Ильдар Абузяров - Мутабор
Получилась матрешка из кошек. Первая стальная, затем целлофановая, затем раскосое лицо Кэт, а под ним ее пластмассовая душа.
– Вот так, – сказал Муха, захлопывая крышку багажника, – я видел в общаге, когда хотели убить кошку, ее, прежде чем скинуть с крыши, помещали в пакет. Так она теряет ориентацию, не может извернуться и встать на мягкие подушечки.
Дальше мчались по трассе с ускорением, равным ускорению кошки, падающей с крыши девятиэтажного дома.
Только однажды на какой-то серебристой извивающейся реке мы остановились. Ополоснуть лица, вылить на головы холодной воды, вдохнуть прозрачного утреннего воздуха, – словно река была тем Рубиконом, через который надо перейти. И еще несколько раз на заправках, где мы нюхали сизые испарения бензина, покупали несвежие чебуреки, должно быть, из кошатины и ядреную бензиновую кока-колу.
К концу третьего дня мы достигли границы Кашевара. Чинчигарские горы, разрезанные морщинами ущельев и венами ручьев, с изредка встречающимися зелеными реликтовыми рощами, выглядели по-отцовски величественно. Горная речушка, брызжа слюной, облизывала отвесные, обглоданные временем, склоны. Над извивающейся серпантином дорогой возвышались красноглиняные безлесо-беззубые, словно десны, гряды отрогов. Чернотой раскрытого рта зияла пропасть.
На мосту, отделяющем Кашевар от прочего мира, мы застряли надолго. Грузовые фуры выстроились в длинную очередь к таможенному терминалу.
– За что мне эта красота? – воспользовавшись возникшей паузой, я уселся над обрывом горной речки, любуясь лысым известняковым плато и зелеными альпийскими лугами, снежными долинами и сверкающим в реликтовых рощах солнцем. Внизу, в бурлящем потоке, словно солнечные зайчики, мелькнули на лодках туристы в ярко-рыжих спасжилетах.
– Знаешь, – сказал я подсевшему Мухе, – когда я угодил в квартиру к Грегору Стюарту, у меня было такое чувство, будто Бог создал для меня новый мир. Потом, стоя перед зеркалом, я думал: вот Бог создал нового человека. Когда передо мной лежала чужая девушка, мне было так больно в груди, будто одно ребро у меня вырвали и из него слепили это чудо. А сейчас в багажнике лежит моя бывшая полуживая девушка, и мне абсолютно все равно. С самого начала меня не покидало чувство, что все это не мое, не мне принадлежит. Я много раз вспоминал старуху и боялся остаться, как она, у пустой коробки. А вот теперь я сам – у пустой коробки. И мне все равно. Единственное, что меня мучает, почему Бог меня так любит, что не убил сразу за все мои прегрешения?
– Все здесь как раз понятно! Видишь седовласые вершины? Они похожи на твоих предков, которые сейчас по ту сторону жизни вносят за тебя залог. Откупают и отмаливают твои грехи. Иначе бы нас давно не было, – заявил Муха, вставая; иногда и ему удавалось выдать глубокую мысль.
– Постой, – догнал я направляющегося к машине приятеля, – значит, нам поскорее надо влиться в родовое ярмо, трудиться не покладая рук и помогать нашим предкам словами и делами вымаливать у Всевышнего прощение.
– А я о чем? – сел за руль Муха. – Нам надо поспешать! А то вернемся к шапочному разбору завалов.
3
Как только пересекли границу и поменяли симку на мобиле Мухетдина, на телефон пришло сразу несколько СМС. «Если ты настоящий кашеварец, то больше никогда не плати взяток и не унижайся перед чиновниками!» «Если ты сын революции, не доноси на своего соседа!» «Будь достойным кашеварцем – не загрязняй город, не плюй на улицах».
Началось! На таможне Кашевара мы планировали заплатить взятку и – вперед! – обойтись без досмотра. Но действовать по налаженной схеме не получилось – возникли неожиданные сложности. Разглядывая документы и читая в паспорте имя «Грегор Стюарт», таможенники как-то ошарашенно переглядывались.
Я делал вид, что плохо понимаю по-кашеварски, и Муха старался говорить сам.
Нет, с нами обращались вежливо, даже провели в ВИП-комнату и предложили, на европейский манер, жженый кофе. В кои-то веки чинуши так обходятся с простыми смертными? Неужели революция их так пробрала? Затянувшееся ожидание напрягало.
– Что-нибудь не так? – спросил Муха.
– Нет, все правильно, – отозвав его в сторону, извинялся таможенник, – просто в нашем скромном кишлаке нечасто таких больших гостей встречают. Можете вы уделить немного времени нашим аксакалам и отужинать с нами? Сейчас как раз стол накрывается. Сами понимаете: село у нас маленькое, пограничное. Уважьте стариков, не обидьте. А потом мы вас с эскортом проводим.
