Александра Маринина - Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток
— Женя, все хорошо, только стоять нужно на полшага ближе к мусорке, — раздался все тот же командный женский голос. — И больше страсти в поцелуе, ты же рассержен, зол, вы только что поссорились, из тебя адреналин прет, и все это ты выплескиваешь, когда обнимаешь ее и целуешь. Хорошо?
— Я понял, Наталья.
— Ира, держись свободнее, ты очень зажата, как будто его боишься. Он же твой любовник. Чего тебе бояться?
— Так я же боюсь, что он сейчас убежит и не простит меня. Я нервничаю.
— Не нужно. Ты должна стараться сделать так, чтобы он тебя простил. Понимаешь, что я имею в виду? Больше нежности, больше близости.
— Хорошо, Наталья Александровна, я постараюсь.
— Репетируем еще раз! Начали!
Кто такая эта Наталья Александровна, которая буквально толкает его жену в объятия Калугина? Прямо сводня какая-то! Больше страсти, больше нежности… Да куда уж больше-то? Они так целуются, как будто прямо сейчас свалятся на землю и займутся любовью. Порнография, а не сериал, честное слово!
— Отлично! Можно снимать! Работаем!
— «Соседи», триста сорок шесть, дубль первый! — звонко прокричала та самая девочка-мальчик и щелкнула перед камерой деревянной дощечкой-«хлопушкой».
Калугин снова повернулся спиной к тому месту, откуда должна появиться Ира. Она выскакивает из-за угла, окликает партнера, тот оборачивается, она быстро и горячо что-то говорит. Объятие. Поцелуй. Игорь прикинул — эпизод длится не больше пятнадцати секунд. Нет, пожалуй, даже меньше. А сколько работы, чтобы эти жалкие секунды превратились в полноценный фрагмент фильма! Сколько возни! Сколько людей задействовано, и ведь у всех них — рабочее время, причем ночное, и всем нужно платить зарплату. Кошмар! Теперь хотя бы приблизительно становится понятным, куда деньги идут.
— «Соседи», триста сорок шесть, дубль второй!
О господи, да сколько же можно обниматься и целоваться! До утра, что ли?
— Хороша девчонка, — услышал Игорь за своей спиной чей-то негромкий голос, показавшийся ему знакомым. — Я с ней два эпизода уже сделал, работать — одно удовольствие. Совсем неопытная, но талантливая. Из нее толк будет.
— Кто такая? — спросил другой голос, на этот раз женский. — Я ее в первый раз вижу. Она где-нибудь снималась?
— Нет, это у нее первая картина. Ира Савенич. Запомни имя, ты его наверняка еще услышишь. Наталья с ней хорошо работает.
— Красивая девочка, — без тени зависти констатировал женский голос. — Что-то они из графика вышли, нас на два часа вызвали, а уже почти три. У тебя сколько эпизодов сегодня?
— Два. Один с тобой, другой с Женькой.
Игорь осторожно отступил назад и сбоку исподтишка оглядел беседующих. Точно, со знакомым голосом он не ошибся, это же Привалов, еще одна звезда экрана. Даже почти две, потому что рядом с ним стоит актриса, которую Игорь видел в нескольких фильмах, но вот имя вспомнить не может.
Сняли еще два дубля, прежде чем послышалось:
— Спасибо, снято! Делаем сцену у магазина. Привалов здесь?
— Здесь, Наталья Александровна, уже давно приехал.
— Милицейская машина есть?
— Стоит.
— Массовка?
— Мы готовы, Наталья Александровна.
— Наташа! — стоящий рядом с Игорем Привалов приподнялся на цыпочках и помахал рукой. — Я тут!
— Здравствуй, Алик! Идите пока с Женей одевайтесь и на грим.
Подошел Калугин, они с Приваловым обнялись и о чем-то оживленно зашептались. Игорю было плохо слышно, но по отдельным доносящимся словам он понял, что речь идет о каком-то внутрикиношном скандале. Ира куда-то исчезла, Игорь отошел в сторонку и достал сигареты. Совсем близко от него прошла женщина, которая командовала всем процессом и которую называли Натальей Александровной. В джинсах и рубашке с закатанными до локтя рукавами, с усталым и сосредоточенным лицом. Она попала в полосу света, и Игорь заметил обильную седину в ее волосах. Наверное, лет пятьдесят, если не больше, решил он, хотя фигура хорошая, подтянутая. Без седой головы он бы дал ей лет тридцать пять.
— Игоречек, я здесь.
К нему подбежала Ира, возбужденная, с блестящими глазами. Вместо жуткого застиранного халатика на ней были брюки и трикотажная маечка с глубоким вырезом. Взлохмаченные гримером кудри кое-как приглажены и схвачены на затылке большой заколкой.
— Можем ехать? — с трудом сдерживая недовольство, спросил Игорь.
