Вячеслав Барковский - Русский транзит 2
«Похоже, у Крестовского все в порядке с аргументами. Значит, надо проконтролировать контейнер!»
Когда он пробрался к контейнеру, двое в халатах, специальных шапочках и бахилах уже заканчивали работу. Паша не совсем отчетливо видел то вещество, которое работники полигона насыпали в бумажный пакет, но что-то в нем показалось ему странным…
Спрыгнув с платформы, экипированные, как хирурги, служители полигона отправились в сторону рабочих зданий и бараков. Один из них нес в руке небольшой пластиковый мешок, в котором лежал пакет с пробой.
— Что несем, ребята? — бодро спросил Паша Колпинский, выходя из-за вагонов.
Работники остановились и равнодушно посмотрели на Пашу. Один из них — тот, что нес пластиковый мешок, — протянул его Паше, как бы предлагая любопытному мужику самому посмотреть.
На всякий случай быстро оглядевшись по сторонам, Паша сделал несколько шагов по направлению к работникам полигона, вдруг всем нутром ощутив лавинообразно растущее чувство смертельной опасности…
Когда он уже протянул руку к мешку, в спину ему неожиданно с силой впилось что-то бритвенно острое. «Старик!» — вспыхнуло в Пашином мозгу и, протяжно вскрикнув, он начал медленно падать.
Двое остолбеневших работников полигона едва успели поймать падающего, в спине у которого торчал нож с наборной рукояткой. Они видели, как что-то сверкнувшее на солнце стремительно вылетело из-за вагонов. Теперь они увидели, что это был нож. Но кто его бросил? Нет, этого они не видели.
Паша Колпинский медленно осел на землю, подмяв под себя пластиковый мешок.
— Ну и где же наш бредовый биохимик, где он, мой оппонент? — саркастически улыбаясь, спрашивал светловолосый озадаченного начальника полигона, который сидел за своим рабочим столом и нервно курил.
— Нам он и не нужен. Знаете, я думаю нам лучше все же самим проверить эту вашу агрохимию, так, на всякий случай.
— Я вас понимаю… Ответственность.
— Да, ответственность! А если этот человек прав? Случись что — мне придется отвечать. Мне, а не вам!
— Понимаю, понимаю…
— Ладно, сейчас Семенов подойдет с пробой, и мы посмотрим, что там за зверь такой, который страшнее атомной войны.
За дверью в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги.
— Вот, идут! — сказал начальник и — нервно встал.
На пороге кабинета выросли запыхавшийся Семенов и его напарник.
— Ну, где проба? — чуя недоброе, почти шепотом спросил начальник полигона.
— Там человека убили! — сказал Семенов, вытаращив глаза.
— Где??? Кто???
— У той платформы, где мы брали пробу. Кто-то нож бросил из-за вагонов.
— Как нож? Кого убили?
— Не знаю, в первый раз его вижу.
— Не вашего ли оппонента? — спросил начальник полигона блондина, бросая на него острый взгляд.
Светловолосый встал и нервно спросил вошедшего:
— Как он выглядит?
— Обыкновенно: вот такого роста — Семенов поднял ладонь себе до лба, — лет сорока, в дорогих штанах и обуви, но в железнодорожной спецовке.
— Вроде на вашего оппонента не похож, — сказал начальник полигона блондину. Но кто же он?.. Семенов, а где проба?
— Да какая там проба! Человека убили! Скоро и нас всех тут… — запричитал Семенов.
— Надо срочно захоранивать, вы слышите меня? — Блондин стал энергично прохаживаться по кабинету, что-то обдумывая. Это все из-за него, из-за контейнера. Кто-то не желает, чтобы мы его захоронили. Посудите сами; тот, кто говорил, что в контейнере опасный мутаген, куда-то исчез, как только вы отправили людей брать пробу Теперь это убийство… Мой совет вам: срочно захоранивайте!
— Семенов, — подумав, спросил начальник полигона своего подчиненного, — ты пробу взял или нет?
— Взял.
— Ну и где же она?
— Наверное, там осталась, но я туда больше не пойду…
— И я тоже, — подал голос из-за двери напарник Семенова.
— Ты хотя бы скажи мне, что там было? Порошок или что другое? — настаивал начальник.
Семенов на мгновение замялся, напряженно смотря на блондина в черных очках и с министерской внешностью, лицо которого словно застыло, и как-то нехотя произнес:
— Не, там что-то в гранулах было. Агрохимия какая-то…
В легкой дымке Счастливчик увидел над собой сначала недвижные еловые лапы, потом синие лоскуты неба, еще освещенного солнцем. Наконец действительность целиком выплыла из тумана и, дрогнув, как на зеркальной глади воды, застыла. Он лежал в мягком теплом мху со связанными руками, и голова его в который уже раз за последние сутки лопалась от боли. Во рту у него была какая-то сухая тряпка, достававшая ему до гортани и больно давившая на небо и язык. Счастливчик едва дышал через нос.
