Колин Харрисон - Убийство со взломом
Помимо самой логики следствия, к альтруизму его толкало и нечто другое: такие действия нужны были ему самому, и этот аспект был крайне важен. В чем он и сам отдавал себе отчет. Да, в подобных действиях была своя красота, своя необходимость.
Как только газетчикам станет известно о его одинокой упорной борьбе во славу законности и в защиту человеческой личности, мэр будет бессилен против него. Средства массовой информации превратят его в одинокого правдолюбца, бредущего своим тернистым путем, и, что особенно существенно, это дойдет и до Дженис, и до родителей; они поймут, как рисковал он во имя справедливости. И что им останется, как не восхититься? Они поймут, как несправедливо, как предательски они вели себя по отношению к нему, и он вновь обретет их.
10
Четыре тридцать утра. Подумай о себе, тихонько увещевал себя Питер, постарайся поспать, дай себе отдых хоть на несколько часов. Отель, четырехэтажное приземистое кирпичное здание, примостился с северной стороны новых небоскребов из стекла, где помещались различные учреждения – осколок старины, воспоминание о прежней Филадельфии. Останавливались в отеле главным образом местные проститутки и брали здесь тридцать долларов за ночь.
Тридцатью долларами исчерпывалась почти вся наличность Питера – это было то, что осталось у него в кармане после покупки револьвера, так как и бумажник, и кредитные карточки он бросил на кухонный стол тогда же, когда бросил в своей постели и Кассандру. Прошло столько часов раздумий, принято столько решений. Сидевший за пуленепробиваемым стеклом старик едва удостоил его взгляда. Только наличные, к двенадцати – выписаться. Он мог бы ограбить этот отель, но зачем это ему? Он сунул в окошечко банкноты, поставил неразборчивую подпись на регистрационном листке и попросил разбудить его утром в восемь.
Все было сброшено на пол – грязный матрас, стираные наволочки. Он стянул с себя одежду, постарался аккуратно повесить ее, так как в ней же ему предстояло идти на работу. После завтрака у него не останется ни цента. Лежа в постели и разглядывая разводы на потолке, он старался успокоиться. Не волнуйся насчет Винни – это обыкновенный жулик, обыкновенное ничтожество. Есть вещи поважнее – Дженис и истина в деле Каротерса. Всегда и везде поступай по справедливости. Он сел в постели, выпрямился, охваченный воспоминанием – его властно повлекло к себе детство, вот оно, возвращается, когда он меньше всего этого ждал: квакерские проповеди, слова, которые он слушал мальчишкой, сидя на длинных деревянных скамьях Молитвенного Собрания. Поступаешь ли ты по справедливости в будничных делах своих? И дед, который сидит прикрыв глаза, держа его за руку; на лбу его пульсируют старческие вены, он погружен в глубины своей души, но легким пожатием пальцев дает знать Питеру, что это и есть те главные слова, которые человек должен помнить всю свою жизнь. Деда Питер боялся, ненавидел, но порою любил. Никогда ему и в голову не приходило, что деду надо было бороться с собой, чтобы поступать по справедливости, наоборот, это казалось для него так же естественно, как его выспренная речь, употребление старинных оборотов в эпоху, когда американские бомбардировщики жгли напалмом вьетнамские деревушки; нет, деду незачем было сдерживать или муштровать себя. И все же, размышлял Питер, какая-то борьба происходила и в нем, иначе откуда эти вздувшиеся на лбу жилы в минуты, когда он был неподвижен, как надгробное изваяние? Случались и у него приступы гнева, вспышки праведного негодования, когда он предавался горьким сетованиям на то, куда катится мир. Но он жил, сжав зубы, шел своим путем до гробовой доски. По характеру он был человек неистовый.
Таким же был и Питер, но все равно покупать револьвер было чистым безумием. Минута малодушного страха. Что ждет этот мир, если каждый Питер Скаттергуд начнет покупать оружие, как только почувствует страх? Он лежал, вытянув руки на грязном, в сальных пятнах одеяле. До чего же опрометчиво, до чего беспомощно! Просто издевка какая-то – ему покупать оружие! Ему, образованному, цивилизованному человеку. Смех, да и только! Питер погасил свет. Завтра же он отделается от этого револьвера. Утром.
Но тонкую пленку уверенности проткнул некий звук – за стенкой, видать, здорово трахали какую-то бабу, и она испускала бесконечные стоны и вскрикивала в такт, свидетельствуя тем самым в пользу мастерства партнера. Своими криками она взывала к небесам: О господи! Господи! Господи! О-о-о! О! Да! Так! Господи! Она была в экстазе, и экстаз этот выводил Питера из себя – сознание его, волнуемое смутной похотью, металось от видения к видению, от Кассандры (его тело в промежности все еще пахло ею) к Дженис (не думать о Джоне Эппле!) и потом к Джонетте. Звуки вторгались в его мозг, обволакивали его, стучали наманикюренным коготком ему в уши. Для подобной чепухи было слишком поздно – от усталости его чуть ли не тошнило.
