Ольга Богуславская - Боль
Я понимаю, что в меня полетят камни, но разве не страшно знать, что все это время маленькая Саша жила по чистой случайности? То, что Кочеров убил ребенка 17 июня, - просто стечение обстоятельств. Он мог убить её накануне, а мог - спустя неделю. Все зависело от количества водки и от того, тяжело ли было похмелье. Сильно болит голова - пусть ребенок плачет потише.
На Елену страшно было смотреть. В первый день у неё не переставая тряслись руки, на другой день она все время беззвучно плакала. Но в первый день она приехала с желтыми волосами, а во второй - с сиреневыми. Она живет на ощупь. Трагедия её от этого не становится меньше, но её не могло не быть. В день, когда Чудова впервые допрашивала Кочерова, он рассказывал, как споткнулся и уронил дочку. Он сказал: "В чем-то есть моя вина, а только в чем, я не знаю. Каждый человек может споткнуться".
Решением Московского областного суда Александр Кочеров за убийство пятимесячной дочери приговорен к 12 годам лишения свободы.
Убить за чебурашку
Сейчас - это конец.
Им по семнадцать лет, и про такой возраст принято говорить, что вся жизнь впереди. Когда они выйдут на свободу, им не будет и тридцати. И, может быть, они женятся. Конечно, женятся. И у них будут дети. Но это уже неважно. Они мертвые. Но ведь с чего-то все начиналось.
Ведь надо же понять, почему в зале суда плачет Светлана Борисовна Снегур, старший воспитатель воскресенской школы-интерната. Ей-то чего плакать? Матерей подсудимых Максима Карамнова и Кирилла Москвина в зале нет. А она им кто? Никто. Так почему она плачет?
У Карамновых была когда-то в Воскресенске хорошая трехкомнатная квартира. Оба родителя пили. Было время, когда они получали зарплату, а потом зарплаты платить перестали, а пить на что? Стали менять квартиру. Доменялись до "двушки" на первом этаже, в которую уже не через дверь, а прямо в окно стали наведываться алкаши со всей округи. И двери, и окна повышибли, и жить в этой квартире стало совсем неинтересно. Отец-алкоголик ушел, а мать-алкоголичка переехала к бабушке. Максим в квартире остался один.
Тут я всякий раз, когда слышу эту подробность, останавливаюсь и начинаю задавать судье Чудовой вопросы. Вопросы все одни и те же, а Чудова старается всякий раз ответить по-другому. Она видит, что до меня что-то не доходит, и терпеливо со мной мучается.
- Ну, - говорит она, - все ушли, а он остался.
Собственно, Максим Карамнов остался один гораздо раньше. Когда попал в школу-интернат. Но и в интернат он пришел уже не просто ребенком, а пьющим ребенком пьющих родителей.
Кирилл Москвин попал в воскресенский интернат не в первом, а во втором классе. Его мать-пьяница, как и мать Карамнова, поменяла хорошую квартиру на однокомнатную конуру. Отца у него нет, а мать живет с пьющим инвалидом. Так вот, когда Кирилл был маленьким, за него, как могла, боролась бабушка. И книжки ему читала, и в сад водила, и был он одет и обут, накормлен-напоен. А потом бабушка умерла. Кирилл попал в интернат, а мать занялась квартирой.
Однажды, вспоминает Светлана Борисовна, Кирилл исчез на неделю. Поехали к нему, и оказалось, что из входной двери с мясом вырван замок. У Максима Карамнова в доме дверь не закрывалась. Вот и у Кирилла Москвина приключилась такая история. И мать оставила его сторожить квартиру. Замок купили на деньги интерната, и он вернулся, но ненадолго.
С какого класса стоит на учете в милиции Максим Карамнов, я не запомнила, но думаю, что, как и Москвин, со второго. К этому времени они оба уже и пили, и курили.
И Снегур плачет.
От безысходности.
Потом она расскажет, как прекрасно сыграл в школьном спектакле Кирилл Москвин. Я думала, это было давно, а оказалось - недавно, спектакль ставили в честь юбилея Москвы. Кирилл играл Юрия Долгорукого. До той январской ночи, когда они перешли невидимую черту, оставалось всего четыре месяца.
Потом Светлана Борисовна будет рассказывать, как долго интернат боролся за этих ребят. Оно, может, звучит неправдоподобно, но факт: уголовное дело распухло от многочисленных справок. Туда вызывали, сюда приглашали. Теперь уже за детей в школах, тем более в интернатах, особенно беспокоиться не принято. Это раньше учителя ходили, разговаривали с родными, долго ходили. А теперь - сами знаете. И воскресенский интернат оказался приятным исключением из правила. Учителя сделали все, что было в человеческих силах. А главное - они хорошо относились к этим двум совершенно неуправляемым мальчишкам. Они-то знали, что беда этих ребят в том, что они сильно мешают дома. Что тут можно сделать? На комиссию вызвать? Кого? Ни мать Москвина, ни мать Карамнова в этом бесполезном деле участия не принимали.
