Андрей Константинов - Гоблины. Жребий брошен
Справа по борту обнаружился полуподвальный магазинчик «24 часа», и Андрей на автопилоте спустился туда. Звякнул дверной колокольчик. Полусонная, разомлевшая в духоте маленького помещения продавщица посмотрела на Мешка чуть настороженно. Он скосил глаза в зеркало витрины и сразу понял чем вызваны опасения работника торговли: видок у него сейчас был — тот ещё.
— Бутылку водки, — глухо попросил Андрей.
Продавщица сочувственно посмотрела на запекшуюся кровавую «юшку» у него под носом и сердобольно поинтересовалась:
— А может, на сегодня уже пора завязать?
— А я ещё и не развязывался.
— Смотри, твое дело конечно. Вот только: как загребут в ментовку…
— Уже. Загребали.
— Когда?
— Только что.
— То-то я и гляжу: на тебе лица нет. Эх, бедолага! Какую тебе водку-то?
— Большую.
Продавщица, хмыкнув, выставила литровый ливизовский пузырь, и Андрей протянул ей смятую пятисотку.
— Куда прятал-то?
— Кого?
— Да деньги. Сам же говоришь, что в ментовку загребали. Так неужели деньги не отобрали?
— Нет.
— Надо же, какие совестливые попались.
— Угу. Совестливые, не то слово.
Андрей забирал водку, развернулся и пошел на выход.
— Эй, погоди, а сдачу-то? Слышь, парень?!!..
Парголово,
31 июля 2009 года,
пятница, 11:22
— …Отец Михаил! Подождите, пожалуйста!
Запыхавшаяся Анечка бежала к алтарю, на ходу подвязывая минутою ранее снятый и уже убранный было в сумку платок.
— Забыли ещё о чем-то спросить? — обернулся к ней худощавый седовласый свящённик с тёплыми карими глазами и добродушной улыбкой.
— Да. Извините, совсем из головы вылетело.
— Ничего страшного. Слушаю вас.
— Скажите, батюшка, а может быть крёстным нашего малыша дядя моего мужа? Дело в том, что сам он холостой и у него нет своих детей. А я слышала, что…
— Это совершенно неважно: холостой ли, бездетный ли. Самое главное, чтобы дядя вашего мужа был крещёным. И, желательно, не просто крещёным, а по-настоящему верующим человеком.
— Ну, как раз с этим у него всё в порядке. Просто я тут в интернете, на форумах разных читала, что…
— Вы, когда что-то будет снова непонятно, лучше приходите в храм. Я ничего не имею против новых технологий — прогресс на месте не стоит, да и не должен стоять. Вот только духовное окормление посредством интернета всё же не совершается.
— Конечно, отец Михаил. Мы обязательно будем приходить… Ну, вот теперь точно — всё. До следующей пятницы. И — спасибо вам.
— Ступайте. И да благословит вас Господь!
Сотрудница «гоблинов» Анечка, ныне пребывающая в заслуженном отпуске по уходу за ребёнком, вышла из полумрака храма и зажмурилась: сперва блаженно — от слепящего июльского солнышка, а затем раздраженно — от внезапно раздавшегося, противно визжащего звука циркулярной пилы. В церкви продолжались ремонтные работы и в данный момент по вознёсшимся почти до самой маковки лесам непарадной фасадной стены как муравьи сновали туда-сюда гастарбайтеры — что-то скоблили, долбили, таскали, резали. «Когда же они, наконец, закончат?! Все сроки прошли!» — сердито подумала Анечка, направляясь к своим. К слову, если верить информационному щиту, прибитому к стоящему неподалёку строительному вагончику, со сроками действительно наблюдалась полная засада. «Реставрационно-строительные работы. Подрядчик 15-й трест, руководитель — Галактионов А. А. Начало работ — март 2008, окончание — март 2009», — гласила выгоревшая на солнце запись.
— Ну, как он? Не плакал? — Анечка заглянула в коляску и умильно посмотрела на мирно посапывающего чудо-крохотку.
— Спит как убитый, — успокоил Веня.
— Тьфу на тебя! Сам ты «убитый»! — строго зыркнула на мужа Анечка и, поправляя одеяльце, засюсюкала: — Это потому что мы сегодня ночью не выспались, а утром хорошо-хорошо покушали. Да, маленький?… Ладно, поехали потихонечку.
Веня одной рукой толкнул коляску, а другой взялся за маленькую, влажную ладошку жены.
— Как и хотела? На будущую пятницу записалась?
— Ага.
— А чего так долго? Заплатила, да ушла. Всех делов-то?
— Ничего и не долго. Я ведь сначала ещё исповедывалась… Слушай, а как тебе отец Михаил? Хороший, правда?
— Поп как поп, — равнодушно пожал плечами Веня.
