Василий Казаринов - Ритуальные услуги
— Нет, детка. Не теперь. Теперь нам надо смазать пятки дегтем и рвать отсюда когти.
Мотоцикл я подтавил в торце знакомого дома, напротив газона, обласканного тихо шевелящейся тенью Древа желаний. Астахов пообещал найти меня, и он конечно же найдет. Так что оставаться дома было небезопасно.
Отар, казалось, нисколько не удивился, когда мы возникли на его пороге, окинул медленно восходящим взглядом мою субтильную спутницу и, поправив оправу черных очков, покачал головой.
— Я к тебе вовсе не за тем, о чем ты подумал, — сказал я.
Он молча кивнул, посторонившись и открывая проход в сумрачную прихожую.
— Она поживет у тебя немного? Дня три, не больше, а?
— Конечно, — улыбнулся Отар, опуская руку на ее хрупкое плечо. — Как нас зовут?
Она съежилась и вопросительно посмотрела на меня. Я ласково погладил ее по голове — она расслабилась и улыбнулась. Отар склонил голову набок и, медленно убрав руку с ее плеча, повесил ее в воздухе, вывернув ладонью вверх, — жест выглядел вопросительно. Я легонько — утвердительно — хлопнул его по руке.
— Все нормально. Но, если хочешь ее о чем-нибудь спросить, старайся четче артикулировать. Она понимает по губам.
С минуту он молча смотрел на меня, и мне показалось, что за мраком аспидно черного стекла я угадываю смысл его взгляда. Я коротко кивнул:
— Ага, все верно. У меня возникли кое-какие проблемы. Ей в это впутываться ни к чему. Не бойся, она тебя не стеснит. Ей немного надо. Чуть-чуть солнца и влаги, вот и все.
Некоторое время он сосредоточенно глядел на мою спутницу, потом поднял руку, медленно стянул с переносицы очки, и я быстро увел взгляд в сторону, но на сетчатке остался мгновенный и четкий оттиск той странной, мучительно напряженной и мелко колышущейся субстанции, отдаленно напоминающей розоватый пельмень, которая вспухала на месте его левого глаза. Спустя какое-то время я, все еще не находя в себе сил поднять взгляд к его лицу, почувствовал, что наблюдаю за происходящим на привычный растительный манер — тактильно — рукой, все еще бессознательно поглаживавшей девочку по волосам, и в этом опосредованном — через мягкий шелк ее волос — осязательном наблюдении не улавливаю и тени неловкости или смущения, напряжения или испуга, которые должны были бы возникнуть в тот момент, когда с переносицы Отара соскользнули очки, напротив, шестым чувством — я угадывал, что именно в этот момент между ними, молча стоящими друг напротив друга, возникло очень внятное, ощущаемое поверхностью кожи поле сокровенного взаимопонимания. Собравшись с силами, я перебросил быстрый взгляд с девочки на Отара и обратно, — оба они слабо улыбались, казалось не находя друг в друге ни малейшего изъяна, или, скорее, находя этот изъян ничем из нормы не выбивающимся, а потом она плавно выскользнула из-под моей руки и протянула Отару узкую ладошку в знак приветствия и дружеского расположения, а мой старый друг медленно и с оттенком церемониального изящества начал склоняться к ее руке и наконец коснулся ее губами.
— Ты с ним поострожней, — сказал я, тронув ее за локоть. — Он профессиональный сердцеед.
Она тихо рассмеялась и мотнула головой.
— Не веришь? Пошли. Я покажу тебе Древо его желаний.
Миновав коридор, мы зашли в спальню, где царил рыжеватый сумрак, я отдернул глухую плотную гардину, открывая путь ослепительному солнечному свету, она, плотно сощурившись, приблизилась к подоконнику, выглянула на улицу, Недоуменно моргнула, и в лице ее возникло выражение тревоги. Я проследил ее взгляд. Слева от газона в тесном русле пешеходной дорожки стоял бело-голубой милицейский «форд». Рослый мент, затянутый в бронежилет, прохаживался вокруг «Урала» с таким видом, будто осматривал редкий музейный экспонат, потом он присел напротив номерного знака. Сосредоточенно покусывая губу, он некоторое время рассматривал собственные ногти, с усмешкой кивнул в знак того, что настиг какую-то смутную мысль, блуждавшую в его голове, сдернул с ремня черный пенал раций.
— Что он говорит? — прошептал я.
Она пожала плечами — должно быть, не успела считать с его губ смысл коротких фраз — и глянула виновато.
— Ничего. — Я ласково потрепал ее по щеке. — В сущности, и так все ясно. За исключением того, как я буду расплачиваться с Майком за мотоцикл.