«Чем так получать по башке, лучше уж наконец навсегда отмучиться, — думал он, негодуя на собственную глупость. — Надо же, только на минуту расслабился, воспарил, понимаешь, от чувств, как прыщавая девица, и тут же провалил все дело. Теперь без меня, они, боюсь, могут и не проверить порошок. Тот министерский чин уболтает их, и они преспокойно захоронят мутаген. И что за птица этот, в черных очках? Что ему тут надо? На бандита он что-то совсем не похож… И костюмчик этот я уже где-то видел. Где я его видел? Где?.. Ага. на станции, когда мы с Ксюшей документы похищали. Интересно… да ничего интересного. Все плохо!
Так тебе и надо, трепачу такому, гению хреновому! Ох, лучше б они тебя теперь убили!» — сокрушался Счастливчик.
Рядом с терзавшимся муками совести Крестовским безмолвно сидел Кореец и смотрел на него. Вдруг кто-то свистнул. Из кустов вышел худощавый старик, тот самый Николай Николаевич, который, по словам Паши, должен был теперь неминуемо загрызть Крестовского.
— Все, Кореец, укатал я Павлушку нашего. Эх, не дали ему голову отрезать, унесли его куда-то… Вот только ножичка моего заветного жаль; если б ты, сынок, знал, сколько я с ним доброго людям (в этом слове бывший старожил учреждений строгого режима ставил обычно ударение на последнем слоге) сделал, сколько ссученных порезал, сколько скурвившихся поучил. Ах, жаль ножичка заветного, каленого-точеного…
— Ас этим что будем делать? — холодно спросил Кореец «учителя».
— С этим подожди, сынок, подожди. Там сейчас наш контейнер заховают. Сначала пойдем посмотрим, а потом вернемся сюда и закопаем этого юнната, но не глубоко. — Николай Николаевич ласково посмотрел на Счастливчика. — Рот землицей забьем ему под завязку и — под землю его, под мох да коряги, чтобы даже не мычал, но все слышал и так еще пожил. Ничего, он здоровый, он у нас не сразу умрет, дней десять послушает птичек-то, помучается. Ты, сынок, давай-ка муравейник присмотри где-нибудь. С муравьями-то ему веселей будет…
«Значит, они все же захоранивают контейнер! Нет, лучше мне сейчас же умереть!» — подумал в отчаянье Крестовский.
Кореец поднялся с земли, ткнул носком кроссовки Счастливчика в бок, словно шофер, проверяющий надежность колеса, и они со стариком пошли куда-то вниз, где, вероятно, должны были захоранивать порошок…
Счастливчик все так же лежал во мху, широко раскрыв влажные, ничего теперь не видящие глаза. Ему хотелось, чтобы те двое поскорее вернулись и сделали свое дело. Павел был мертв. Зря он не послушался его, Крестовского, и не спрятался в лесу. Видимо, с этими людьми ни ему, ни даже доблестному Паше никогда не справиться. «За ними стоит зло как реальная сила, действующая в мире, — думал Крестовский, — зло, которое уже давно победило в мире и лишь прикрывается овечьей шкурой, рядится в белые одежды. Или я забыл кто Князь мира сего?! Но я ведь знал это… Знал, но по гордыне решил, что я, такой замечательный и справедливый, сам, в одиночку могу с ним справиться. Вот и Пашу затянул в это дело, затянул и погубил… А Оксана? Только бы у нее хватило ума не искать нас здесь и ехать домой. Хотя, как ехать? Где деньги-то? Да, Крестовский, всех ты обманул и погубил… А надо было еще в Питере настойчивей стучаться в кабинеты чиновников, надо было, наконец, даже объявить голодовку или еще что-нибудь… Так нет же, сам захотел все сделать: и зло победить, и злодеев наказать… А зло, выходит, человеческими силами не победить. Ему лишь по мере сил сопротивляться можно…»
Кто-то склонился над Счастливчиком, пытаясь вытащить у него изо рта кляп. Крестовский закрыл глаза. Он понял, что пришел его час, но эти последние свои минуты на земле он не собирался осквернять лицезрением злобного торжества победителей. В любое мгновение он ожидал получить удар ножом в грудь или пулю в голову, но при этом ничто в нем не сжималось от страха. Напротив, ему хотелось только одного: чтобы поскорее.
— Вы победили, — глубоко вздохнув, тихо сказал Счастливчик, — но сия победа Пиррова. Вы уже обречены…
Крестовского с силой перевернули на живот и стали развязывать ему ноги. Наконец он услышал голос:
