Карин Слотер - Инстинкт убийцы
— Нет, — твердил он, — вы ее никогда не найдете. Она будет со мной всегда. Теперь нас уже ничто не разлучит.
— Все это чушь собачья, Уоррен. Тебе нужна была не Эмма, а ее жизнь.
Уоррен посмотрел на стопку папок перед Уиллом, как будто ожидая, что он извлечет оттуда и бросит ему в лицо что-то еще более ужасное и разрушительное для психики.
Уилл предпринял еще одну попытку.
— Скажи нам, где она, а я сообщу тебе адрес твоей матери.
Не сводя глаз с папок, Уоррен начал шептать что-то так тихо, что Фейт не удавалось понять, что он говорит.
— Я сам за ней поеду. Я привезу ее сюда, чтобы ты смог с ней увидеться.
Уоррен продолжал шептать. Его губы двигались, произнося какие-то невразумительные слова.
— Говори громче, Уоррен, — потребовал Уилл. — Скажи, где она, чтобы мы смогли вернуть ее родителям, которые ее очень любят.
Фейт наконец расслышала его слова:
— Синий, красный, фиолетовый, зеленый. Синий, красный, фиолетовый, зеленый.
— Уоррен…
Его голос звучал все громче:
— Синий, красный, фиолетовый, зеленый.
Он вскочил и закричал:
— Синий, красный, фиолетовый, зеленый!
Он принялся размахивать руками и вопить во весь голос:
— Синий! Красный! Фиолетовый! Зеленый!
Он бросился к двери и начал дергать за ручку. Фейт была к нему ближе Уилла, поэтому попыталась оттащить его от двери. Локоть Уоррена угодил ей в губы, и она, отшатнувшись, оперлась на стол, чтобы не упасть.
— Синий! Красный! Фиолетовый! Зеленый! — надрывался он, разгоняясь и бросаясь на сложенные из шлакоблока стены.
Уилл бросился вперед и обхватил его руками. Уоррен начал отбиваться ногами с криком:
— Нет! Отпустите меня! Отпустите меня!
— Уоррен!
Уилл разжал руки, но продолжал держать их наготове на случай, если бы пришлось схватить его снова.
Уоррен стоял посреди комнаты. От удара о стену головой по его лицу стекала кровь. Он бросился на Уилла, бешено размахивая кулаками.
Дверь распахнулась, и на помощь Уиллу ворвались двое полицейских. Уоррен попытался выскочить за дверь, но они повалили его на пол, где он продолжал отчаянно извиваться, не позволяя надеть на себя наручники. Все это время он без умолку кричал и размахивал ногами.
Он попал одному из копов ногой в лицо, и тот выхватил электрошокер. Тело Уоррена пронзил заряд в тридцать тысяч вольт, и оно безжизненно обмякло на полу.
Уилл, тяжело дыша, присел, склонился над Уорреном и положил ладонь ему на грудь.
— Прошу тебя, — взмолился он, — скажи мне. Скажи мне, где она.
Губы Уоррена шевельнулись. Уилл наклонился еще ниже, чтобы услышать, что он говорит. Между ними что-то произошло. Уилл коротко кивнул. Этот кивок очень напоминал сдержанные жесты, которыми на протяжении всего допроса потчевал их Уоррен. Уилл медленно выпрямился, опершись ладонями о колени.
— Можете его забрать, — сообщил он полицейским.
Копы подхватили Уоррена, как мешок с картошкой, и поволокли к двери. Фейт знала, что они оттащат его в камеру, где он заснет, приходя в себя после шока.
Фейт перевела взгляд на Уилла, пытаясь понять, что только что произошло.
— Что он тебе сказал?
Он кивнул на папки на столе. Они были сложены в другом порядке, но она все поняла: синий, красный, фиолетовый, зеленый.
Уоррен выкрикивал цвета папок.
Комната убойного отдела за три дня отсутствия Фейт уютнее не стала. Бандаж[15] Робертсона по-прежнему свисал из верхнего ящика его стола. Надувная кукла, на которой во время последнего дня рождения написали слово «улика», сидела на шкафу с картотекой, провокационно разинув рот, хотя воздух медленно покидал ее некогда соблазнительные формы. Стол Лео Доннелли был очищен от всего, за исключением знаменитого фото Фарры Фосетт, явно вырезанного из какого-то журнала. За долгие годы края снимка украсились граффити и надписями, более приличествующими стенам школьного туалета для мальчиков.