О том, чтобы приближаться к нему, не могло быть и речи. Астахов обещание держал, он почти нашел меня, хотя я не вполне понимал, как это ему удалось. Ну да мало ли — школа за его плечами хорошая. На Майка грешить не приходилось: в списке тех, кого он собирался иметь самым циничным способом, менты значились первым номером. Даже если бы они наведались в его берлогу, добиться от Майка им ничего бы не удалось. Анжела? Тоже вряд ли. Десять лет на улице кое-чему да учат. Я осторожно подвинул гардину на место — спальня погрузилась в полумрак, — опустился на кровать, подвинул к себе стоящий на тумбочке телефон, набрал номер Люкиного мобильника. По счастью, она не забыла свою сумочку на рабочем столе.
— Ты в офисе? — спросил я, как только в трубке раздался ее голос.
— Нет. — Она саркастически цыкнула зубом. — Я в театре Моссовета на концерте Горана Бреговича: по долгу службы пришлось посетить это шоу.
Я молча кивнул — как же, как же! — модный по теперешним временам маэстро на днях привез в Москву свой широко известный коллектив, на выступление которого личный состав нашего пряничного домика вполне мог прибыть в полном составе, потому что именовался он «Оркестром похоронной и свадебной музыки». Те, кому удалось побывать на концертах, утверждали, что симбиоз похоронных и свадебных мотивов — это нечто.
— Люка, я серьезно.
Она помолчала.
— Ну в офисе я… А ты опять влип в какое-нибудь дерьмо?
— Что-то вроде этого. Ты не знаешь, та роскошная домовина, которую мы возили на выставку достижений похоронного хозяйства, все еще в кузове нашего линкора?
— Ну а где ей быть? Ты же, сукин сын, не выгрузил ее.
— Ну извини, так уж вышло. Сначала меня отвлек наш мастер художественного слова со своими эпитафиями. Потом я заторопился к тебе домой: пить в одиночку вредно для психики. Потом…
— Я знаю, что было потом, — оборвала меня она. — Ладно. Сделай одолжение, прекрати…
Ну разумеется, я должен был прекратить покушаться — тем самым заветным способом — на ее целомудренные мозги.
— Хорошо, — согласился я. — Тогда маленькая просьба. Ты не могла бы встать к штурвалу и привести наш крейсер в одно уютное место?
Я сообщил ей координаты, рассказал, как лучше заехать во двор, развернуться, подать «кадиллак» задом к парадному, а потом разблокировать двери. Люка запустила в пространство телефонного эфира настолько аппетитную и пространную реплику, что мне с трудом удалось за витиеватыми переплетениями ее сквернословии разобрать, что она, твою мать, скоро будет, мать твою, на месте, трали-вали-кошки-срали, через час, ешь твою двадцать.
Я опустил трубку на аппарат, помолчал, глядя перед собой.
— Коньяк? — с пониманием осведомился Отар. — У меня остался тот— с прежней нашей встречи.
— Да нет, — покачал я головой. — Для такого случая положена водка.
— Водка — в такую жару? — спросил Отар.
— Что поделать, таков обычай. Кстати, у тебя в кухонном шкафу или холодильнике, часом, на завалялась плошка с кутьей?
— Часом, нет… — протянул он, опускаясь рядом со мной на кровать, и тихо спросил: — В чем дело?
— Да так… — болезненно поморщился я. — Плечо ноет. Оттого, наверное, что за твоим домом уже, скорее всего, приглядывают малоприметные ребята. Сидят в машине. Или просто фланируют по двору, зыркая на подъезды… И ждут, когда появится мотоциклист, бросивший своего железного коня вон там, неподалеку от Древа желаний. Но мне надо по-тихому выбраться отсюда.
— Как? Если они приглядывают за подъездами?
— Да как… В гробу.
На кухне мы быстро соорудили нехитрую закуску, разлили водку по рюмкам. Одну я оставил в сторону, накрыв ее кусочком черного хлеба.
— Что ж, выпьем, — тяжело вздохнул я. — Покойный был большим грешником, но именно за это все мы его и любили.
Когда спустя час явилась Люка, мы с Отаром были уже изрядно подшофе. Василек, приличия ради поучаствовав в первой стадии поминок, перебралась на свое излюбленное место и, усевшись на подоконник, обхватив колени руками, тускло глядела во внутренний двор. Я объяснил Люке ситуацию. Против моих ожиданий она отозвалась на затею с вывозом моего тела в гробу с энтузиазмом и даже в порыве какого-то лихорадочного возбуждения согласилась махнуть рюмку.
— Сукин ты сын, — коротким кивком в мою сторону и легким покачиванием руки с рюмкой обозначила она адресата траурного тоста, выпила, поморщилась, тряхнула головой и только теперь, как мне показалось, заметила девочку на подоконнике.
