Ю Несбё - Пентаграмма
– Да. – Ее запах пьянил. – Через Эйстена. Ты помнишь Эйстена?
– Таксиста?
– Да. Во вторник – экзамен на вождение. Я целыми днями только и делал, что повторял про себя улицы Осло.
Она рассмеялась и поцеловала его в губы.
– О чем ты думаешь? – спросил Харри.
– О том, что ты сумасшедший.
– Мне пора, – сказал он.
Она попыталась улыбнуться, но Харри сказал, что у нее не получается.
– Я больше не могу. – Она начала тихонько всхлипывать.
– Сможешь, – поддержал ее Харри.
– Я не могу… без тебя.
– Это не так, – сказал Харри и снова прижал ее к себе. – Ты отлично проживешь и без меня. Вопрос в том, сможешь ли ты отлично прожить со мной.
– Это вопрос? – прошептала она.
– Знаю, тебе надо его обдумать.
– Ничего ты не знаешь.
– Хорошенько подумай, Ракель.
Она чуть отодвинулась и внимательно посмотрела ему в лицо. «Ищет, что изменилось», – подумал он.
– Не уходи, Харри.
– Мне нужно еще кое-куда съездить. Если хочешь, могу приехать завтра с утра. Мы могли бы…
– Что?
– Я не знаю… у меня нет никаких планов… и идей. Ну, так как?
Она улыбнулась:
– Превосходно!
Он посмотрел на нее, потом, собравшись, поцеловал в губы и ушел.
– Тут? – спросил водитель, глядя в зеркало. – Разве не закрыто?
– Понедельник – пятница – с двенадцати до трех, – ответил Харри.
Машина остановилась у края тротуара перед «Боксером».
– Вы со мной, шеф?
Мёллер покачал головой:
– Он хотел видеть только тебя.
Бар закрывался, и последние гости собирались расходиться. Начальник криминальной полиции сидел за тем же столиком, что и в прошлый раз. Глубоко посаженные глаза невозможно было разглядеть в полумраке. Бокал пива на столе был почти пустым. Лицо дернулось, на нем появилась прорезь рта.
– Поздравляю, Харри.
Харри сел напротив.
– Очень хорошая работа. Объясни, как ты пришел к выводу, что Свен Сивертсен – не велокурьер-маньяк.
– Я увидел фотографии Сивертсена в Праге и понял, что видел фотографию Вилли и Лисбет на том же фоне. Ну и еще проверили остатки вещества под ногтем…
Собеседник нагнулся над столом, приблизив лицо к Харри. От него пахло пивом и табаком.
– Я не про доказательства, Харри. Я про идею. Когда ты начал подозревать? Что заставило тебя копать в нужном направлении?
Харри пожал плечами:
– Да лезут в голову разные мысли… Слишком хорошо все сходилось.
– Что ты имеешь в виду?
Харри почесал подбородок.
– Вы знаете, что Дюк Эллингтон просил настройщиков не настраивать идеально его пианино?
– Нет.
– Когда пианино настроено абсолютно, оно плохо звучит. То есть звучит оно правильно, но теряет какую-то теплоту и искренность. – Харри стал ковырять столешницу. – Велокурьер-убийца давал нам идеальный код, который точно объяснял где и когда. Но не зачем. Этим самым он заставил нас сосредоточиться на событиях, а не на мотиве. Каждый охотник знает, что, если хочешь разглядеть дичь в темноте, смотреть надо не прямо на нее, а чуть в сторону. Я перестал рассматривать факты, как только все услышал…
– Услышал?
– Ну да. Эти так называемые серийные убийства были идеально настроены. Все звучало правильно, но ненатурально. Преступления совершались словно по сценарию, давая нам четкое объяснение. Такой ясной часто бывает ложь, а правда – очень редко.
– Тогда ты все и понял?
– Нет, но я перестал смотреть на детали и попытался добраться до сути.
Начкрим кивнул и посмотрел на пузатый пивной бокал, который он крутил по столу. В опустевшем баре неприятный звук раздавался резко и громко.
Он откашлялся и произнес:
– Я ошибался насчет Тома Волера, Харри. Приношу свои извинения.
Харри не ответил.
– Я не собираюсь подписывать приказ о твоем увольнении. Я хочу, чтобы ты остался у нас. Знай, я тебе доверяю. Целиком и полностью. И надеюсь, Харри… – поднял он лицо, и прорезь рта приняла форму улыбки, – что ты мне тоже.
– Мне надо подумать, – сказал Харри.
Прорезь исчезла.
– Насчет работы, – объяснил он.
Собеседник заулыбался снова. На этот раз и глазами.
– Конечно. Позволь мне заказать тебе пива. Уже закрыто, но если я скажу…
– Я алкоголик.
Начальник криминальной полиции на секунду замешкался, затем коротко засмеялся:
– Извини. Забыл. У меня к тебе еще один вопрос, Харри. Ты…
Харри ждал – бокал пива с отвратительным звуком нарезал очередной круг по столу.
