Фридрих Незнанский - Синдикат киллеров
Мы так долго говорили о вреде анонимок, что привыкли и к самому слову, и к необходимости хотя бы выборочной проверки изложенных в них «клеветнических» фактов. И сделали это в конце концов государственной политикой. Частью ее, чтобы быть справедливым.
Василий Васильевич вызвал молодого следователи Жирнова, передал ему поступивший в прокуратуру материал и подписал постановления на проведение обыска и взятие под стражу.
Ты там, слышь, Жирнов, не шибко с ним цацкайся, понял? Он из этих, из новых, что все под себя гребут — вон чего для себя понастроил! На наши с тобой налоги. Найдешь чего в доме — честь тебе и слава, а нет, так и не надо. Он у нас по серьезному делу пойдет, по ГКЧП. Так что пупок не надрывай, поезжай, как положено, со всеми формальностями, тут нам не к лицу законы не соблюдать, и вези его, голубчика, прямо в Лефортово. С ними я договорюсь неофициально, примут. А там посмотрим. Тебе же скажу, чтоб не дрейфил: оч-чень большие силы за этой анонимкой-то стоят. Ну давай, Жирнов, с Богом!
Это была совершенно невероятная, унизительная процедура. Не мог и в дурном сне предвидеть Никольский, что когда-нибудь сам станет даже не свидетелем, а прямым участником этой драмы, более того — главным ее действующим лицом.
Банальная, конечно, мысль, что в России от тюрьмы да от сумы не зарекайся. Но в какой-то момент, может, это был даже спасительный элемент психической адаптации, он вдруг всем своим нутром почувствовал, что недалек уже тот час, когда он перестанет, например, краснеть, стоя абсолютно голым перед незнакомыми грубыми женщинами, которые приказывают нагнуться, чтобы проверить в его анальном отверстии, не спрятал ли он чего -нибудь запрещенного тюремным распорядком. И никакого безумного стыда не испытает, когда его начнут фотографировать и снимать отпечатки с пальцев, распоряжаясь его головой и руками. И даже неудобства не заметит, держа руками спадающие брюки. Какое счастье, что ни галстука, ни шнурков на ботинках у него не оказалось. А то и это изъяли бы. А процесс описи карманных вещей! И самое поразительное, что с какой-то минуты он перестал чувствовать себя обычным, нормальным человеком, у которого могут быть вопросы, желания...
И пошло: вперед! Стоять! Лицом к стене! Вперед!..
Лязгнула дверь камеры. Щелкнул замок. Тишина. Светло.
Камера, куда его привел надзиратель, была рассчитана на четырех человек. Но Никольский оказался в ней один. Знакомое лишь по книгам и кинофильмам стало жесткой реальностью. Стол, параша, запрещение сидеть на кровати. Единственное, может быть, утешало — чистое белье на кровати, одеяло, подушка.
А вокруг кирпич и бетон. Маленькое окошко за толстыми прутьями решетки — взгляд на свободу. И свет, постоянный свет, от которого так устают глаза.
Надзиратели пожалели, оставили ему начатую пачку сигарет и спички. Никольский закурил и начал думать. Не являясь старожилом тюремного мира, не зная существующих здесь порядков, он почему-то был уверен, что при аресте его обязательно предупредят, что взять с собой. Следователь, конечно, не предупредил. Он вел себя откровенно по-хамски, будто твердо знал, что такое поведение ничем ему не грозит.
А что, если и действительно так? За какие такие порочные связи с ГКЧП попал он сюда? Где доказательства его вины? Кто ему их представил? Опять вопросы, вопросы... на которые нет ответа.
— Было жарко, и Никольский разделся до трусов. Сидеть на каком-то странном стояке, на который, как он понял сразу, — не гуманитарное все же образование, — опускается для сна кровать, было неудобно, и Никольский сел на корточки, прислонясь к холодной кирпичной стене. И вдруг его словно обожгло: сколько раз видел он, как на вокзалах, в захолустных гостиницах, в аэропортах замечал мужчин, принимающих вот такие позы! Господи, да вот же оно откуда!
Почему-то на всякий случай решил проверить свои карманы: ни в пиджаке, ни в брюках ничего, кроме сигарет, коробки спичек и носового платка, не нашлось.
Он намочил под краном платок и положил на свой пылающий лоб. Сигареты решил экономить. А сколько он будет здесь вот так сидеть? Когда-то ведь обязаны же повести его к следователю! Он потребует, чтобы ему немедленно предоставили адвоката, иначе ни на один вопрос отвечать не станет. Нет, ничего, мы еще поборемся, мы еще покажем характер!
А сколько времени прошло? По привычке глянул на руку и рассмеялся. Вспомнил, как, уходя из дома, снял с руки золотой свой «Роллекс», стоивший ему баснословных — для часов! — денег, и, вместе с висящим на браслете маленьким пультом, передал Арсеньичу. Ни этот засранец следователь, ни кто другой ничего странного в том не заметил — человек, отправляясь в тюрьму, оставил дома дорогую игрушку, и все. Знали бы они, что прошло мимо их носов!
