Хеннинг Манкелль - Белая львица
Последнюю фразу он произнес свистящим шепотом.
Папа, подумала она, ты должен мне помочь.
Дальше все произошло очень быстро. Той же рукой, в которой был фонарь, он схватил ее волосы, дернул вверх и начал резать. Она вздрогнула, от боли и неожиданности. Но он держал крепко, не давая ей шевельнуться. Она только слышала сухой звук, с каким острые ножницы кромсали волосы на затылке, возле ушей. Быстро-быстро. Потом он отпустил ее. Опять накатила дурнота. Отрезанные волосы — новое унижение; мало того что он одел ее, пока она была без памяти.
Коноваленко скомкал отрезанные пряди и сунул в карман.
Он больной, подумала Линда. Сумасшедший, садист, безумец, хладнокровный убийца.
Он опять заговорил, оборвав ход ее мыслей. Фонарик освещал ее шею, то место, где на цепочке висело украшение — лютня, полученная в подарок от родителей на пятнадцатилетие.
— Сними эту штуку, — приказал Коноваленко.
Она расстегнула цепочку и положила ему в ладонь, стараясь не дотронуться до его руки. Не говоря больше ни слова, он поднялся по лестнице, захлопнул люк и опять оставил ее в потемках.
Потом она отползла в сторону, к стене. Ощупью добралась до ближайшего угла. И съежилась там.
Еще накануне вечером, после похищения дочери полицейского, Коноваленко выставил Таню и Сикоси Цики из кухни. Ему хотелось побыть одному, и в данный момент кухня подходила для этого как нельзя лучше. В этом доме — последнем, какой Рыков снял в своей жизни, — кухня была самым просторным помещением. Отделана под старину — голые потолочные балки, заглубленная плита и открытые посудные шкафы. На стенах развешаны медные кастрюли. Коноваленко вспомнил собственное детство под Киевом, большую кухню в колхозе, где его отец был политработником.
К своему удивлению, он вдруг понял, что ему не хватает Рыкова. Не только потому, что все практические вопросы ложатся теперь на его собственные плечи. К этому примешивалось ощущение, которое едва ли было печалью или скорбью, но все же, как ни странно, угнетало его. За многие годы службы в КГБ ценность жизни любого человека, кроме него самого и двух его детей, мало-помалу стала сводиться к вполне конкретным доходам либо, в противном случае, к признанию ее ничтожности. Вокруг постоянно была внезапная смерть, и все эмоциональные реакции в конце концов полностью исчезли. Но смерть Рыкова затронула его, и оттого он еще больше возненавидел полицейского, который неотступно возникал у него на пути. Теперь здесь, в подвале, сидит его дочь, и Коноваленко знал, что эта привада выманит полицейского. Однако мысль о мести не могла развеять дурное настроение. Он сидел на кухне и пил водку, пил осмотрительно, чтобы не слишком захмелеть, и временами разглядывал свое лицо в зеркале на стене. А ведь оно уродливое, подумал он вдруг. Он что же, стареет? Неужели крушение советской империи надломило и его собственную жесткость и холодность?
В два часа ночи, когда Таня уже спала или по крайней мере притворялась, что спит, а Сикоси Цики закрылся в своей комнате, Коноваленко прошел из кухни к телефону и позвонил Яну Клейну. Он хорошо продумал все, что скажет. Решил, что нет никаких причин скрывать от Яна Клейна смерть Рыкова. Пора Яну Клейну понять, что его, Коноваленко, работа тоже связана с риском. И все-таки надо еще раз солгать. Он скажет, что назойливый полицейский ликвидирован. Теперь, когда дочь полицейского у него в погребе, он был настолько уверен в своей удаче, что дерзнул заранее объявить Валландера покойником.
Ян Клейн выслушал все без особых комментариев. А Коноваленко знал, что именно молчание Яна Клейна наилучшим образом подтверждает правильность его расчетов. Затем Ян Клейн сказал, что Сикоси Цики должен очень скоро вернуться в ЮАР, и спросил, не сомневается ли Коноваленко в его пригодности, не выказал ли он какой-либо слабости, как Виктор Мабаша. Коноваленко ответил, что нет. Это он тоже сказал авансом. Ведь до сих пор он уделил Сикоси Цики очень мало времени и пока что составил себе лишь самое общее впечатление о нем как о человеке совершенно бесчувственном. Смеялся Сикоси Цики крайне редко, всегда держал себя под контролем, всегда был безупречно одет. Коноваленко полагал, что, покончив с Валландером и его дочерью, он за несколько суток интенсивной работы обеспечит Сикоси Цики необходимую подготовку. Яну Клейну он, стало быть, сказал, что Сикоси Цики не оплошает. Ян Клейн, похоже, остался доволен и напоследок сказал, чтобы Коноваленко позвонил ему через три дня. Тогда он получит точные инструкции касательно возвращения Сикоси Цики в ЮАР.