В дополнение ко всему как раз шла сдача смены. Фейт всегда сравнивала это событие с тем, что происходит в раздевалке футболистов в перерыве матча. Шум был оглушительным, а запахи вызывали серьезные, хотя и смутные опасения. Кто-то включил свисающий с потолка телевизор. Еще кто-то пытался поймать радиостанцию на древнем радиоприемнике. В микроволновке разогревался буррито, и в воздухе витал запах подгоревшего сыра. Комната бурлила низкими голосами полицейских, обсуждавших различные дела, споривших о том, чей хрен больше и кто первым раскроет преступление, или о том, кому досталось совершенно безнадежное дело, которое никогда не будет раскрыто. Одним словом, комната была набита тестостероном, подобно полному дерьма подгузнику.
Фейт подняла глаза на телевизор, узнав голос Аманды, произносивший:
— …с гордостью объявляем о том, что был произведен арест подозреваемого в похищении Эммы Кампано.
— Благодаря департаменту полиции Атланты, сука! — завопил кто-то из полицейских.
В Аманду полетели и другие определения: стерва, падла… Эти мужики изощрялись, как могли, пытаясь унизить женщину, которая, останься они с ней наедине, могла за пять минут заставить любого из них обоссать штаны.
Кое-кто из детективов, ближе других находившихся к Фейт, косились на нее с любопытством, но не потому, что она работала над этим расследованием, а наблюдая за ее реакцией на используемую терминологию. Фейт пожала плечами и снова перевела взгляд на экран телевизора, где Аманда мастерски расправлялась с прессой. Тем не менее она продолжала ощущать на себе их взгляды.
Подобного рода испытаниям ее подвергали почти каждый день. Если Фейт просила их заткнуться, она становилась мужененавистницей, которая не понимает шуток. Если она их игнорировала, они воспринимали это как молчаливое одобрение. Мало того. Если она отвергала их сексуальные заигрывания, она была лесбиянкой. Если она начинала с кем-то из них встречаться, на нее вешали ярлык «шлюха». Фейт по-любому оказывалась в проигрыше, но она не могла позволить себе платить им той же монетой. У нее просто не было на это времени. Она старалась не обращать внимания на их капризы и пассивную агрессию. Фейт уже воспитывала одного ребенка. Она не чувствовала себя готовой взяться за двадцать других.
И все же она очень любила свою работу. Ей нравилось быть частью этого братства. Вот почему Уилл Трент разговаривал и держался не так, как все копы. Просто он никогда не сидел в общей комнате. Он не нес ахинею, потягивая пиво с Чарли Ридом или Хэмишем Пателом. Он однозначно был частью команды, но, работая с ним, Фейт ощущала себя в воздушном пузыре. Она привыкла к гулу голосов, соперничеству или, напротив, попытке переложить друг на друга то или иное поручение. Он гораздо больше других сосредоточивался на своей работе, но все это так отличалось от ее предыдущего опыта, что, снова оказавшись в окружении своих друзей-детективов, она вдруг ощутила себя посторонней. Она вынуждена была признать, что, несмотря на все свои недостатки, Уилл действительно слушает то, что она говорит. Ей нравилось беседовать с коллегой, не ожидая, что в ответ на то или иное возражение он может поинтересоваться: «У тебя что, месячные?»
Фейт снова перевела взгляд на телевизор. Аманда кивала, слушая вопросы репортера об Академии Вестфилд и аресте Эвана Бернарда. Она буквально светилась, и Фейт была вынуждена признать, что съемки и интервью — это ее стихия. Репортеры ходили перед ней на задних лапках.
— Мистер Бернард, несомненно, представляет для нас интерес.
— А это тебя интересует? — заорал один из копов.
Фейт незачем было смотреть в его сторону, чтобы удостовериться, что он держится за свои гениталии.
Аманда ответила на другой вопрос:
— Подозреваемый — двадцативосьмилетний мужчина с тяжелым прошлым.
Какой-то не попавший в объектив журналист спросил:
— Почему вы не сообщаете его имя?
— Утром ему будет предъявлено официальное обвинение, благодаря чему его имя станет известно широкой публике, — уклончиво ответила Аманда.
Полиция старалась как можно дольше скрывать имя Уоррена от прессы, чтобы какой-нибудь доброхот не предложил ему свои юридические услуги. Достаточно было и того, что Лайонел Петти уже выложил на сайт Си-эн-эн свою фотографию с Уорреном Гриером на фоне одного из копировальных аппаратов.
Видимо, думая о том же, что и Фейт, другой репортер спросил:
— Как насчет пропавшей девушки? У вас есть какие-нибудь идеи о ее местонахождении?
— Мы считаем, что скоро вернем Эмму Кампано родителям. Это только вопрос времени.
Фейт отметила, что Аманда не уточнила, вернут они девушку живой или мертвой. Она вдруг ощутила резкий укол зависти к Аманде и ее положению. Как и мать Фейт, Аманда проложила себе путь наверх собственными усилиями. Если Фейт даже сейчас приходилось время от времени сталкиваться с проявлениями женоненавистничества, то как же доставалось поколению ее матери?
