Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)
Как хорошо, что с ней не поехал отец Игнатий! Алекс непременно насторожился бы. Да что там — их встреча была бы просто катастрофой!
Вскоре Лиза, к изумлению своему, обнаружила, что это нежелание смотреть друг на друга было взаимным. Вернер открыл дверцу «Опеля» перед фрау Эммой, а Лизе пришлось выбираться самостоятельно. Фрау Эмма вела себя с элегантной, насмешливой небрежностью, воспринимала его галантность как нечто само собой разумеющееся. Они пошли вперед, превесело болтая на немецком, который оказался для Лизы уж слишком быстрым. Впрочем, она и не вслушивалась в их разговор, а просто изумлялась тому, что Вернер едва поздоровался с ней. Она значила для него не больше, чем горничная фрау Эммы. В первую встречу он был совсем другим — тогда, на острове, да и потом, когда вез ее в город…
«Господи! — вдруг спохватилась Лиза. — Да я что, спятила? Я что, ревную фашиста к фашистке? К старухе?» И она вспомнила, как Петрусь хмыкнул, когда она назвала Эмму глухой и слепой старухой… Итак, фрау Эмма относилась к тому странному разряду немолодых женщин, которых многие терпеть не могут, причем и молодые, и старые, — именно из-за того, что те никак не могут постареть. Точно такой же была и Лизина мама. Все кавалеры девушки немедленно начинали сходить с ума по ее маме, что Лизу ничуть не огорчало, а только смешило, потому что не было у нее в жизни ни единого кавалера, которым стоило бы дорожить. К тому же мама обещала, что и сама Лиза когда-нибудь станет таким же «неувядающим цветком», как она это называла.
Кстати, вот удивительно: чуть ли не впервые воспоминание о маме не вызвало у Лизы приступа горя. Сейчас, при взгляде на Алекса, ей стало просто смешно.
Ну и хорошо, ну и отлично, ну просто замечательно, что Алекс — такая мягкая глина в руках фрау Эммы! Его любезность распространилась до того, что он пошел с женщинами в кабинет, где вел прием чиновник фольксдойче (длинная очередь проводила их взглядами, полными покорной ненависти), ведающий оформлением аусвайсов. Дальнейшее происходило со сказочной скоростью: фотография, заполнение куцей анкеты и так далее. Лиза старалась писать так же, как Лизочка: текст песни про юность, которая прошла голубыми туманами, пронеслась и скрылась, как лихой, буйный шквал, так и стоял перед ее глазами, как образчик почерка Лизочки. Впрочем, вряд ли кто-то взялся бы сличать почерк на старой и новой анкете: чиновник посетовал, что заполненные бланки никто не хранил, они уничтожались через три месяца после выдачи аусвайса, иначе немцы потонули бы в бумагах, — даже при своей национальной склонности к образцовому орднунгу они не доходили до такой степени бюрократичности. Вот и слава богу, подумала Лиза, ведь на той старой анкете обнаружилась бы фотография настоящей Елизаветы Петропавловской!
За готовым аусвайсом следовало явиться уже завтра.
— Ну, тут вы обойдетесь, наверное, без меня, — сказал Вернер, наконец-то удостаивая Лизу приветливой улыбкой. — Я спешу. Но имейте в виду, я приду в «Rosige rose» в ваш дебютный вечер. Просто чтобы сразу дать понять господам офицерам, что на вашу благосклонность им не следует рассчитывать, ведь вы, как выразились бы французы, уже ангажированы. И прошу вас отныне, фрейлейн Лиза, называть меня просто Алекс. Прощайте, дамы.
Фрау Эмма хмыкнула, окинула удаляющегося Вернера сардоническим взглядом и пошла к машине, бросив на прощание Лизе:
— Я же вас предупреждала! Мои предсказания всегда сбываются. Вот и искомый король. До завтра, Лиза! Как получите аусвайс, немедленно загляните ко мне, в «Розу».
* * *Сирень цвела вовсю и у соседнего дома, и около того, в котором жила Алёна, и она думала, что такой вот конец мая, который выдался в нынешнем году, — самое лучшее время для жизни. Обычно в такие дни она останавливалась, что называется, под каждым кустом — нанюхаться сирени вволю, а когда черемуха цвела — останавливалась под каждой черемухой, а когда зацветали яблони — под каждой яблоней, хотя, конечно, под ними приходилось стоять подольше, ведь аромат яблонь — тонкий и нежный, в голову не ударяет, его надо улавливать и ноздрями, и ртом, и словно бы всем существом своим. И глаза никак нельзя закрывать, потому что зрелище цветущих яблонь и нежных белых, чуточку розоватых и прозрачных цветков — одна из самых красивых картин на свете. То есть это Алёна Дмитриева так думала. Хотя она не стала бы спорить, что зрелище цветущей сирени тоже обалденно красивое. Ну а запах жасмина, цветение которого впереди, тоже заставит ее стоять под каждым кустом.
