Манфред Абель - Немецкий детектив (сборник)
Глава 17
— Этого никто не мог предвидеть, майор! — В голосе Каролины Диксон звучала ярость. Лицо было свирепым. В глазах застыли гнев и отчаяние. Она отбросила всякую театральность и даже не пыталась скрывать своих чувств.
Майор Риффорд прибыл в Гамбург. Из Парижа, мельком заметил он. Каролина не выказала по этому поводу никакого удивления, да и о каком удивлении вообще могла идти речь, если она все это учла в своих расчетах.
Риффорд был человек пунктуальный. На следующий день, то есть в понедельник, должен быть снят официальный запрет на пользование имуществом Гроллер. Доктор Лупинус вступит в права наследника, получит в банке медальон и передаст его братьям Конданссо, из рук в руки или через посредников. И тогда начнется генеральное сражение. Здесь, в Гамбурге, или в Париже.
Несколько часов назад майор связался по телефону с Берлином. Фальшивый материал уже лежал в медальоне Гроллер, хранившемся в банковском сейфе, — его люди работали четко. Произошла, правда, небольшая заминка по вине одного немецкого прокурора, который начал тянуть канитель, но дело, естественно, уладили.
Итак, все было готово к решающему бою.
И вот теперь неожиданное событие, происшедшее здесь, в Гамбурге, грозило разрушить великолепно задуманный план.
Миссис Диксон пересказала майору то, что, по сути, было уже написано ею в отчете.
— Из записи подслушанного разговора я поняла, что этот Морис Лёкель украл в Берлине медальон. Вначале я, естественно, подумала: не вскрыл ли он банковский сейф? Но затем догадалась, в чем тут дело. У Ирэны Бинц находился не наш медальон, не тот, что Эрика Гроллер по моему совету депонировала в Берлинском торговом банке, а другой, парижский. Как это произошло, меня интересовало во вторую очередь. Вначале я хотела на всякий случай помешать братьям Конданссо завладеть этим медальоном и попыталась это сделать. У меня все было под контролем. Я знала о каждом шаге французов. Мой план был настолько выверен, что даже мышь не ускользнула бы от меня.
— А каких размеров эти мыши, вам известно? Ведь братья Конданссо весят вместе более двух центнеров!
— Оставьте ваши шутки! Повторяю и буду повторять — ни одна мышь не ускользнула бы от меня, если бы Кайльбэр…
— Я так и знал, двадцать девятый. Во всем виноват этот скверный адвокат. И оба француза исчезли? Растворились, да?
— Их план был мне известен до мельчайших подробностей. И я все устроила так, чтобы они встретились с Лупинусом. Но тут вдруг появилась Бинц…
— Вы приказали следить за Кайльбэром?
— Естественно!
— А за Бинц?
— Тоже. Но оба ни разу не были замечены вместе. Уму непостижимо, как они договорились!
— А Лёкель так же исчез, как и эти Конданссо?
— Не знаю, что обо всем этом и думать. Произошла какая-то неполадка в нашем аппарате.
— В ваше распоряжение были предоставлены лучшие люди, деньги, всё. Неполадка в вас самой!
Диксон встала. Она закрыла глаза, губы ее дрожали.
— Майор Риффорд, я много лет проработала у вас. Вы меня хорошо знаете. Я выполнила немало заданий, перед которыми другие пасовали. Мне кажется, я всегда выполняла их отлично. Вы сами не раз хвалили меня. Но это были индивидуальные задания, которые соответствовали моему уровню подготовки и способностям. Я не руководитель, не организатор, у меня отсутствуют необходимые для этого знания и опыт. Я должна была потерпеть неудачу!
Майор подошел к окну. Он скрестил на груди руки и, слегка откинув голову назад, стал методично приподниматься на носках. Его лицо было спокойным и бесстрастным. Он почти не слушал Каролину. Его мысли кружились вокруг разговора с шефом парижского отделения, и он уже мысленно формулировал первые фразы своего доклада генералу.
Майору предстояло решить трудную задачу. В этом деле было много минусов и мало плюсов, и главный вопрос заключался в том, чтобы поровну распределить неудачу между собой и двадцать девятым. Он хорошо относился к Каролине Диксон, но к себе — лучше. И это было существенно.
Диксон не смогла помешать тому, чтобы Ирэна Бинц передала фальшивый медальон братьям Конданссо. В результате этого рушился не только его хитроумный план, окончательно и бесповоротно решив судьбу Каролины, но и вся операция. Теперь другие, более высокие инстанции предъявят ему счет.
Майор надолго задумался.
