Елена Арсеньева - Коллекция китайской императрицы. Письмо французской королевы
– Да чего тут понимать? Не отдадим это поганое письмо – с нами сделают то же, что с Ольгой и Виктором.
– Но письмо… – Женщина начала рыдать. – Оно же черт знает где! Как туда добраться? А там – где искать?
– Добраться самолетом, как еще, – пробурчал мужчина. – Или поездом, но это долго, а нам времени оставлено – чуть. Где искать, должен знать граф Альберт, и нам нужно сделать все, прежде чем эта сволочь Градский доберется до нас. И хватит истерики закатывать, этим не поможешь. Пошли, пока нас тут не застукали.
– Да, пошли, мне еще нужно пакеты в кассу отнести, – протяжно всхлипывая, проговорила женщина, и дверь распахнулась, чуть не стукнув Алёну Дмитриеву по ее любопытному носу.
Алёна отшатнулась, сконфуженно глядя на молоденькую и очень хорошенькую блондинку в форменном платье «Галери Лафайет» (по лицу ее было видно, что она недавно плакала) и с охапкой фирменных бело-черно-красных пакетов этой самой «Галери». Рядом стоял высокий мрачный мужчина в черной куртке и с ежиком седых волос на крупной голове.
– Je demande pardon, je suis très de´sole´e, excusez moi! Mais cette veste… Прошу прощения, я очень сожалею, извините! Но эта куртка… – забормотала она почему-то по-французски, наверное, от растерянности. Да и неловко было, заговорив по-русски, показать этим людям, что их разговор мог быть подслушан.
– А, вас за пакетами послали! – воскликнула тоже по-французски блондинка, глядя на cette veste, которую Алёна держала на вытянутых руках, и улыбнулась так приветливо, что влажные ресницы мигом высохли, а натянувшиеся в широчайшей улыбке щеки чуть не лопнули. И, покосившись на своего спутника, добавила по-русски, не убавляя приветливости: – Представляешь, эта Жаклин, черномазая такая сучка, не могла подождать, пока я вернусь, людей стала ко мне посылать!
С этими словами она выхватила у Алёны куртку и сунула ее в пакет – большущий и шумно шелестящий.
– Вы купили чудесную куртку, – перешла она на французский. – Но поторопитесь, мадам! Магазин закрывается.
И в самом деле – раздался мелодичный перезвон, означающий скорое закрытие магазина.
– Но я еще не… – начала было Алёна, однако девица ее не слушала: рассудив, что, коли магазин закрывается, пакеты на кассу нести надобности никакой нет, она очень ловко и любезно выдавила Алёну за дверь с надписью «Служебный вход» и закрыла ту перед ее носом.
– Мадам! – Вежливо, но укоризненно качая головой, к ней спешил секьюрити. – Прошу вас поспешить. Нет-нет, к сожалению, эскалаторы уже выключены, пожалуйста в лифт.
И он чуть ли не под белы рученьки повел нашу растерявшуюся героиню к лифту.
– Но я хотела… – пролепетала было она, показывая ему пакет с курткой, однако охранник не слушал, впихнул ее в кабинку и замахал кому-то рукой: – Господа, прошу вас не задерживаться!
Вслед за Алёной в лифт вошел – откуда взялся вообще? – тот самый дяденька в мешковатом пальто, которого она уже встречала прежде, а за ним, когда дверцы уже начали закрываться, протиснулся седой русский, которого Алёна видела с девушкой-продавщицей.
Дверцы сомкнулись, и лифт поехал вниз.
Алёна в изнеможении прислонилась к стенке. Да что же делать-то?! Ее практически вынудили украсть куртку! Просто измором взяли! Конечно, можно попытаться заговорить с охранником внизу, но почти наверняка ей и слова молвить не дадут, вытолкают в три шеи: уже ровно половина восьмого, универмаг закрывается, никому ни до чего нет дела.
– Сперла курточку-то? – раздался рядом чуть слышный шепот, и Алёна чуть не подскочила от изумления: показалось, что с ней общается ее собственная совесть, тем паче что это была русская речь… правда, непонятно, почему женская совесть вдруг заговорила мужским голосом. Ну да, голос мужской, и принадлежал он не кому иному, как тому самому – в мешковатом пальто, который сначала маячил около «Burberry Weekend», а потом здесь, на четвертом этаже, около стойки с шарфами.
– С чего вы взяли? – пересохшими губами прошелестела наша героиня, стараясь, чтобы ее не услышал седой. Она помнила, что он тоже русский.
Вообще кто-нибудь скажет, французы в Париже еще остались?!
– С чего взял? – переспросил «мешковатый». – Да сам видел, как тебя от кассы завернули продавца искать, а ты раз – и в лифт шмыгнула.
Шмыгнула?! Это называется – шмыгнула?!
От возмущения Алёна слова не могла сказать, но «мешковатый» не особо ждал ответа:
– А ты представляешь, что будет, если я сейчас внизу шум подниму? Сто процентов, вечерок закончишь в комиссариате! А если ты ее все же купила, покажи чек.
