмеялась.
В течение нескольких дней он ходил под впечатлением «Посвящения». Книга была написана очень простым языком, в ней отсутствовало то, что обычно нравилось Виктору в литературе, – красочность. Но при всей простоте изложения она обладала необычайной силой, увлекала в какие-то неведомые пространства, раскинувшиеся за пределами привычного сознания. Обилие всевозможных духовных практик, о которых говорилось в «Посвящении», заставило Виктора почувствовать безбрежность мира и присутствие непостижимой тайны в каждом уголке бытия. Нет, Смеляков вовсе не проникся теологическими идеями, но дыхание непостижимого всё-таки окутало его. Его душа наполнилась совершенно незнакомыми ему вибрациями, он смотрел на мир другими глазами.
Сейчас, погружённый в созерцание жены, прижавшей дочку к груди, Виктор внезапно ощутил, как его захлестнула обжигающая волна необъяснимого восторга. Ему почудилось, что на несколько коротких мгновений ему открылась истина. «Верочка произвела Сашеньку из себя, из своего тела. Она сотворила, соткала её из собственной плоти, – успел подумать он в доли секунды. – И она продолжает творить её, кормя её собой. Она вливает себя в неё! И вот мой ребёнок наполняется своей матерью! Кто же из них кто? Кто присутствует в ком? Верочка просто светится любовью. Я физически чувствую исходящие из неё потоки нежности. Но ведь нежность вовсе не материальна. Как же мы чувствуем её? А любовь?.. Тайна… Как это удивительно!»
– Что с тобой, Витя? – окликнула его Вера.
– Ничего. – Он вздрогнул и вернулся в реальность. – Задумался… Любовался тобой… Вами обеими…
Он хотел сказать что-то ещё, но сдержался. Распирающее чувство радости перехватило ему горло, и Виктор лишь улыбнулся.
– Жаль, что я сыщик, – произнёс он через несколько минут, когда удушающее волнение отступило.
– Почему? Ты начинаешь разочаровываться в своей профессии?
– Нет. Но я только что понял, что моя профессия лишает меня многих удивительных сторон жизни. Я должен оставаться прагматиком, чтобы выполнять свою работу. А мне только что было нестерпимо хорошо и счастливо…
– Разве это плохо?
– Но мне вдруг захотелось, чтобы это состояние длилось вечно… А в таком состоянии невозможно работать.
Я только что понял, что блаженство отнимает работоспособность…
– Вить, у нас, оказывается, хлеба нет.
– Сейчас слетаю в булочную.
– Да тебе уже на работу пора.
– Не беспокойся, успею. Я мигом…
Он быстрым шагом вышел из комнаты, на ходу надевая пиджак и проверяя, в кармане ли кошелёк. Спускаясь по лестнице, Виктор пытался вернуть почти уплывшее ощущение блаженства. «Тайна… Нежность, любовь», – мысленно повторял он, но чувство, пережитое им несколько минут назад, не воскресало. Остались только слова, за которыми почти ничего не стояло. «Ничего, ничего, – бормотал он, – никуда не денется… Верочка здесь, Сашулька тоже, значит, будет и то самое … Не знаю, как и обозвать его. Экстаз? Восторг? Блаженство? Чёрт его знает… Пожалуй, всё-таки блаженство. Но какое! Я словно увидел всё изнутри и одновременно со всех сторон и сам был тем, что видел. Что же это? Как это объяснить? Как охватить разумом? Эх…»
Подгоняемый мирскими заботами, Смеляков мчался в ближайшую булочную, убегая всё дальше и дальше от непостижимого состояния всепоглощающего единения, которое ему посчастливилось испытать, глядя на жену и ребёнка. Мысли его понемногу возвращались к работе, он успокаивался и не догадывался, что те несколько мгновений, которые столь глубоко пронзили всё его существо, были самыми яркими в его жизни и что отныне он, сам того не понимая, будет сверять все свои чувства по этим мгновениям, притаившимся где-то в бездне его души.