Каролина беспокойно сидела в кресле и курила сигарету за сигаретой. Наконец она не выдержала и, вскочив с места, возбужденно прошлась по гостиничному номеру. Через минуту остановилась перед Риффордом, сплела пальцы, размяла их и спросила:
— Что будет со мной?
Она понимала, что в сложившейся ситуации не было вопроса глупее, чем этот, но ничего не могла с собой поделать. Страх сковал ее волю. Страх подтолкнул ее к этому вопросу.
— А что должно быть, Каролина?
Ответ прозвучал приветливо, слишком приветливо, как будто он мог умерить страх женщины.
— Сворачиваем здесь дела?
Это была слабая попытка косвенным образом узнать о своем будущем. Возможно, отчаянный протест, предложение своих услуг.
— Не сегодня. Я сам возглавлю руководство группой, она, должен признаться, в общем и целом работает хорошо. Вам поручается другое задание. Вы должны немедленно установить связь с Кайльбэром. Выдадите себя за француженку, скажем Симону Ален. Чего вы испугались? Вам не нравится это имя? Попытайтесь разузнать, на кого работают Конданссо в деле с медальоном — на французскую разведку или на ОАС? Поскольку вы прекрасно ориентируетесь в деталях этого дела, вам не составит труда добиться успеха. И я очень советую вам, двадцать девятый, добиться этого успеха!
Каролина Диксон преданно взглянула на шефа.
— Слушаюсь, — выдохнула она.
Стены были белыми, белой была кровать, одеяло и голова Мориса Лёкеля также были белыми. В переплетении бинтов, скрывавших почти все лицо француза, виднелись три щели, из нижней выглядывали бледные губы. Однотонность белизны нарушали смуглость носа и темный зрачок правого глаза, неподвижно смотревшего сейчас на главного комиссара Майзеля.
— Я хочу признаться во всем, — с трудом прошептал Лёкель. — Я убил Эрику Гроллер. Я умираю и хочу признаться.
Майзель подтащил стул поближе к изголовью кровати. Он старался не смотреть на единственный глаз француза, не хотел лгать. Врач сказал ему, что жизнь пациента находится вне опасности.
— Господин Лёкель, расскажите мне все, с самого начала.
— С начала? Не знаю, когда и с чего все это началось. Возможно, когда я познакомился с Ирэной Бинц. Да, конечно, это началось уже тогда… Или еще раньше. Кайльбэр… Может, все началось с Кайльбэра?
Запинаясь, Лёкель рассказывал о своей жизни. Майзель терпеливо слушал. Он почти не прерывал Мориса, прощая любые повторы и отступления. В этой исповеди Майзель отметил для себя главное: молодой человек, смышленый, образованный, честолюбивый, прельстился красивой жизнью и в погоне за легкими деньгами попал в зависимость к Кайльбэру, сделался мелким пособником кучки грязных вымогателей и, наконец, вступил в любовную связь с Ирэной Бинц.
— Этот медальон, господин главный комиссар, сдвинул все с мертвой точки, явился своеобразной искрой. С тех пор как те двое… К Лупинусу регулярно приходили двое мужчин и требовали медальон — за деньги, конечно. Они предлагали много денег, а Лупинус нуждался в них, но его жена, эта врачиха, никак не хотела возвращать свой медальон. Я не все знаю из того, что обсуждали между собой Ирэна и Лупинус… Однажды она назвала мне дату — восемнадцатое мая… Лупинус собирался поехать в Берлин, чтобы любой ценой добыть медальон. Я должен был проследить за ним, выждать момент и отобрать у него медальон… Лупинус не знает меня в лицо… После этого Ирэна рассчитывала связаться с теми двумя, что приходили к доктору… В этой сделке она полагалась на меня. Я согласился…
Затем Морис Лёкель поведал о своих намерениях.
— Я согласился, но не принял все это дело всерьез, поверьте мне. Я отправился в Берлин в тот же день, что и Лупинус, однако вовсе не собирался похищать медальон и тем более убивать… Мне хотелось узнать наконец больше, чем знали другие. Я собирался последить. Как знать… может быть, думал я, то, что мне удастся там увидеть или услышать, как-то пригодится…
— Для шантажа?
— Может быть, и для шантажа. Лупинуса или Ирэны. Но я мог бы продать свою информацию Кайльбэру, показать ему, что и я кое на что способен. Не знаю… У меня не было определенного плана, однако я поехал туда…
Голос Лёкеля становился все тише. Майзель вынужден был низко склониться над ним. Некоторые слова он скорее разбирал по губам, нежели слышал их. Единственный глаз Лёкеля закрылся, дыхание давалось ему с трудом. Майзель уже хотел позвать врача, но тут Лёкель снова заговорил.