– Где же ботинок? – послышался мужской голос.
– Вот. Хороший ботинок. Красивый. В таких ботинках ходишь, а мне ничего не даешь сверх положенного?
– Завела шарманку! – вздохнул мужчина. – Пойду я.
– Ну, ясное дело.
– Отъе…сь!
– Это точно.
– А-а, тебе понравилось! – игриво сказала она.
– И ты всему этому веришь?
Недоброе молчание.
– Выброси-ка это в помойку! Ненавижу цеплять эти штуки! И с женой никогда ими не пользуюсь.
– Если она такая хорошая, чего ты ко мне прибежал-то?
– Заткнись, – буркнул мужчина. – Я и сам не знаю.
И оба засмеялись.
Доброго тебе утра, Город Братской Любви, – доброго вам утра, страховщики и юристы, банкиры и первые вице-президенты, менеджеры, и маркетологи, и специалисты по связям, всем вам, солдаты новой американской экономики, дружными рядами направляющиеся в небоскребы и офисы, умытые, выбритые, надушенные, причесанные и приглаженные, вычищенные в сухой чистке и отутюженные, съевшие сытный завтрак и изготовившиеся к новому дню, в то время как радионовости уже вопят о новых скандалах, мусорщики заканчивают свои утренние ездки и последние, в прямом и переносном смысле, бездомные бродяги, встряхиваясь, выползают из своих подземных укрытий на зимний солнечный свет, таща вонючие узлы с одеждой, обувью, газетами и прочими своими диковинными пожитками.
Питер наблюдал все это из окна кафе, где жевал пончик и читал статью Карен Доннел, в которой она осторожно и тщательно рассуждала о вероятности факта опоздания полиции на место убийства. Она ссылалась на «анонимных официальных лиц». Мэр захочет знать, кто эти лица. И он, и Хоскинс поймут, что их контроль над ситуацией с каждым часом ослабевает. А вдруг, разволновался Питер, кто-нибудь видел его накануне за разговором с мисс Доннел, хотя и длился этот разговор не более минуты? Кто-нибудь в холле мог засечь это и взять на заметку. Болела грудь. Монотонность дня медленно разворачивалась перед его глазами. Он жаждал погрузиться в нее, чтобы встретил его нормальный день, со своими обычными проблемами, обычными звонками и обычной канцелярской работой. Казалось, день похож на все другие дни его работы в прокуратуре. Возможно, он сумеет позвонить Дженис или родителям. Если б ему только выспаться, поспать подольше, чем несчастные несколько часов, и от его нервозности не осталось бы и следа. За окном через каждую минуту шныряли туда-сюда полицейские машины. Питер вообразил себе, что они ищут его. Неужели те мужчины возле дома и вправду его караулили? Револьвер он оставил в машине. Остальные материалы газеты расписывали всевозможные трагедии. Разбился авиалайнер. Ближний Восток в огне. Конгресс в очередной раз крутит с бюджетом. Японцы продолжают скупать недвижимость в Нью-Йорке. Но собраться с мыслями он не мог – новый день властно подталкивал его к действию. Было почти девять, и солнце прорезало холодный зимний воздух, бросая широкие полосы света на административные здания, прибавляя яркости уже грязноватому снегу. У одного из уличных лоточников-корейцев он купил себе галстук с шотландским рисунком. В новом костюме и галстуке он был неотразим, побриться он собирался в офисе электробритвой – он всегда так делал перед дневными заседаниями. Никто и не догадается, что сегодня он ночевал не дома.
Через пять минут должна была состояться его встреча с Винни. Денег у него, конечно, не было, но он хотел проверить, появится ли Винни. Он нырнул в один из банкоматов Кассандры возле Бельвю, как это теперь называлось, как раз в тот момент, когда возле пожарного крана замедлил ход, а затем остановился до блеска отполированный черный «кадиллак». Солнце ярко светило прямо в стекло, и, значит, хоть он и находился всего в нескольких метрах, из машины его не увидят. Винни сидел на заднем сиденье машины и ел, черпая что-то ложкой. Как он и сказал, он набрал вес – лицу его, казалось, недоставало подбородка, а голова через бесформенные мясистые складки сразу же переходила в грудь. Ел он методично, время от времени поворачивая голову в сторону бывшего отеля поглядеть, не пришел ли Питер. Так прошло несколько минут. Пластмассовая ложка полетела за окно. Винни что-то говорил своему шоферу, постукивая жирными пальцами за окном машины. Бумажный лоток из-под пирожного полетел вслед за ложкой. Винни глядел прямо на Питера. Может быть, он видел его? Оконное стекло поднялось плавным электрическим скольжением, и с ним вместе поднялось и искаженное отражение города. Машина отъехала и направилась вдоль Брод-стрит. Питер проводил взглядом машину, зная, что в конце концов Винни его отыщет.