И снова Алёна не нашла в себе силы справиться с клиническим онемением. Ведь никакого чека у нее, сами понимаете, люди добрые, не было…
– Ладно, так и быть, – сказал ужасный «мешковатый». – Гони полтораста ёро – и я промолчу.
Алёна, не сводя с него затравленных глаз, дрожащей рукой полезла в сумку за кошельком. Если бы он запросил сейчас двести, триста, пятьсот евро, или, как он произнес на французский манер, ёро, – она отдала бы все, чтобы избегнуть скандала. А впрочем, нет, пятьсот бы не отдала. Потому что столько не было.
– Эй ты, придурок, отстань от дамы, а то хуже будет, – послышался вдруг невыразительный, именно невыразительностью пугающий голос, и тот мрачный, седой, которого Алёна видела с продавщицей, сгреб «мешковатого» за грудки и хорошенько тряхнул. И вдруг… Алёна даже зажмурилась на миг недоверчиво! – из мешковатого посыпалось всякое добро. Коробки с кремами, с флаконами духов, галстуки какие-то, несколько пакетов с кашне и шарфами…
– Если ты все это купил, покажи чек, – ехидно проговорил седой. – Интересно, кто из секьюрити с тобой в деле, через какую дверь ты должен выйти, чтобы сигнализация не сработала?
«Мешковатый» посмотрел на него и на Алёну с ненавистью и наклонился было собрать свое добро, но тут лифт приземлился, дверцы разошлись – и он рванул со страшной скоростью прочь. Добежал до дверей и выскочил на улицу, коренастый охранник даже в затылке не успел почесать.
– Пойдемте, – седой подхватил Алёну под руку, – а то кто-нибудь еще решит, что это мы с вами стащили, да уронили.
И они поспешно вышли из магазина навстречу ветру – отнюдь не веселому, а довольно противному, от одного прикосновения которого Алёна мигом затряслась, как осиновый лист… а может, это ее запоздалый мандраж пробил.
– Ради бога, – пробормотала известная русская писательница, клацая зубами, – вы только не подумайте…
– Да ладно, не парьтесь, – с грубоватой небрежностью проговорил седой. – Вика сама виновата. Ну, эта продавщица, из-за которой вы в такую ситуацию попали. Понимаете, у них в отделе довольно часто бывает, что некоторые вещи списывают (ну, например, запасных пуговиц нет или из подкладки чуть-чуть синтепон лезет) и раздают служащим. Девушки могут их продать, но не через магазин, это строжайшим образом запрещено. А Вика по дурости взяла и вывесила куртку на стенд. Кассирша вечером была из другого отдела, она всех этих тонкостей не знает, вот и отправила вас искать продавца. Вика сама куртку вам в пакет сунула, я же видел! Она просто испугалась. Если бы узнали, что она пыталась через свой же отдел реализовать списанную вещь, ее выгнали бы вон и не взяли бы на работу ни в один хороший магазин. Так что держите куртку и не мучайтесь. Вы никого не ограбили, вы ее, можно сказать, в подарок получили от «Галери Лафайет». Ничего страшного, буржуи не обеднеют. И вообще, я бы вам советовал ее надеть, а то дует, вы вся дрожите.
Он помог Алёне снять Маринин куртец и надеть экстремальную обновку – восхитительно-теплую, с обворожительно-мягким мехом внутри капюшона… Конечно, ветер и под нее пробирался, но не так яростно.
– Счастливо! – сказал седой. – Будьте здоровы!
И канул в темноту и вечернее многолюдье бульвара Осман.
Алёна смотрела ему вслед, часто мигая от растерянности. Дай бог здоровья, конечно… Какой странный Робин Гуд попался, и какой странный разговор он вел с этой Викой! Мальзерб, главное! Что-то завис над писательницей Дмитриевой Мальзерб, как летающая тарелка! Но, конечно, эти русские говорили не о том Мальзербе, в честь которого назван бульвар, что он им? А интересно, почему в его честь назван бульвар, что он такого особенного совершил? Надо спросить у Мориса или Марины.
Вообще, странное ощущение, странное, как будто Алёна что-то хочет вспомнить и не может…
Виктор и Ольга… Ольгой зовут партнершу Оливье. Он говорил, что она пропала. Виктором зовут ее молодого человека. «С нами сделают то же, что с Виктором и Ольгой», – тоскливо сказал седой. Что же с ними сделали, из-за чего такая тоска в его голосе и слезы девушки?
Билетик «Retro Dancing» в руках Диего Малгастадора. Билетик, найденный на месте убийства. Швейцар говорил о каких-то русских, убитых около отеля на бульваре Мальзерб. И эта диковинная фраза: «Мальзерб больше ничего не скажет!»
Какая между всем этим связь? И есть ли она вообще? А если есть, какое может быть дело до нее Алёне Дмитриевой?!
