Евгений Титаренко - Никодимово озеро
Может быть, дрема ненадолго окутала его, что стало вдруг так легко и уютно ему. Но вслед за безмятежной радостью пришло вдруг смутное вначале и все острее затем беспокойство. Случайное ли дуновение ветерка в лицо было причиной этого, шорох ли в тростниках или сухой щелчок обломившейся ветки над головой… Пока он сидел, время остановилось ненадолго и продолжилось теперь из той же точки, где была тревога. В его последней расстановке минувших событий не все было доведено до логического конца. Решая задачу со многими неизвестными, он что-то сделал не так! И если бы можно заглянуть в ответ, его решение не сходилось… Он упустил что-то наиболее существенное, наиболее важное для себя, отчего все прочее теперь просто не имело смысла!
Сергей вскочил на ноги.
* * *Той же дорогой, что шли вместе с Аленой ночью, он пересек кедровник и, чтобы далеко не обходить огороды, перемахнул через забор. Флигель был по-прежнему заперт. Сергей быстренько огляделся… Застоявшаяся, сонная тишина, пустые окна без признаков движения в доме настораживали. Зачем-то позвал негромко:
— Алена… — Пересек двор между клумбами гвоздик, взбежал на крыльцо и одну за другой распахнул настежь двери: в сени, в теплый коридор. — Алена!
Дверь в Лешкину комнату была заперта изнутри. Сергей толкнулся в нее плечом… Отступил, чтобы ударить всей тяжестью.
— А-ле-на!.. — Ворвался через порог вместе с отлетевшей на сторону дверью. И сразу как бы ударился о новую преграду.
Одним движением развернув от стены Лешкин письменный стол, Алена забаррикадировалась им у изголовья кровати. На столе лежал ее рюкзак, рядом — нож, который она привезла в подарок Лешке.
— Не подходи! — предупредила, тяжело дыша и сверкая на него глазами из-под разлетающихся темных бровей, повторила еще раз: — Не подходи, Сережка!
— Алена!.. — повторил он, словно не было у него и не могло быть иных слов.
— Ты почему меня не защитил?! — яростно спросила она. — Почему не спас меня от обязательств?! Почему ты разрешил мне давать их?! — Руки ее, согнутые как для защиты и прижатые локтями к телу, дрожали. — Что теперь тебе нужно от меня?!. Ты хоть что-нибудь в жизни понимаешь, Сережка?!
— Алена… — Сергей сделал движение к столу.
Она прикрикнула:
— Я сказала, не подходи! Видеть тебя не могу! Что вы сговорились мучить меня?.. Все мне: Лешка, Лешка!.. И я не могла даже возразить, подыгрывала вам, дура! Это легко — подыгрывать, когда не взаправду… А теперь скажи я что-нибудь — не поверили бы. Ты не поверил бы, Сережка!.. Сказал бы: струсила, испугалась… А я так хотела, чтобы Галя около него!.. Но он ей не нужен… Что я могла сделать?! Обещала… И я бы могла, ты не думай, у меня хватило бы сил… Я бы не призналась тебе сейчас, если бы он хоть за что-нибудь другое… За ошибки, по несправедливости… Боже! За воровство… — Она вся дрожала.
— Алена… Аленка моя…
Сказал он это, прошептал или только подумал? Но она сразу в голос зарыдала вдруг и, прикрывая неслушной рукой лицо и отворачиваясь от него, без сил упала на коленки. Все, что копилось в ней эти дни, наконец выплеснулось наружу.
Впервые, наверное, утратил он всегдашнюю рассудочность действий, очень смутно припоминая потом, как отодвигал стол, как укладывал ее в постель, накрывал подвернувшимся одеялом, потом суетился рядом со стаканом бесполезной воды в руке.
А она металась на подушке, и слезы капельками слетали с ее висков. Потом замерла вдруг и уставилась на Сергея немножко безумными, мокрыми глазами:
— Ты не отдавай меня, Сережка, не отдавай!
Он должен был как-то помочь ей, а она думала — он хочет убежать от нее, и заторопилась, заговорила, предупреждая нервными движениями пальцев, чтобы молчал, чтобы только слушал:
— Ты помнишь, Сережка, ледоход? Я стояла на берегу, а ты бегал там с баграми… Лодки таскал, мокрый!.. Я думала, что умру, Сережка!.. Все перевернулось тогда во мне! Все!.. Думала, дождусь лета — расскажу!.. А ты… Как ни придешь, все мне про Лешку!.. И ты, и другие!.. Пусть они! А ты… — Она опять зарыдала.
Сергей схватил полотенце, намочил его, вытер ей глаза, виски.
Она успокаивалась медленно, тяжело.