— Не поп, а батюшка.
— Ну батюшка. Обыкновенный. Как в телевизоре.
— Знаешь, Веник, у него такой очень добрый и вместе с тем неимоверно пронзительный взгляд. Я, когда первый раз в глаза ему посмотрела, мне даже страшновато стало.
— Ты, мать, все-таки определись, какой взгляд: добрый или страшноватый?
— Понимаешь, словно бы он только глянул — и ему уже всё про меня известно. И тогда я поняла, что если на исповеди хоть на «полстолечка» навру, он сразу догадается.
— А врать вовсе и необязательно. В таких случае можно ведь просто отвечать: «Извините, без комментариев».
— Господи, какой же ты у меня балда! — Анечка легонько шлёпнула супруга по лбу. — Я вообще не понимаю, как можно исполнять музыку, в том числе духовную, и при этом столь цинично относиться к церкви?!
— Аньча, можно верить в Бога или не верить в Бога, но, тем не менее, совершенно определенно в мире существует божественная музыка. Которую я играю. Вот и всё.
Молодая супруга остановилась и посмотрела грозно:
— Так, может, ты и Сашеньку крестить не хочешь?!!
— Хочу-хочу, успокойся, — примирительно приобнял её супруг.
— Вот то-то же! Веньк, а ты, часом, на репетицию не опаздываешь?
— Если честно — горю капитально.
— Ладно, тогда беги уже. Мы и сами доберемся.
— Ну, тогда я того. Полетел, — Веня чмокнул жену в щёчку и изготовился к низкому старту.
— В два часа придет мама, — напомнила Анечка. — Она посидит с Санечкой, а я быстренько съезжу в контору, к своим.
— А это ещё зачем?
— Как это зачем? Сто лет не виделись. И вообще, надо же их пригласить на крестины.
— О, боги! — картинно закатил глаза супруг. — Ну, всё! С гонораром за пражское выступление можешь попрощаться!
— Почему?
— Да потому что он весь уйдёт на водку.
— Так уж и весь? — нахмурилась Анечка.
— Конечно. Да на одного только вашего Холина придётся выставлять целое ведро, никак не меньше…
Санкт-Петербург,
31 июля 2009 года,
пятница, 12:15
…Преодолев несколько затяжных старорежимных пролётов Ольга и Сергеич поднялись на четвертый этаж и остановились перед металлической дверью обитой деревом.
— Растёт благосостояние российских бухгалтерских работников, — одобрительно крякнул Афанасьев.
— В каком смысле?
— Я Андрюхе сто раз говорил, чтобы поменял своё фанерное дерьмо, которое с одного удара вышибить можно, на нормальную, человеческую дверь. Это в раньшие времена у профессиональных домушников наличествовало уважительное отношение к жилищам ментов. А сейчас столько наркотов и прочей дилетантской нечисти развелось — никакого почтения к красным корочкам.
— А при чем здесь бухгалтерские работники?
— Так у него Лерка в главбухом в какой-то солидной конторе трудится. Совместное предприятие, не то с финами, не то со шведами. С наших-то зарплат на такую дверь надо полгода копить.
— А, понятно, — кивнула Прилепина. В голове кольнула мысль о том, что дверь им сейчас вполне может открыть супруга Андрея. И от осознания этого Ольге почему-то заранее сделалось неприятно.
Однако «обошлось»: в ответ на звонок из-за двери вскоре донесся тоненький детский голос:
— Кто там?
— Скажи, пожалуйста, а папа дома?
— Папа дома. А вы кто?
— Мы его коллеги, с работы.
Дверь приоткрылась на цепочку и через образовавшуюся щель всё тот же голосок требовательно заявил:
— Покажите ваши удостоверения.
Ольга и Афанасьев, улыбнувшись, достали удостоверения и в раскрытом виде продемонстрировали их сквозь щелку.
— Хорошо, заходите, — удовлетворившись увиденным, согласился ребенок и впустил-таки незваных гостей.
Ребенок являл собой миловидную кудрявую девчушку лет шести-семи, с огромными глазищами и вздёрнутым веснушчатым носиком. Ничего общего во внешности с отцом с первого взгляда Прилепина не обнаружила, но при этом ревниво подумала, что жена у Андрея, похоже, писаная красавица.
— Привет! Будем знакомиться? — предложила Ольга, присаживаясь перед Мешечко-младшей (перед Мешочком) на корточки. — Я — Ольга. А это — Борис Сергеевич.
— Очень приятно, — вежливо ответил ребёнок. — А я — Алиса.
— Алиса, а где папа? — поинтересовался Сергеич.
— Там, в комнате, — она показала в какой именно. — Пришел утром пьяный и теперь спит. Я его недавно будила. Но он только храпит и не будится.
— А можно я попробую?