– Неужели на них так подействовал «Ягуар» и костюм? – шепнул мне Мухетдин, передав просьбу старшего по посту.
– Может, и правда поедим? – осторожно согласился я. – Уже несколько суток лагман не ели. И чаю с лимоном и урюком жуть как хочется.
– Я не против, – заметил Мухетдин, – но только недолго.
Обрадовавшись нашему согласию, таможенники тут же препроводили нас в самый большой дом кишлака, под навесом которого уже собрались старики.
Особняк, возвышающийся среди теснившихся друг к дружке глинобитных лачуг, принадлежал то ли местному начальнику таможенного поста, то ли капитану милиции.
4
Не успели мы уважительно поздороваться со старейшинами, как нас, проявив еще большее уважение и почет, попросили выбрать барашка для плова. На заднем дворе, где мне, как молодому члену семейства при сборе аксакалов и было самое место, я почувствовал себя уютнее. И как только выбранного Мухетдином барана потащили за рог и связали ему бечевками ноги, а овцы, сбившись в кучу, жалобно заблеяли «бе-да-бе-да-бе», я вновь почувствовал себя плохо. Я вспомнил, что сейчас вот так же, со связанными конечностями, лежит и Кэт. А если она умрет? А если сварится в стальной фольге багажника, если запечется на углях солнца?
И тут, ледяной иглой проникая в сердце, зазвонил телефон. Это была мать Таи. Помертвевшим голосом она сообщила, что ее дочь сегодня погибла. Сердце не выдержало колоссальных нагрузок, возникших из-за огромного количества антибиотиков и ослабления контроля со стороны мозга.
– Очень жаль, – это единственное, что я мог сказать. Самому мне захотелось прижаться лицом к прохладному мраморному биде в квартире Грегора Стюарта и выплеснуть все содержимое желудка: все беляши с котятами.
– Похороны в среду, – сказала Валентина Юрьевна. – Я не хотела Вас звать, но потом поняла, что не имею права. Вы сделали все, что могли.
«Наверное, не все, раз такой печальный итог!» – подумал я, вспоминая, что любви к тому куску мяса под именем Тая не испытывал. Впрочем, я не стал, конечно, говорить об этом несчастной матери.
– Вы придете? – спросила Валентина Юрьевна.
– Приду, – соврал я и отключился, а сам вернулся в персиковый сад под навес веток, где уже пили чай с лимоном и урюком местные старожилы. Как часто мы хотим вновь оказаться в райском саду и как много делаем, чтобы вновь туда вернуться. Совершаем революции, влюбляемся, приносим себя и других в жертву.
5
Усевшиеся за столом в порядке возрастного убывания, старики в ожидании молодого мяса сдержанно судачили о тяжелой жизни. Мы с Мухой чувствовали себя неловко под пристальными изучающими взглядами в незнакомой компании. Но тут один старейшина, улучив момент, спросил:
– Как планируете страну переустраивать, уважаемый, после революции? Вот я смотрю, Вы ведь с южным сюда приехали, – под южным аксакал имел в виду Муху. – А мы люди простые, северные. Скажите, все будет по справедливости?
Не понимая, о чем талдычит этот Талдык Талдыкович и чего от нас хотят старики, мы смущенно переглянулись.
Надо было что-то отвечать, и Мухач, сообразив, что старик спрашивает о переустройстве после цветной революции, начал говорить о демократии и равенстве, о том, что такой шанс для страны и народа надо использовать по максимуму…
Но было уже поздно. Собравшиеся заметили наше смущение и невнятность речи. Оказавшийся среди гостей капитан полиции, фуражка которого была увенчана символом новой власти – крабовидной кокардой, – отправил нас в столицу для выяснения личностей. Прямиком к лидеру новой демократической коалиции и негласному фавориту грядущей президентской гонки Омару Чилиму. Резиденция эмира и мэра, расправив оперенье многочисленных ажурных балкончиков и карнизов, грелась в солнечных лучах над разлагающимся городом.
Мир – все более усложняющаяся анфилада залов. Пролетев, как на парусах, через отделанные розовым мрамором и голубым гранитом комнаты, мы очутились в самом сердце предвыборного штаба новой демократической коалиции – тронном зале.
6
Муха с беспокойством заметил, какая суматоха творится в его стенах, пока я, задрав голову и открыв рот, рассматривал расписанные причудливым орнаментом парусные своды, что несли на себе сферический купол.
Каково же было мое удивление, когда на этих шатровых куполах нас словно на парашютах заставили опуститься на землю и повели в спальные покои эмира. Там я и увидел того самого господина, которого я вез на вокзал в Питере.
