Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
Он вздрогнул. Озноб усилился, к нему прибавились головная боль и ватная слабость.
– Ну вот, – сказала Регина, поцеловав его в лоб, – у тебя температура. Ты все-таки умудрился подцепить этот ужасный грипп, хотя эпидемия уже закончилась. Давай-ка быстренько в постель. Людмилка, – крикнула она кухарке, – сделай чаю с лимоном и липу завари.
– Я думал, ты в Москве, – проговорил он заплетающимся языком.
– А я чувствовала, что ты поедешь сюда. Ну, пошли в постельку. Давай я тебя уложу.
На градуснике было тридцать девять. Регина сама сняла с него ботинки, стянула брюки, развязала галстук.
– Как же ты вел машину с такой температурой? Неужели не мог позвонить? Я бы прислала шофера или сама бы за тобой приехала.
Только сейчас он почувствовал, как ему плохо. Озноб сменялся сильным жаром, бросало в пот, ныли сразу все мышцы, болела кожа. Даже прикосновение тонкой простыни казалось неприятным, шершавым.
Регинина рука поднесла к его губам стакан с прозрачной, полной мелких колючих пузыриков жидкостью. Она была кисловатой на вкус.
– Что это? – спросил он, послушно выпив все до дна.
– Растворимый аспирин. Сейчас температура упадет, ты попробуй уснуть.
Она оставила гореть только маленький ночник и тихонько уселась в кресло у кровати. Когда зашла Людмила с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки с чаем и с липовым отваром, она покачала головой и приложила палец к губам. Повариха удалилась бесшумно.
Через несколько минут он уснул. Во сне он дышал сипло и часто. На лбу поблескивали капли пота, рот был приоткрыт. В последний раз он болел так тяжело четыре года назад, и тоже гриппом. Тогда он вынужден был проваляться в постели дней десять.
«Ну что ж, – размышляла Регина, вглядываясь в его бледное, потное лицо, – это очень кстати. К тому времени, как он поправится, все будет кончено. Он не сможет помешать мне, ему будет не до этого. Он, как большинство мужчин, тяжело переносит высокую температуру, во время болезни так жалеет себя, что ни о чем другом думать не может».
– Леночка, – услышала она хриплый шепот, – Леночка моя… мне так плохо… Это наши деньги… там тепло зимой, море спокойное и чистое… помоги мне…
– Веня, – тихо позвала Регина, – ты слышишь меня?
– Мы никому не сделаем больно… никому никогда… они простят… кровь ушла в землю… это был не я, это был другой человек, из другой жизни…тайга шумит… море… банк очень надежный…
Регина поднялась из кресла, подошла к постели, склонилась над бледным лицом.
– Веня, я здесь, я люблю тебя, – проговорила она низким, грудным голосом и провела ладонью над его закрытыми глазами, не касаясь их.
Его веки задрожали и медленно приподнялись. Он посмотрел на нее красными, воспаленными глазами и сказал:
– Регина, не надо. Я не сплю. Иди к себе.
– Я лучше посижу с тобой. Может, чайку?
– Нет. Ничего не надо. Иди к себе.
– Хорошо, – кивнула она и положила руку ему на лоб, – по-моему, температура упала. Давай померим? Он приподнялся на локте и взглянул ей в глаза.
– Скажи, зачем ты сделала пластическую операцию?
– Ну, здравствуйте! – улыбнулась она. – Можно подумать, это произошло вчера! Чего это ты вдруг?
– То твое лицо было лучше… Оно было родным для меня…
– Веня, оно было безобразно.
– Оно было настоящим. Я любил его. Зачем ты это сделала?
– С тем лицом нельзя было жить, – сказала Регина еле слышно.
– Нельзя жить с чужим лицом, с фальшивым лицом куклы, – он откинулся на подушку и закрыл глаза, – прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Иди спать. Поздно уже.
– Регина Валентиновна, может, врача вызвать? – шепотом спросила Людмила, столкнувшись с ней в гостиной. – Говорят, этот грипп дает ужасные осложнения, и на сердце, и на почки.
– Я сама врач, – улыбнулась Регина, – сообрази-ка мне, пожалуйста, что-нибудь на ужин. Очень есть хочется.
– Полегче или посытней? – деловито спросила кухарка.
– Давай уж посытней. Мясо есть у нас?
– Свинина постная, парная. Я днем сегодня на рынок ездила.
– Вот и отлично. Сделай мне хорошую отбивную. И овощей побольше.
Была полночь. В ожидании ужина Регина закурила и взяла в руки свой сотовый телефон.
– Привет, Гришуля, – сказала она, набрав номер, – прости, что поздно. Не разбудила?
– Да что ты, Региша, время детское! – ответил бодрый фальцет.