А потом, когда они бросили школу, Карамнов устроился в ПТУ, но для чего он это сделал, остается загадкой. Он туда не ходил и учиться не собирался.
А что он собирался делать?
Вопрос этот возник в суде, и вызвал у друзей некоторое замешательство.
Чудова говорит об этом как человек, привыкший констатировать факты. Ко времени, которое интересует суд, Максим Карамнов жил у Москвина. Мать Москвина на допросе скажет: "Они жили как бы самостоятельно, а мы с сожителем своей семьей". Это была на редкость удачная формулировка. И Кирилл, и Максим жили отдельно от матерей, даром что один находился буквально за стенкой, а другой - по соседству. И были такие вещи, которые Кирилл и Максим знали наверняка. Например, они хорошо знали, сколько стоит бутылка водки и бутылка самогона. Они точно знали, что ни учиться, ни работать не хотят, а деньги брать откуда-то - хотят. И ещё они точно знали, что если и есть на свете люди, которым до них нет никакого дела, - так это их мамки. Москвин сказал в суде в присутствии матери: "Да, моя мать сильно выпивала, иногда я выпивал вместе с ней".
Так что собирался делать Карамнов? А Москвин?
На этот вопрос ответа не существует.
Время от времени они ездили на Коломенский рынок, помогали разгружать товар. За это им давали деньги или выпивку. Но в тот день, 23 января, на рынок они не ездили, а поехали в Москву. Просто так. Потом вернулись. Приехал отец Карамнова. И они пошли в соседний подъезд за самогонкой. Купили за червонец пол-литра, выпили, а на дворе уже был вечер. И они решили пойти на улицу "с целью проветриться и кого-либо ограбить. С собой взяли кухонный нож". Это не судья сформулировала и не я, так сказал Карамнов и подтвердил Москвин. А нож был здоровенный - 27 сантиметров. То есть никаких шуток не предвиделось.
И в полночь у булочной рядом с домом Москвина они увидели мужчину и женщину. Приятели подошли к ним и сказали, что они сотрудники милиции и надо срочно пройти в отделение. В темноте понять, сколько "милиционерам" лет, было невозможно. Мужчина попросил предъявить документы. Сейчас, сказал Москвин, и побежал домой. Через несколько минут он вернулся с красной книжечкой - это был ученический билет.
Один из них схватил за руку мужчину, другой - женщину.
Рядом был пустырь. Туда и привели супругов Речкиных (фамилия изменена), которые, стесняясь своей бедности, собирали по вечерам бутылки.
В суде Галина Николаевна скажет: "У нас было десять "чебурашек". Так называют бутылки из-под пива. От этих "чебурашек" у меня кровь застыла в жилах. А может ли быть, что, будучи трезвыми, Москвин и Карамнов, поглядев повнимательней на Галину Николаевну и Александра Николаевича, прошли мимо? Это были такие смиренные люди, что не разглядеть их беспомощной кротости никак было нельзя. Раньше оба работали на Воскресенском химическом комбинате, вырастили хорошего сына. Но комбинат встал, деньги платить перестали. И Речкины оказались в положении людей, которые вроде бы есть, а вроде бы их и нет. То есть живут, всю жизнь работали, а теперь - хоть побирайся. На самом деле таких людей, как Речкины, много. Больше, чем мы думаем. Просто они никогда ни на что не жаловались и безропотно жили в Зазеркалье. Там, где никто никому не нужен. Да к тому же Александр Николаевич на работе стал инвалидом - в результате производственной травмы у него развилась эпилепсия. Галина Николаевна тоже тяжело болела. Так, едва миновав сорокалетний рубеж, эти люди оказались нищими и больными. Но как они всю жизнь всюду ходили вдвоем, так и в тот день вдвоем пошли за "чебурашками".
Могли ли Москвин и Карамнов пройти мимо?
Уже нет. Для разбоя больше всего подходили именно эти безобидные люди. Когда Галина Николаевна поняла, куда их ведут, она все повторяла: ребята, делайте со мной что хотите, только не трожьте Сашу, он очень болен...
Пришли на пустырь.
Карамнов держал Речкина, а Москвин достал нож и приказал женщине встать на колени. Она встала, и он знал, что сопротивляться она не будет. Она все смотрела туда, где был её муж, который умолял не издеваться над женой. Да, она встала на колени и сделала все, что требовал насильник, а он покрикивал: "Слабо работаешь, слабо работаешь!".
Потом он приказал ей раздеться и голой лечь на снег.