— Да, поехали.
В машине она сразу отодвинула сиденье назад, вытянула ноги и закурила.
— Напрасно ты Елизавету Петровну послушался. Тебе поспать останется всего ничего, и на работу. Если бы я знала, что все так затянется…
— То что бы ты сделала? — зло прервал ее Игорь. — Объяснила бы маме, что в два часа ночи тебя нужно встречать, а в три — уже нет?
— Ты прав, — со вздохом согласилась Ира. — Ничего не изменилось бы. Я пыталась ее убедить в том, что прекрасно доберусь домой сама, но она и слушать ничего не хотела. Извини, что так получилось. Это больше не повторится, у меня больше не будет ночных съемок на этой картине.
— Ты с таким сожалением об этом говоришь, — ехидно заметил Игорь, не желая скрывать свое плохое настроение.
— Почему с сожалением? — не поняла Ира.
— Откуда же мне знать, почему. Может, тебе нравится в два часа ночи целоваться с этим Калугиным. Я даже допускаю, что ты не хотела, чтобы я тебя встречал, потому что рассчитывала проехаться по ночной Москве в обществе кинозвезды.
— Не говори глупости, — спокойно ответила она, — мне совсем не нравится с ним целоваться. Кроме того, моя работа на сегодня закончена, а у Жени еще один эпизод, ему сниматься еще часа полтора. Ты что, пытаешься изобразить ревность?
— Ну, допустим.
— Не старайся, у тебя ничего не выйдет.
— Почему это?
— Потому что у тебя нет для этого никаких оснований. Ни-ка-ких, — по слогам произнесла Ира. — Лучше честно признайся, что ты опять не в духе и ищешь, к чему бы придраться.
Он не ответил, внутренне признавая правоту жены. Да, ему не понравилось, что Ира неоднократно целовалась с посторонним мужчиной, но как он ни вглядывался в прильнувшие друг к другу фигуры, он не сумел увидеть в этой сцене ничего личного. Оба отстранялись друг от друга мгновенно, по команде режиссера, ни разу не затянув объятие ни на одну лишнюю секунду.
— И все-таки я не понимаю, почему ты не уйдешь со службы, — продолжала жена. — Ты так выматываешься, ты постоянно злой, нервный. И денег зарабатываешь — кот наплакал. И вставать каждый день приходится ни свет ни заря. Как было бы хорошо, если бы ты мог завтра поспать подольше, а то я чувствую себя такой виноватой. Виктор Федорович тебя все время уговаривает перейти в министерство на более спокойную должность, если уж ты так держишься за свои погоны. Ну почему ты такой упрямый?
— Не лезь не в свое дело. Я сам буду решать, где мне работать.
— Если б ты хотя бы взятки брал, я бы еще понимала! Шучу, конечно. Но в самом деле, Игоречек, объясни мне, почему ты так держишься за свою работу, а? Ты же ее ненавидишь, она тебе поперек горла стоит.
— Чушь! — резко ответил Игорь. — Я люблю свою работу и не хочу ни на что ее менять.
— Да не любишь ты ее, — продолжала упорствовать Ира. — Я же не слепая, я прекрасно вижу, с каким настроением ты уходишь утром и возвращаешься вечером. Когда человек любит свою работу, она ему в радость, даже если она безумно тяжелая, а твоя работа тебе не в радость. Что, есть какая-то причина, о которой ты не хочешь мне говорить? Ты кому-то чем-то обязан, и поэтому не можешь уйти?
Да замолчит она или нет?! Еще не хватало с ней обсуждать самый болезненный в его жизни вопрос. Женька Замятин — его крест, который он будет нести всю свою жизнь. Он, Игорь Викторович Мащенко, обязан работать следователем, потому что следственная работа — его истинное призвание. Ради этого призвания он предал друзей, обманул их, лишил возможности учиться в летном училище, пообещал устроиться на работу и потом вместе с ними идти служить в армию, а сам уехал поступать на юридический. И он обязан оправдать свой поступок. Если он уйдет из следствия, это будет равносильно признанию в том, что следственная работа — отнюдь не самое главное в жизни. И какими же глазами посмотрит на него после этого Жека? Жека, от которого никуда не скрыться, который знает его адрес, и все телефоны, и место работы, и будет звонить и говорить Игорю все, что думает о нем. Он ведь и так уже догадался насчет письменного экзамена, и, хотя Игорь все отрицает, не признается, Замятин ему не верит. Боже мой, ну почему, почему он попал в такую зависимость от Жеки? Почему не может жить свободно, так, как хочется? Почему он всей своей жизнью должен оправдываться перед безногим инвалидом и перед памятью погибшего на той же войне Генки Потоцкого? Как так получилось? И есть ли выход? Ответов на эти вопросы Игорь не знал.