Разговор с Яном Клейном вернул ему толику энергии, утраченной, как ему мнилось, после гибели Рыкова. Он сел за кухонный стол, размышляя о том, что похитить дочь полицейского оказалось до смешного просто. Уже через несколько часов после Таниного визита в Истадское полицейское управление он узнал адрес деда: сам позвонил туда. Ответила экономка; он представился сотрудником компании «Телеверкет» и сказал, что ввиду издания телефонного справочника на следующий год хотел бы уточнить адресные данные. В истадском книжном магазине Таня купила подробную карту Сконе, они съездили к дому старика Валландера и, остановившись поодаль, некоторое время наблюдали за ним. Под вечер экономка ушла, а спустя час-другой на дороге припарковался полицейский автомобиль. Удостоверившись, что никакой другой охраны нет, Коноваленко быстро придумал отвлекающий маневр. Вернулся в Тумелиллу, подготовил бензиновую бочку, найденную в сарае, и подробно проинструктировал Таню насчет того, что нужно сделать. На двух машинах, одну из которых взяли напрокат на бензоколонке, они вернулись к дому старика Валландера, высмотрели подходящую рощу, назначили час и взялись за дело. Таня, как велено, подожгла бочку и успела скрыться, прежде чем полицейские явились выяснять, что там горит. Коноваленко понимал, что времени в обрез, и действовал быстро. Взломал входную дверь, связал деда в постели и заткнул ему рот, потом усыпил дочь и отнес ее в машину. Все заняло максимум десять минут, и он уехал до возвращения полицейских. Еще днем Таня купила одежду и одела девушку, пока та была без памяти. Потом Коноваленко оттащил ее в погреб, сковал ей ноги и запер цепочку на висячий замок. Все прошло на удивление легко, и он уже рассчитывал, что, возможно, удача и впредь не оставит его. Он приметил на шее у Линды украшение и решил, что отец наверняка опознает ее по этой золотой побрякушке. Но одновременно ему хотелось напугать Валландера, продемонстрировать всю серьезность своих намерений. Тогда-то он и решил отрезать девушке волосы и послать их Валландеру вместе с украшением. Отрезанные женские волосы пахнут уничтожением и смертью, думал он. Он полицейский, он поймет.
Коноваленко хватил еще стакан водки и глянул в кухонное окно. Светало. В воздухе веяло теплом, и он подумал, что скоро будет жить под вечным солнцем, далеко-далеко от этих мест, где никогда не знаешь, какая завтра будет погода.
Он прилег: надо поспать часок-другой. Проснувшись, посмотрел на часы. Четверть десятого, понедельник, 18 мая. Валландер наверняка уже знает о похищении дочери. И теперь ждет, чтобы Коноваленко дал о себе знать.
Пускай еще подождет, думал Коноваленко. С каждым часом молчание будет все невыносимее, тревога станет неуправляемой.
Люк погреба, где сидела дочь Валландера, был как раз позади его стула. Временами он настороженно прислушивался. Но все было тихо.
Коноваленко немного посидел, задумчиво глядя в окно. Потом встал, взял конверт, засунул туда отрезанные волосы и украшение.
Скоро он свяжется с Валландером.
Весть о похищении Линды обрушилась на Валландера как приступ дурноты.
Отчаяние и бешенство охватили его. Стен Виден — он был на кухне, когда зазвонил телефон, и снял трубку — с изумлением увидел, как Валландер, выдрав шнур из стены, швырнул телефон в открытую дверь его, Видена, конторы. Но уже в следующую секунду он понял, что Валландер объят страхом: весь мокрый от пота, волосы слиплись. Должно быть, случилось что-то ужасное. Сочувствие нередко будило у Видена противоречивые мысли. Но не сейчас. Боль Валландера, вызванная несчастьем с дочерью и невозможностью что-то предпринять, поразила и его самого. Он сел рядом с другом на корточки, похлопал его по плечу.
Сведберг меж тем развил невероятно бурную деятельность. Удостоверившись, что отец Валландера цел и невредим и даже не испытал заметного шока, он позвонил домой Петерсу. Жена ответила, что Петерс спит после ночного дежурства. Но Сведберг рявкнул, чтобы она немедленно его разбудила. Когда сонный Петерс подошел к телефону, Сведберг дал ему полчаса, чтобы добраться до Нурена, а затем явиться к дому, который им было поручено охранять. Зная, что Сведберг нипочем бы не стал будить его без надобности, Петерс понял: случилось что-то серьезное. Не задавая вопросов, он обещал поспешить и быстро вызвонил Нурена, а когда они явились на место, Сведберг с ходу ошеломил их страшной новостью.