Зато теперь придется самому изыскивать способы отмечать для себя время.
Он все мечтал о том, что наступит для него однажды такой момент, когда он сможет бросить все свои финансовые дела и заняться тем, к чему постоянно лежала душа, — реализацией своих фантастических задумок. Многое, правда, уже удалось осуществить, но сколько так и осталось лишь в голове, ибо не было времени на их реализацию. Тогда не было. А теперь? Можешь его кушать столовой ложкой, до отвала, до озверения — все твое. Боже, но как же медленно оно тянется!..
Никольский стал рассчитывать время, начиная с отъезда в милицейской машине, то да се, ожидание в тюремном отстойнике, все процедуры приема «клиента», раскидал по часам, и выходило, если он правильно мыслит, в ближайшие час-два можно ожидать обеда — хоть какое-то разнообразие. И очень обрадовался, когда угадал.
По его представлениям, примерно через час загремело дверное окошко для раздачи пищи, и Никольский получил алюминиевую миску супа, понюхал, вроде пахнет горохом, и какую-то странную ложку — почти без черенка. Есть ею было все равно что горстью хлебать. Нет, конечно, не Натальина кухня, но, если привыкнуть, есть можно. На второе были макароны с кусочком мяса — темного и жилистого. На него было противно смотреть, но Никольский приказал себе: есть. И за собой следить, зарядку делать. Никаких снисхождений! Нельзя терять форму. Потеряешь — тут же сомнут и раскатают, словно блин. Чай подали в алюминиевой кружке. Эх, сколько этого металла прошло в свое время через его руки! Авиация. Туполев. А ведь Андрей Николаевич тоже сидел! Что ж, выходит — это честь? Сидеть в кагебешной тюряге подобно Туполеву! Может, и вправду прав тот чудик, что заявил однажды: кто не сидел, тот цены свободе не знает.
И снова потекло томительное время, пока не вошел надзиратель и не опустил кровать для сна. День кончился. Сколько их должен был здесь провести Никольский, он не знал, а надзиратель на такие глупые вопросы не отвечал. Впрочем, он не ответил бы и на умный, если бы Никольский его задал.
Среди ночи он проснулся — свет мешал спать, не привык еще, и долго лежал, глядя в бетонный потолок и вспоминая с легким даже удовольствием, какое разочарование, сменившее появившийся было азарт, увидел он на физиономии следователя, когда попросил Арсеньича показать тому гараж. Вот оно! — решил, поди. Наконец-то откроются волшебные двери! А дули не хотел?
Никольский вспоминал, как распланировали они с Арсеньичем часть лесного массива, а потом, меняя бригаду за бригадой, чтоб нельзя было бы впоследствии из разрозненных деталей сложить общую картину, построили в конце концов вполне приличное по нашим временам атомное убежище. Все строившие его так и думали. Возводится объект. И все. Что такое объект, старые и опытные строители знают. Хотя объектом может быть и обычный жилой дом. Ну вот есть у инженеров понятие — изделие, и точка. А это может быть и сверхсекретный самолет, и стратегическая ракета, и черт знает что такое. Или еще хорошее слово — инстанция. Ведь нормальный человек голову сломает, прежде чем поймет, что подготовить доклад для инстанции — то же самое, что для ЦК партии.
Вот и у них строился объект для каких-то изделий по указанию инстанции. Поди разберись, если хочешь.
А потом накатали бульдозерами толстый слой земли, посадили цветы, кустарники, распланировали дорожки, возвели ограду и разные на ней хитрости от дураков и любопытных, и только тогда стали строить дом. Тоже не без хитростей. Так, гараж оказался на поверхности, и никому бы и в голову не пришло, что под этим гаражом — помещение в четыре метра вглубь, которое может выдержать приличный ядерный взрыв. Да, эпопея была.
Арсеньич тщательно подбирал людей для охраны. Проверял и перепроверял. Десятка два доверенных людей знали о секретах дома. Остальные, может, о чем и догадывались, но занимались охраной офиса, банка и к дому отношения не имели. Основной контингент отряда составляли люди, прошедшие военную службу, некоторые через Афган. Это были серьезные специалисты. Знал их Арсеньич и ценил. Дорого они стоили, но ведь дорого — оно и мило. Как же так получилось, что кое-какие не главные, нет, но все же тайны стали известны до такой степени, что их упомянул этот, разумеется купленный, газетчик? Сколько ж ему дали? Говорят, хорошая заказная статья, после которой твой конкурент дуба дает, стоит не менее тысячи долларов. Дурак, надо было прийти к Никольскому, спросить, рассказать, он бы десять не глядя отстегнул, чтоб тот молчал. Дураки, не знают своего счастья...
