Елена Арсеньева - Страшная сказка
Голос его звучал совершенно невинно, и глаза, по обыкновению, были такие добрые-добрые…
Егор хотел было разозлиться, но почему-то не мог. Засмеялся:
– Ох, ребята, сколько я из-за ваших игрищ убытку понес, что морального, что материального!
– Да ладно, – примирительно сказал Родион. – Зато как весело было, правда?
– Весело-то весело, а трясуны мои пропали бесследно. Так и пропали. Представляешь? Тихо подозреваю, что, пока я спал в автобусе, пьян как фортепьян, кто-то свистнул мой сувенирчик. А я их так полюбил… прямо как родных, ты не поверишь! Они такие прикольные были.
– Ничего не скажешь – прикольные! – охотно согласился Родион. – Я тебе их с великим трудом тогда уступил. И к чьим это нечистым ручонкам они прилипли? Да ладно, Гоша, пусть это будет самая большая потеря в твоей жизни. К тому же гонорар за твое участие в этом деле будет таков, что ты теперь хоть каждый год сможешь ездить в Мавританию, посещать «шоу Али» и покупать новых и новых трясунов. Главное – оказаться первым в очереди к тому ларьку с сувенирами!
– Кстати о гонораре. Ты уверен, что Валентина и ее дети все-таки получат деньги Алима?
– Безусловно. Не в виде наследства: тут полный облом, поскольку все свое имущество он передал Надежде. Но все время, пока мы тут развлекаемся – ха-ха! – в Мавритании, деньги с ее счетов из Северо-Луцка бурным потоком переводятся на счет одной скромной нижегородской фирмочки. Курирует этот процесс с высот своего положения друг Коляша, которому тоже обещана немалая сумма.
– То есть Надежда держала все на личных счетах?
– Конечно. Понимала, что если что-то случится, если прикроют ее поганые клубы и арестуют официальные счета, то к ее личному состоянию никто просто так не подберется.
– И она так вот покорно отдает вам деньги?
– Надежде просто нечего делать. Она уверена, что покупает себе жизнь.
Егор сверкнул на него глазами.
– Спокойно! – Родион быстро выставил ладони. – С ее головы и волоса не упало. Ты как вообще себе это представляешь? Мы пытаем ее электротоком, выкручиваем ручонки, чтобы она ставила свои подписи на платежных документах?
– С выкрученными ручонками поставить подпись весьма затруднительно, – пробормотал Егор.
– Рад, что ты это понимаешь.
– Одного не понимаю: как вам удалось ее сломать?
– С трудом. К тому времени мы уже поняли, что не сможем силой заставить женщину делать то, что нам нужно. Думали взять ее на испуг, но это такой кремень! Был момент, когда мы просто отчаялись. Ну не бить же ее, не пытать, в самом-то деле! Хотя Васька Крутиков был, пожалуй, готов… Да не зыркай на меня так глазами, я же не о себе говорю. И тогда нам помог случай. Случай в виде…
Он не договорил. Послышался стук в дверь, а потом она приоткрылась, и на пороге появился поникший от усталости Константин Васильевич:
– Родион, вы так и не уснули? Теперь уж не удастся. Пора, пора собираться. Там в холле ждет офицер полиции, просит еще какие-то бумаги подписать. На случай обнаружения… э-э… тела: во что она была одета и все такое. – Он тяжело сглотнул. – Из… извините. Пойдемте, быстро поговорите с этим полицаем – и пора, пора вещички собирать, через полчаса автобус.
Все трое вышли из номера. Закрыв дверь, Родион пожал руку Егору. Несмотря на то что им предстояло через полчаса вместе ехать в аэропорт, а потом лететь в Москву, это было прощание: ведь им больше не удастся поговорить до той поры, пока они не окажутся в Нижнем Новгороде. Там Егору предстояла новая встреча с Надеждой…
А впрочем, нет. Ему предстояла встреча не с Надеждой, а с Анфисой.
Анфиса Ососкова
Июнь 2001 года, Кармазинка
Автобусы от станции до моста через Кармазинку теперь ходили не через час, а через два, и то нерегулярно. Анфиса долго сидела скорчившись на деревянном неудобном диванчике в зале ожидания и бездумно смотрела в угол. В углу стояла большущая, от пола до потолка, круглая печка – черная, с тяжелой чугунной дверкой внизу и закрытой вьюшкой. Анфиса вспомнила, как девочкой, сидя в этом зале, она иногда думала: а что случится, если кассирша, которая служила здесь заодно и истопником (на всей станции было только двое служащих: кассирша, она же уборщица и истопник, и начальник станции, он же сторож и подметальщик), забудется и вовремя не закроет вьюшку? А зал в это время будет полон народу, ждущего вечернего поезда. И всех сморит истома и духота, все потихоньку задремлют, вдыхая ядовитые пары, и, когда придет поезд, никто не выйдет, чтобы сесть в вагоны, а зал ожидания окажется полон людей, уснувших последним, смертным сном…
От этих мыслей ей стало душно, так душно, что она не выдержала, подхватила сумку и вышла на привокзальную площадь. И словно по заказу подкатила побитая грузовая «Газель». Высунулся щербатый молодой шофер:
– Кому до моста? До моста кому? Недорого, полтинник прошу!
Цена была смешная. Анфиса вспомнила, что в Нижнем, к примеру, берут от вокзала до гостиницы «Октябрьская» от восьмидесяти до ста рублей, а ехать там минут семь, не то что до моста через Кармазинку чуть ли не час пилить. А полторы тысячи, которые требуют московские водилы за одиннадцатикилометровый пробег от Шереметьева-2 до метро «Речной вокзал»? Это ли не грабиловка?!
– Поехали, – шагнула вперед Анфиса.
– Да погоди, дочка, автобус придет же когда-нибудь, – попыталась остановить ее какая-то добросердечная бабулька, однако Анфиса только рукой махнула: терпеть любопытствующие взгляды станционных обитателей было уже невмоготу. Вроде бы и оделась она проще некуда, а все равно – белая ворона белой вороной. А впрочем, не больно-то велик был выбор одежды. Ладно, наплевать на всех. И она полезла на ступеньку «Газели». Юбку подобрала, но, похоже, не слишком высоко, и услышала, как сзади треснула шлица. Мрачно покачала головой, устраиваясь на продавленном сиденье: не шлица это треснула, а вся жизнь…
Странное у нее было настроение! Все случившееся оказалось таким внезапным, бесповоротным и невероятным, что Анфисе чудилось, будто она спит и видит сон. Вернее, Надежда спит. Как уснула там, в этом поганом ночном клубе с несусветным названием «Гей, славяне!», отравившись коктейлем с подмешанным в него снотворным, так и не может никак проснуться. Ощущение нереальности происходящего давило на нее, как давили на землю тяжелые тучи. Похоже, собирался дождь. Может быть, после него будет легче дышать. Июнь выдался прохладный, не сказать – по временам холодный, но Анфисе как-то не хватало воздуха. Наверное, оттого, что она почти месяц безвылазно провела в запертом, наглухо закрытом помещении. Думала, с ума сойдет…
А может, сошла-таки? Может, все, что с ней произошло за этот месяц, только бред сумасшедшего?!
Анфиса коротко хохотнула. Водитель от неожиданности нервно крутанул баранку, но тотчас выправился, однако с этого мгновения поглядывал на Анфису чуток испуганно.
«Бойся, милок, бойся». Она и сама себя боится. Вчера поглядела в зеркало на это раздобревшее (кормили ее хорошо, ничего не скажешь), щекастое лицо с отекшими глазами, на отросшие, пегие какие-то, давно не крашенные волосы – и испугалась. Нет, не это лицо привыкла она видеть в зеркале. Не это лицо принадлежало победительной, холодной красавице Надежде Гуляевой, Хозяйке! А впрочем, и самой Хозяйки больше не было на свете. Какая-то африканская горная речка, разбушевавшаяся после безумных дождей, унесла ее тело в горные теснины, может, даже доволокла до самого океана…
Надежда Гуляева погибла. Погибла!
И погибла она не в ту минуту, когда этот светлоглазый парень с холодным выражением лица и спокойным, смертельно спокойным голосом предъявил ей кипу вырезок из марокканских газет о гибели русской туристки. Это все – туфта и липа, это фальшивка, против этого еще можно было побороться, несмотря на то, что она лишилась практически всех денег, которые вынуждена была отдать этим грабителям. Да, Анфиса могла бы еще показать этим сволочам, на что она способна! В конце концов, у нее еще оставался в Северо-Луцке Руслан, оставались люди, которые ее знали и могли бы засвидетельствовать ее личность, оставались связи на уровне самого Киндер-сюрприза. Но она погибла, когда сломалась и нечаянно проговорилась: рассказала все и о себе, и об Анфисе, и о той, прежней Надюшке, и о мостике через Кармазинку… Она рассказала все! А про Алима и Роджера они и так знали сами. А о чем не знали, о том додумались. Угадали! Догадливые, твари…
Держалась она неделю. Только смеялась в лицо предателю Ваське и этому негодяю Родиону с его студеными, как льдистая вода, глазами. Выслушивала обвинения, мысленно ужасалась точности и верности их догадок, однако ничего не желала признавать. Хозяйка была весьма проницательна, она чувствовала и силу – и слабость этих людей, она понимала: как бы ни ярился Васька, какое бы презрение ни лилось из глаз Родиона, как бы они ни старались убедить ее, что все, все кончено для нее, однако же есть внутри у них слабина! Ясно, что они никогда не решатся применить к Надежде силу, не смогут бить, пытать ее. Как бы ни чесались у Васьки ручонки, Родион не позволит ему. Он ведь из благородных! Тем более не грозит ей смерть: Родион не захочет пачкать руки. Справедливость, он же пекся о восстановлении справедливости… при этом желая положить в карман очень кругленькую сумму.