– Слушай, Веня загрипповал. Температура сорок. Представляешь, целый день больной ходил, делами занимался. Сейчас вот лежит, потный и бледный, переживает, говорит, мог напортачить там с банковскими счетами. Ничего не помнит и переживает. Просил, чтобы я тебе позвонила. Ты посмотри завтра утречком, проверь по своим каналам, что там у него. Он вроде договор какой-то потерял, в общем, я сама не поняла. Я же в этом вопросе дура дурой. Ты уж проверь, ладно?
– Конечно, Региша, прямо завтра с утра все выясню и позвоню. А что, серьезно загрипповал?
– Я же говорю, сорок температура. Сейчас вот аспирином сбили немного. Ты ведь знаешь, какой это противный грипп, сам недавно переболел. Кстати, как чувствуешь себя?
– Спасибо, вроде оклемался.
– Ну и молодец. Значит, завтра утречком жду звонка. Ну, целую тебя, Гришуля. Инночке привет от меня.
Нажав кнопку отбоя, она сидела некоторое время, сосредоточенно глядя на пляшущие в камине язычки пламени. Когда Людмила внесла ужин на подносе, зазвонил телефон.
– Нет вам покоя, Регина Валентиновна, – покачала головой кухарка, – ни днем, ни ночью. Может, я возьму трубочку, скажу, чтоб перезвонили. А вы хоть покушаете спокойно.
Но телефон был уже у Регины в руках.
– Искала меня? – услышала она голос, при звуке которого сердце ее радостно прыгнуло.
– Ну слава Богу, – облегченно выдохнула она в трубку.
– Что, очень надо? – хрипло усмехнулась в ответ трубка. – Радуешься, как родному. Вроде недавно виделись. Ладно, завтра к восемнадцати тридцати в Сокольники подъезжай. К тому павильону, помнишь?
– Помню, конечно, – улыбнулась в трубку Регина.
Ночной звонок значительно улучшил ее аппетит. Мягкую, поджаристую отбивную она съела за пять минут, с огромным удовольствием.
* * *В Тобольске они поселились в гостинице, в которую четырнадцать лет назад их устроил Волков. Город был все таким же уютным, добротно-деревянным. Он и раньше нравился Лене значительно больше загазованной, серо-панельной Тюмени.
Осталось много старых и даже старинных домов, сохранился знаменитый тобольский деревянный кремль, единственный на всю Сибирь, а в нем – богатейшая библиотека с уникальными запасниками. Попав в них четырнадцать лет назад, Лена до сих пор не
Могла забыть тот особый, будораживший душу запах старинных фолиантов, который бывает только в тихих, провинциальных книгохранилищах. В больших столичных библиотеках книги почему-то пахнут совсем иначе. И дело не в их библиографической ценности. Как сказала четырнадцать лет назад старенькая здешняя библиотекарша, в провинции время дышит по-другому, спокойней и глубже. Поэтому и книги, и музейные экспонаты не отсвечивают поверхностным столичным глянцем.
Сейчас, войдя вместе с Майклом в зал книгохранилища, Лена вдруг вспомнила ту старушку библиотекаршу, маленькую, сухонькую, с белоснежными, коротко стриженными волосами. Она зябко куталась в огромный пуховый платок. Как ее звали? Кажется, Валентина Юрьевна? Или нет? Столько лет прошло, это был маленький случайный эпизод, одна из тысячи встреч.
Лена запомнила библиотекаршу не только потому, что та пустила приблудных юных москвичей в святая святых библиотеки, но еще и потому, что в отличие от многих провинциалов эта женщина не жаловалась на пьяную безысходность захолустного быта. Наоборот, она искренне считала, что только в старинном деревянном городе Тобольске можно жить – а больше нигде на свете.
Всю свою сознательную жизнь она провела среди книг, не ездила дальше Тюмени, Францию знала по Бальзаку, Англию – по Диккенсу и уверяла, что знает мир значительно лучше, чем те, кто имел возможность объездить его вдоль и поперек.
– Я знаю многие страны изнутри, я чувствую их душу. Конечно, мне бы хотелось увидеть Лувр и Вестминстерское аббатство, но я не считаю себя обделенной оттого, что не увижу их никогда. Перефразируя известную поговорку, лучше один раз прочитать, чем десять раз увидеть.
Она поила их чаем с клюквенным вареньем в своей пыльной каморке и рассказывала историю сибирского кремля.
Тогда ей было за семьдесят. Вряд ли она сейчас жива. И все-таки Лена решила спросить.
– Валюша… Валентина Юрьевна жива, – сообщила самая пожилая сотрудница библиотеки, – год назад ей пришлось переселиться в Дом ветеранов. Все-таки девяносто лет. Родственников, таких, чтобы к себе взяли, у нее нет. Она одна на свете.
– Ну, не совсем одна, – вмешалась другая библиотекарша, помоложе, – у нее ведь дочь в Москве. Говорят, очень далеко пошла.