Вчера еще, примерно в ту же пору возвращаясь домой, она просто наслаждалась жизнью и весной, наслаждалась легко и радостно, как и положено наслаждаться, однако сегодня настроение было не столь безоблачным. Мысли мешали. Много думать вообще вредно, сие всем известно, поэтому выражение «Во многой мудрости — многая печаль» вполне можно назвать не постулатом, а аксиомой, но гораздо более многая печаль в мыслях, которые бестолковы. Проще говоря, утомительно и огорчительно задавать себе вопросы, если не можешь найти на них ответа.
Скажем, история с журналистками. Ну да, они нашлись. Но никто так и не понял, почему они пропадали!
Конечно, можно себе представить, что началось в редакции, когда девушки вдруг появились. Визги, слезы, объятия, поцелуи… Обе были, в общем, в порядке (первым делом Марина озабоченно спросила, не изнасиловали ли их, ну так вот — ничего такого не было), только физиономии у них оказались чумазые, пыльные, со следами слез. И еще девушки ужасно хотели есть.
— Еды нам никакой не давали, — рассказывала Катя, — ладно хоть вода была. Из-под крана, правда, но и на том спасибо. Только она такой тоненькой струйкой текла, что даже умыться толком не удавалось, поэтому здорово было бы сейчас под душ. И поесть… Нельзя ли кого-нибудь в «Макдоналдс» послать? Мне два бигмака, большую картошку фри и два пирожка, лучше с яблоками, но, в принципе, можно любых. И фанту со льдом. Да, еще мороженое с карамелью. А к бигмакам соус карри, хорошо?
— Мне то же самое, только не карри, а кетчуп, и три пирожка, — присоединилась к просьбе подруги Таня.
Между прочим, никто, ни одна живая душа в редакции не выразилась в том смысле, что в «Макдоналдсе» едят одни плебеи, а человек, как известно, — это то, что он ест. Промолчала даже известная поборница здорового питания и всевозможных диет Алёна Дмитриева. Раз в год (точнее, раза два или три… иногда четыре) она тоже позволяла себе оторваться на канцерогенах. Обычно такое происходило, когда она страшно, нечеловечески уставала или ощущала, что количество диет уже переходит в качество — в отвращение к жизни. Нездоровая и неправильная еда из «Макдоналдса» обладала поразительным свойством — она все ставила на место в ее мироощущениях и заставляла смотреть на мир куда более благосклонно, чем, к примеру, трехдневное голодание.
— Погодите… — изумленно заговорила Марина. — Так вы что, когда сбежали, прямиком сюда приехали, в редакцию? Даже не поели нигде?
— Ну да, — кивнула Катя. — Мы сразу поймали такси, хотя страшно было, конечно, снова садиться в случайную машину после того, как мы так влетели с тем «Ниссаном», и помчались сюда. Еще бы! Ведь сенсация же — похищение двух журналисток!
Марина с гордостью посмотрела на Алёну: вот, мол, какие девчонки у меня работают. Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете — это точно про них. На глазах у нее даже слезы умиления выступили. В смысле, у Марины. Ну а Алёна изобразила в своих сухих глазах подобающий случаю восторг, но подумала, что именно поэтому, наверное, сама она и забросила журналистику, которой когда-то, в молодые годы, занималась: слишком уж любила себя, единственную и неповторимую, слишком уж сибариткой была, и никакая сенсация не могла бы отвлечь ее от мыслей о еде и горячем душе.
Впрочем, Таня немедленно внесла нотку трезвости в симфонию умиления.
— Да и вообще, у нас дома хоть шаром покати, — сказала она прозаично. — И горячую воду как раз отключили. А здесь душ работает?
— Работает, работает, — успокоила Марина. — Давайте, идите.
Первой мыться пошла Таня. Катя еще раз продиктовала младшему редактору Людочке длинный список того, чем следовало запастись в «Макдоналдсе», и жадно закурила, повалившись в кресло и так блаженно вытянув ноги, как будто прошедшие сутки провела сидя на корточках.
Ну вот, наконец-то можно было начинать задавать вопросы, что Алёна незамедлительно и сделала:
— Как же все произошло? Я ведь видела, вы сами в «Ниссан» садились, вас вроде бы никто силком туда не запихивал!
— Совершенно никто, — сказала Катя. — Но когда наша редакционная машина сломалась и мы начали другую ловить, вдруг рядом остановился этот «Ниссан». Из него вышел симпатичный парень — нет, ну он правда очень симпатичный, просто бездна обаяния! — и спрашивает: ну что, мол, пресса опаздывает, как обычно? Тогда я поинтересовалась, откуда ему известно, что мы именно пресса. А он сказал, что видел по телевидению репортаж о конкурсе репортеров Нижнего, а мы с Танькой как раз победили, и нас награждали. Мол, восхищен и все такое, а потому с удовольствием подвезет нас, куда нам надо. Ну, мы сели и поехали. А вы нас заметили, да? Я на вас смотрела…