Он сел, сжал в ладонях ее холодную руку. На глаза ему попался нож. По поводу этого ножа для Лешки — складного охотничьего ножа с удобной перламутровой рукоятью — она консультировалась у Сергея: хорош ли будет подарок. А потом выкупала его с помощью брата: ножи продавались только по охотничьим билетам. Подчиняясь какому-то неясному побуждению, Сергей повернул складник. На оборотной стороне рукояти было выгравировано золотом: «Сереже от Ольги».
Алена не шевелилась, молча, выжидающе глядя на него.
— Аленка… — Непривычный спазм сдавил ему горло. Он наклонился над ней.
— Сережа, — прошептала она. — Я тебя очень люблю… Очень… — Сглотнула, тяжело дыша. — А теперь уходи, Сережка… За мамой сходи, если она там не нужна больше… — Добавила, когда он в нерешительности остановился на полушаге: — Не бойся, мне уже хорошо. Просто мне долго-долго надо побыть одной… — И слабая улыбка тронула ее губы. — Сегодня, пожалуйста, не заходи, совсем не заходи…
* * *На следующий день погода испортилась: дул неровный, то заунывный, тягучий, то вдруг шало нарастающий ветер, и мелко, сквозь плотное сито моросил дождь, когда они уезжали из Никодимовки. Анастасия Владимировна решила ехать двумя сутками позже вместе с Лешкиной матерью, которая теперь так и жила у тетки Натальи, Алена тянуть с отъездом не захотела. Был вечер, но густые, рваные тучи, нависнув над поселком, над шапками кедров, сгустили хмарь, и в окнах и на телеграфных столбах в центре поселка уже загорались огни. Когда подошли к автобусной станции, что сиротливо ютилась в одиночестве за поселком, стало еще темней. Пустынно и сыро было на пятачке перед автовокзалом. В лужицах на темном асфальте мерцали тусклые отблески. Алена отказалась войти в помещение и, кутаясь в «болонью» Сергея, остановилась у штакетника, под навесом. Придерживая у подбородка плащ, глядела, на едва различимый в стороне, за вырубкой, лес. Разговор не клеился. Просто не выходил, сам собой увязая в молчании. Было странное ощущение, словно они впервые только что встретились, надо познакомиться, и время от времени Алена поглядывала на Сергея, никак не решаясь на это важное для нее знакомство. Над Южным теплилось неровное, придавленное непогодой свечение. И фары случайных машин, в другую ночь прожекторами высвечивающие облака, теперь вспыхивали неуверенно, коротко и, стиснутые дождем, гасли у самой земли. «Тебе не холодно?..» — иногда спросит Сергей. «Нет, хорошо…» — ответит Алена. И они опять молчат.
А морось и ветер все усиливались. И было что-то неспокойное в этой сыпучей мороси, в этих рано загустевших сумерках, в этом неровном свечении над Южным, за призрачной пеленой дождя…
Когда к навесу подошел мощный «икарус», на Сосновск никого, кроме них, не оказалось. Сергей отдал водителю три рубля за билеты, и только здесь, посмотрев на него, Алена, удивленная, осторожно улыбнулась; они были одни в большом автобусе. Но тут же, приникнув к оконному стеклу, Алена забилась в угол сиденья и опять неуловимо отдалилась от Сергея. Шофер прогудел и мягко тронул, выруливая с посадочного пятачка на дорогу. Проплыли мимо освещенные окна автовокзала с широкими диванами и буфетным прилавком, возле которого одинокий посетитель флегматично тянул пиво. Потом все исчезло в темноте за окном. Шофер выключил внутреннее освещение. Над головой призрачно замерцал один матовый светильник. Автобус при этом стал будто меньше, уютней. Под ровный, медленно нарастающий гул мотора невольно обволакивала дрема.
— Сережка… — не оборачиваясь, тихо позвала Алена. — Зачем ты с Ленкой Боевой в кино ходил?
— А зачем ты на машине раскатывала? — вопросом на вопрос ответил Сергей. Она оглянулась.
— Потому что ты два раза ходил с Ленкой в кино и раз на танцы в технологический!.. — Сергею показалось это забавным. Алена отвернулась от него и, снова прильнув к окну, забилась в угол.
Плакучим выдалось у нее нынешнее лето. И хотя Сергей не мог видеть слез, догадался о них, когда она сказала:
— Я для тебя все готова была — совсем уж не гордая… Только ты, Сережка, очень-то о себе не мни… Понял? И вообще!
Он чуть слышно рассмеялся в ответ.
— Неделю ко мне не ходи! Пока не позову. Понял?..
— Алена… дай я тебя поцелую? — брякнул Сергей.
— Дурак… — плачущим шепотом сказала она и еще плотнее придвинулась к стенке, словно хотела втиснуться в нее. — Дурак ты, Сережка… — повторила она голосом, каким говорят: «Умница ты…»
― Так и так, Алена, по Перельману, все люди в четвертом поколении братья… — сказал Сергей. Алена ответила не сразу, а когда обернулась — лицо ее было мокрым от слез.
— Какое мне дело до Перельмана — я все равно подкидыш!
