Эдриан Маккинти - Миг – и нет меня
Он снова поднял руки, и я жестом велел ему сесть в кресло, предварительно развернув его так, чтобы Боб сидел ко мне лицом. Сам я опустился на плетеный стул напротив. Дрожащие губы Боба растянулись в жалкой улыбке, и мне стало муторно, хотя я и помнил, кто передо мной.
– Господи, Майкл, я чертовски рад тебя видеть! Значит, Лучик в конце концов вытащил вас, как и обещал?! А зачем тебе пистолет, Майкл? Неужели ты думаешь – это я вас подставил? Нет, Майкл, это не я. Спроси Темного, спроси кого хочешь… О господи! Ведь ты же знаешь меня, Майкл!
Это его бессвязное бормотание подтвердило все мои подозрения. Ну и дурак же ты, братец!
Я кивнул.
– Послушай, Боб, скажи мне одну вещь… Мне важно знать, когда Лучик рассказал тебе об этом плане? – спросил я негромко и спокойно.
– О каком плане?
– Просто скажи, Боб: это было задумано давно, за несколько недель, или все решилось в последние дни перед нашим отъездом?
– Нет-нет, Майкл, ты неправильно понял! Я вас не подставлял. Это была самая обычная сделка, но что-то сорвалось, что-то пошло не так. Да ты и сам знаешь… Просто чертовы легавые что-то пронюхали, – выпалил Боб, обливаясь потом.
– Ты прав, Боб, я все знаю. Или почти все… Вот что, возьми-ка себе пивка и мне тоже брось баночку. Нет, не бросай, а кати… – сказал я, и мы оба засмеялись. Боб катнул в мою сторону жестянку с пивом и открыл одну для себя. Свое пиво я открывал левой рукой; в правой я держал пистолет, который по-прежнему смотрел Бобу в грудь. В банке оказался «Будвайзер». Я никогда его не любил, но он был таким холодным, что вкуса почти не чувствовалось.
Боб немного успокоился и даже откинулся на спинку кресла, но его лицо по-прежнему блестело от пота. В Бобе было чуть больше шести футов, а весил он, наверное, фунтов двести пятьдесят. Мне приходилось видеть людей и потолще, которые, попав в сходную ситуацию, держались вполне прилично, и на мгновение мне стало почти жаль старого знакомого.
– О'кей, Боб, мы промочили горло, а теперь выслушай меня… Только, пожалуйста, не надо вешать мне лапшу и говорить, будто Лучик не приказывал тебе заманить нас в ловушку. Глупо злить человека, который держит тебя на мушке, ты не находишь?
– