Если нам судьба… - Лукина Лилия

— Семена кто-то сзади по голове ударил, да так сильно, что он сознание потерял, — объяснил ему отец и спросил: — А ты где был? И лицо у тебя почему в крови?

— Так, показалось кое-что, — Андрей отвечал вроде бы ему, но смотрел на Матвеева. — А лицо, когда бежал, ветками в саду поцарапал.

Артамон Михайлович все понял, он чуть кивнул головой и сказал только:

— Спасибо, брат.

Здесь же, на кухне, все присели на дорогу, помолчали, у всех было тяжело на сердце. Наконец, взяв оставшиеся сумки и узлы, они двинулись вниз по тропинке. Постанывающего Семена вела под руку Мария Сергеевна, Елизавета Александровна несла на руках Андрюшеньку, зато мужчины были нагружены основательно.

На берегу, как и было условлено, их ждали две лодки. Одна, с Григорием, чтобы перевезти семейство на другой берег, и потом вернуться в Баратов, и вторая, в которой собирался грести сам Добрынин. Он и мысли не допускал, что может расстаться с этими дорогими ему людьми, не попрощавшись. На ней же должен был уехать в город и Кошечкин.

Прощание было трогательным. Плакали не только женщины, но и Семен, рыдавший, как ребенок, да и у мужчин пощипывало глаза.

— Прощайте, — сказал, наконец, Матвеев. — Не поминайте нас лихом. Простите, если кого-нибудь когда-то обидел.

Он обнял Семена, который прижался к его груди и сквозь слезы повторял:

— Да как же я теперь без вас буду? Да кто же теперь о вас позаботится?

— Ладно тебе, Кошкин-Мышкин, — растроганно произнес Артамон Михайлович. — Вот, возьми, — и он протянул старику что-то, завернутое в носовой платок. — И спасибо тебе за все: за верность, за доброту твою. Авось, тебе это пригодится — времена-то грядут нелегкие.

Кошечкин развернул платок и увидел там лежащие столбиком десять золотых червонцев.

— Не возьму, — решительно заявил он.

— Приказываю взять, — сказал Матвеев таким тоном, что Семен ослушаться не посмел, но тут же сам рявкнул:

— Гришка, пойди сюда.

Григорий, которому самому было не меньше сорока, послушно подошел.

— Чего, батюшка?

— Становись на колени и клянись, что и ты, и все дети, и внуки, все вы будете верой и правдой служить семейству Матвеевых. А не то я вас что с того, что с этого света своим родительским проклятием прокляну, — торжественно заявил он. — Становись!

— Не надо, Семен, ну что ты, в самом деле, — пытался остановить его Матвеев.

Но Семен был неумолим и не успокоился, пока не добился своего: не поставил Григория на колени, чтобы тот поклялся.

Матвеев обнял Добрынина.

— Спасибо тебе, Степан. За все спасибо. Вот, возьми и ты, Матрене передай, — Артамон Михайлович достал из кармана и протянул Добрынину плоский футляр.

Степан открыл его, и в лунном свете вспыхнули бриллианты на лежащих в нем украшениях, сделанных в форме кленовых листьев.

— За что? — растерянно спросил Добрынин.

— А за то, что не побоялась в свое время батюшке моему в ноги броситься и за тебя попросить. Что бы мы теперь без твоей помощи сделать смогли?

Как ни тяжело было ему, но Андрей откашлялся и сказал:

— Пора, Артамон Михайлович, скоро светать начнет.

— Да… Пора… — грустно согласился с ним Матвеев.

Перенесли в лодку женщин, потом залезли сами, Добрынин, зайдя в воду чуть не по грудь, помогал отойти от берега. Матвеев не выдержал и крикнул Семену и Степану:

— Мы встретимся! Если нам судьба, то мы обязательно встретимся!

Лодка была уже на середине реки, когда в усадьбу ворвался на нескольких телегах Петр Злобнов с сыном и ватагой разгоряченных мужиков.

— Катька! — кричал он. — Катька, мы пришли, где ты?

Но им никто не отозвался. Дом стоял тихий, как

будто уснул. Мужики ворвались внутрь — их никто не остановил и не окликнул. Пустота и тишина. Они метались по комнатам в поисках, чем бы поживиться, взламывали запертые шкафы и комнаты и не находили ничего из того, что было обещано им Злобновым, когда он их так старательно сдерживал: ни денег, ни драгоценностей, даже оружия, и того не было.

Наконец, они ворвались в винный подвал, и глаза у них разгорелись. Они забивали бутылками заранее приготовленные, правда, совсем не для этих целей, мешки, потом стали срывать с окон портьеры и снова бежали в подвал, чтобы, наложив на них бутылок, завязать узлом и оттащить в телеги. Те бутылки, которые уже некуда было класть, частью распили, а большей частью били об стены с пьяным остервенением. Озверевшие от вседозволенности и безнаказанности, они били стекла и зеркала, крушили мебель. Натешившись вволю, они подошли к Петьке, который в общих забавах не участвовал. Он задумчиво сидел на кухне, глядя на миску с водой, чуть подкрашенной кровью, и ей же испачканную салфетку — уходили явно впопыхах.

— Ну что, жечь будем? — спросил у Петьки один из мужиков.

— Катьку найти надо, — не ответив мужику, сказал Злобнов и поднялся со стула. — Она здесь оставалась и должна что-то знать.

Обыскав дом, мужики вышли в сад и стали осматривать конюшню, где уже не было даже старенькой лошадки — на ней в свой последний визит уехал Добрынин, каретные сараи, дошла очередь и до теплицы.

— Петька! Петька! — раздался оттуда крик одного из мужиков. — Иди сюда! Нашел!

Вся толпа собралась над обрывом и смотрела вниз, на лежащее на камнях тело Катьки. Глядя на нее, ни у кого и мысли не возникло, что она может быть жива. В адрес Матвеевых посыпались самые изощренные проклятья. Мужики единодушно решили — сжечь дом к чертовой матери, чтобы и следа от графов Матвеевых не осталось, но Злобнов их остановил.

— Нельзя, слишком близко от Баратова, шум будет. Уже и так на нас косо смотреть начали. Словно не революционеры мы, а шпана переулочная. Пусть дом целый стоит, здесь потом сделают что-нибудь, госпиталь или еще что.

Плюнув в сердцах, что их лишили любимого развлечения, мужики тронулись в город, пообещав попозже приехать на лодке, чтобы забрать Катькино тело — не тащить же его вверх по такой крутизне.

Над обрывом остались только отец с сыном.

— Папка, а почему ты не разрешил дом сжечь? — мальчишку совершенно не тронула смерть сестры.

— Повтори-ка мне еще раз, как все было, — потребовал отец.

— Ну, мы с Катькой, как ты и велел, по обе стороны от дома по кустам спрятались, чтобы подсматривать. Только обычно они все внутри сидели, а тут Семен и мужик этот бородатый с Лизкиной матерью начали вокруг дома шастать, да поодиночке почему-то. Походят-походят, да остановятся и вокруг смотрят. А сама Лизка в окошке торчала, тоже на дорогу смотрела, словно ждали они все кого-то. Да только не приходил никто, — обстоятельно докладывал Петька.

— А сам Артамошка с денщиком своим где были?

— А не знаю. На дворе их точно не было, в доме, должно быть, — беспечно ответил мальчишка.

— Ты, Петька, с какой стороны от дома караулил? — спросил Злобнов.

— А со стороны конюшен, а Катька — со стороны теплицы. Ну, где теперь валяется. — В Петькином голосе не проскользнуло и тени жалости по отношению к сестре.

— Ну и что дальше было?

— А подкралась ко мне Катька и говорит, беги, мол, скорее к папке, пусть с мужиками быстренько сюда едет, может, успеем еще их остановить. Я и побежал.

Злобнов поднялся, пошел на ту сторону дома, которая обращена была к теплице, и где из кухни вела во двор боковая дверь, и стал высматривать место, где пряталась Катька, пытаясь разобраться, что же такое она могла увидеть. Так ничего и не поняв, он вошел в дом и стал еще раз осматриваться, спустился в винный подвал и увидел там следы пребывания своей банды. Покачав головой, он позвал сына и, сев в телегу, куда ему тоже наложили бутылок с вином, тронулся в Баратов.

— Папка, а почему ты все-таки не разрешил дом сжечь? — опять спросил его Петька.

— Ты еще малой, сынок, да только время вокруг лихое, мало ли, что может со мной случиться, поэтому запомни, что я тебе сейчас скажу. Не могли они все добро, что в доме хранилось, с собой увезти. Тем более что и повозки никакой нам по дороге не встретилось, да и раньше они ничего не вывозили, кроме книг, что Добрынину в уплату за лечение пошли. А значит это только одно, что тайник в доме есть. Его-то, видимо, Катька и увидела, прежде чем тебя ко мне послать. Только у нее теперь ничего не спросишь, вот и придется мам с тобой самим его искать, а для этого дом целый должен быть. Понял? — доходчиво объяснил сыну Злобнов.