– …подумал, как представишь это дело?
– Представлю?
– Да. В отчете. И журналистам. Им обязательно захочется поговорить с тобой. Если выплывет дело с Волером и контрабандой, они станут перемывать косточки всей полиции. Поэтому важно, чтобы ты не говорил…
Харри искал в карманах сигареты, а его собеседник подходящие слова.
– Чтобы ты не давал им версии, которая допускает ложное толкование, – наконец сказал он.
Харри понимающе улыбнулся и посмотрел на последнюю сигарету. Начкрим решительно допил остатки пива и отер рот тыльной стороной ладони.
– Он что-нибудь сказал?
Харри поднял бровь:
– Вы про Волера?
– Да. Он что-нибудь сказал перед смертью? Что-нибудь про своих сообщников? Про тех, с кем он работал?
Харри решил поберечь последнюю сигарету.
– Нет. Ничего. Абсолютно ничего, – ответил он.
– Жаль. – Собеседник посмотрел на него без всякого выражения. – А эти записи, которые были сделаны, они нам не могут в этом помочь?
Харри встретился с ним взглядом. Он знал, что этот человек проработал в полиции всю жизнь. У него была выразительная внешность: нос острый, как лезвие топора, узкие губы и большие натруженные руки. Он был тем, что называют костяком организации, твердым и прочным гранитом.
– Кто знает, – ответил Харри. – Но чего зря беспокоиться, раз у нас все равно будет версия, не допускающая… ложных толкований. – Харри наконец отковырял кусочек лакового покрытия.
Словно по сигналу свет в баре начал мигать.
Харри встал. Они смотрели друг на друга.
– Подвезти? – спросил начальник криминальной полиции.
Харри покачал головой:
– Мне недалеко.
Начальник долго и крепко жал ему руку. Уже в дверях Харри обернулся:
– Кстати, вспомнил, что Волер сказал перед смертью.
Седые брови взметнулись вверх.
– Да? – осторожно спросил начальник криминальной полиции.
– Да. Он сказал: «Пожалуйста».
Харри срезал дорогу через кладбище. С деревьев капало. Капли, тихо вздыхая, падали сначала на нижние листья, потом на землю, которая жадно их пила. Он шел по тропинке между могилами и слышал, как бормочут между собой мертвые. Он остановился и прислушался. Перед ним стоял темный, спящий приходской дом в Старом Акере. Мертвые тихо шептались. Харри повернул налево и вышел из калитки в сторону Тельтхусбаккен.
Когда Харри зашел в квартиру, он стащил с себя одежду, встал под душ и включил горячую воду. Стены запотели, мелкие капельки набухали и стекали на пол, а он все стоял, пока кожа не стала пунцовой. Пока он шел в спальню, вода успела испариться, и Харри, не вытираясь, лег в постель, закрыл глаза и стал ждать, когда придет сон. Или воспоминания. Что раньше?
Вместо этого послышалось бормотание. Он слушал.
О чем они там шепчутся? Что замышляют? Они переговариваются кодами.
Харри сел в постели, прислонил голову к стене. Перед усталыми глазами мерцал знак пентаграммы.
Посмотрел на часы. Скоро рассвет.
Он встал и вышел в коридор. Порылся в карманах пиджака, нашел последнюю сигарету. Отломил намокшую половину и закурил. Сел в кресло в гостиной и стал ждать, когда наступит утро. В комнату лился лунный свет.
Он думал про Тома Волера, который сейчас смотрит в глаза вечности, про их беседу на террасе у полицейской столовой и про человека из Старого города, которого он позже разыскал. Найти его было несложно: он работал все в том же семейном магазинчике и называли его старой кличкой, Соло.
– Том? – переспросил человек за полированной стойкой и провел рукой по лоснящимся жирным волосам. – Как же, помню. Бедолага. Отец часто его колотил. Отец у него был безработный каменщик. Пил. Друг? Да нет. Мы с ним никогда не дружили. Ну да, Соло – это я. Турне по Европе? – Он рассмеялся. – Да я дальше Мосса не выезжал. Не думаю, что у Тома было много друзей. Помню, он был добрым парнем, из тех, что переводят старушек через дорогу. Скрытный, чем-то на шпиона похож, странный – это точно. Его отец погиб. Несчастный случай. Жуткое происшествие.
Харри провел безымянным пальцем по гладкой поверхности стола, почувствовал, как к коже пристают мелкие песчинки. Он знал, что это желтая пыль со шпателя. Автоответчик подмигивал ему красным глазом. Наверняка какой-нибудь журналист. Завтра начнется! Он осторожно лизнул кончик пальца. На вкус пыль была горьковатой. Штукатурка. Он уже сообразил, что этим шпателем Вилли Барли высекал пентаграмму над дверью четыреста шестой комнаты. Харри покатал песчинки на языке, определяя вкус. Если это действительно так, то каменщик использовал странный раствор, потому что чувствовался какой-то сладковатый привкус. Нет, металлический. Привкус яйца.
