Марио Пьюзо - Пусть умирают дураки
— Извини. Я все понимаю. Но не могу.
Мы взглянули друг на друга, и оба захохотали. Мы выглядели так забавно, оба, с голыми ногами, ее белые трусики болтались вокруг ее ног. Я со спутанными трусами и шортами под ногами. К тому времени я уже любил ее настолько сильно, что не обиделся. Я не чувствовал себя отвергнутым, что довольно странно.
— Все в порядке, — сказал я.
Я натянул брюки. Она подтянула трусы, и мы обнялись. Когда она уходила, я спросил ее, придет ли она следующим вечером. Она ответила, что придет, и я знал, что она ляжет со мной в постель.
На следующий вечер она пришла и поцеловала меня. Потом смущенно улыбаясь, сказала:
— Угадай, что случилось.
Хотя я и был невинен, но сообразил, что когда будущий партнер для постели говорит нечто подобное, ты останешься в дураках. Но я не взволновался.
— У меня начались месячные, — сказала она.
— Это не беспокоит меня, если это не беспокоит тебя, — сказал я.
Я взял ее за руку и повел в спальню. Через две секунды мы лежали раздетые в постели, на ней остались только трусы, и я чувствовал через трусы подкладку.
— Убери все, что ты туда напихала, — сказал я.
Она так и сделала. Мы поцеловались и обнялись.
В этот первый вечер мы не были влюблены. Мы просто друг другу очень нравились. Мы занимались любовью как дети. Просто целуясь и трахаясь. Обнимая друг друга и разговаривая, чувствуя себя удобно и тепло.
У нее была шелковистая кожа и хорошенькая мягкая, но не рыхлая, попка. Ее маленькие груди с большими красными сосками были великолепны на ощупь.
Мы дважды занимались любовью в течение часа, и со мной это было впервые после длительного перерыва. Наконец, нам захотелось пить, и я пошел в другую комнату открыть бутылку шампанского, которую приготовил. Когда я вернулся в спальню, она уже надела трусы. Она сидела со скрещенными ногами на кровати, держа в руках влажное полотенце, и пыталась оттереть темные пятна крови на белой простыне. Я стоя наблюдал за ней, голый, с бокалом шампанского в руке, и именно тогда я впервые почувствовал захлестнувшую меня нежность — это был перст судьбы. Она подняла на меня глаза и улыбнулась мне, ее светлые волосы растрепались, ее огромные карие глаза казались серьезными.
— Мне не хотелось бы, чтобы горничная увидела, — сказала она.
— Да, мы не хотим, чтобы она знала, — сказал я.
С очень серьезным видом она продолжала вытирать пятна, близоруко вглядываясь в простыню, чтобы не пропустить ни одного из них. Затем она бросила полотенце на пол и взяла шампанское из моих рук. Мы сели рядом на кровати, отпивая из бокалов и глупо улыбаясь друг другу от удовольствия. Так, как будто мы вдвоем были теперь заодно, и прошли очень важное испытание. Но мы все еще не были влюблены друг в друга. Секс был хорош, но не слишком. Мы были счастливы оттого, что были вместе, и когда она хотела поехать домой, я попросил ее остаться, но она сказала, что не может, и я не стал задавать вопросы. Я подумал, что, может быть, она живет с каким-нибудь парнем и может приходить поздно, но не может оставаться на ночь, И меня это не беспокоило. Великая вещь — не быть влюбленным…
Одним из положительных последствий Освобождения Женщин является то, что влюбиться стало менее банальным занятием. Потому что, когда мы влюблялись, это происходило самым банальным образом. Мы влюблялись, преодолевая трудности.
Перед этим у нас была небольшая проблема. Однажды в постели я не смог довести дело до конца. Я не был импотентом, но я не смог кончить. Она старалась изо всех сил, чтобы помочь мне. Наконец, она начала кричать и вопить, что она никогда больше не будет заниматься сексом, что она ненавидит секс и не понятно, зачем мы начали. Она плакала от досады и от сознания провала. Я посмеялся над ней. Объяснил, что это не имеет большого значения. Я просто устал. У меня в голове проносится слишком много всяких вещей, как в пятимиллионном фильме, плюс все обычные комплексы среднего американца двадцатого века, который ведет правильный образ жизни. Я обнял ее, и мы немного поболтали, потом после этого мы оба кончили — без всяких усилий. Было хорошо, хотя и не грандиозно.
Ну хорошо. Наступил момент, когда я должен был поехать в Нью-Йорк позаботиться о делах семьи. Потом, когда я вернулся в Калифорнию, мы должны были встретиться в первый же вечер после моего возвращения. Я был так взволнован, что по дороге к гостинице в автомобиле, взятом напрокат, поехал на красный свет и столкнулся с другой машиной. Я не пострадал, но мне пришлось доставать новую машину, и я понял, что нахожусь в состоянии тихого шока. Как бы то ни было, когда я позвонил Дженел, она была удивлена. Она неправильно поняла. Думала, что мы должны встретиться на следующий день. Я разозлился ужасно. Я чуть не погиб, так я хотел видеть ее, а она вываливает на меня все эти обычные отговорки. Но я был вежлив.
Я сказал, что на следующий вечер у меня есть дела, но я позвоню ей позже на неделе, когда буду свободен. Она не поняла, что я рассержен, и мы поговорили немного. Я не позвонил ей. Через пять дней она позвонила сама. Ее первыми словами были:
— Сукин ты сын. Я думала, что действительно нравлюсь тебе. А теперь ты выкидываешь эти старые донжуанские штучки, не звонишь мне. Почему, черт возьми, ты просто не пришел и не сказал, что я тебе больше не нравлюсь?
— Слушай, — сказал я. — Ты — обманщица. Ты прекрасно знала, когда у нас должно было быть свидание. Ты отменила его, потому что тебе было чем заняться в тот вечер, по-видимому нашла себе кого-то получше.
Она сказала очень спокойно, очень убедительно:
— Я неправильно поняла, или ты сам ошибся.
— Ты потрясающая лгунья, — сказал я.
Мне трудно было представить, что я могу испытывать такую бессильную ярость. Но возможно, это было больше, чем ярость. Я поверил ей. Я подумал, что она просто потрясающа. Она выкинула один из самых старых женских трюков. Я был знаком с такими трюками, потому что до того, как я женился, девушки отменяли свидания таким же образом, чтобы быть со мной. Я не думал об этих девушках. Что было, то было. Все было кончено. Я не придавал этому большого значения. Но спустя два дня она позвонила мне.
Мы поздоровались и она сказала:
— Я думаю, я действительно тебе нравлюсь.
И я услышал, как кто-то моим голосом произнес:
— Дорогуша, я сам виноват.
Я не знаю, почему я сказал «дорогуша». Я никогда не пользовался этим словом. Это дало ей свободу действий.
— Я хочу видеть тебя, — сказала она.
— Приезжай, — ответил я.
Она засмеялась.
— Сейчас?
Был час ночи.
— Конечно, — сказал я.
Она снова засмеялась.
— Хорошо, — сказала она.
Она появилась примерно через двадцать минут. У меня была приготовлена бутылка шампанского, мы поговорили, потом я спросил:
— Ты хочешь в постель?
Она ответила «да».
Почему так трудно описывать что-либо, что доставляет столько радости? Это был самый невинный секс в мире, и это было грандиозно. Я не чувствовал себя таким счастливым с тех пор, как когда-то ребенком играл весь день в мяч летом. Я понял, что могу простить Дженел все, когда я с ней, и ничего не прощу вдали от нее.
Однажды до всего этого, я сказал Дженел, что люблю ее, и она попросила меня никогда ничего подобного не говорить, потому что она знает, что я не это имею в виду. Я тоже не был в этом уверен, поэтому согласился с ней и не сказал этого и теперь. Но в течение ночи мы просыпались несколько раз и занимались любовью, и она сказала очень серьезно в темноте:
— Я люблю тебя.
Господи. Все это так пошло. Так же пошло, как, если тебя заставляют покупать новый крем для бритья или летать специальным авиарейсом. Но почему же это так действует? После этого все меняется. Половой акт становится особенным. Как будто я никогда не видел другой женщины. Достаточно было увидеть ее, чтобы сексуально возбудиться. Когда она встречала меня в аэропорту, я хватал ее прямо в автомобиле, чтобы дотронуться до ее груди, ног, и поцеловать двадцать раз, прежде чем мы ехали в отель.
Я не мог ждать. Однажды, смеясь, она запротестовала, и я рассказал ей о белых медведях. О том, что самец белого медведя реагирует на запах только одной определенной самки, и иногда ему приходится исходить тысячи квадратных миль арктических льдов, чтобы трахнуть ее. Поэтому так мало белых медведей. Она была удивлена, но потом сообразила, что я дурачусь, и стукнула меня. Но я объяснил, что она оказывает на меня именно такое действие. Это не было любовью, и она не была такой уж красивой и умной, и прочее, о чем я мог мечтать, будучи ребенком. Это было совсем не то. Я был неуязвим для всей этой банальности любви и уз брака, и всего остального. Просто у нее был правильный запах, от ее тела исходил запах, нужный мне. Это было просто, и нечего сочинять вокруг этого.
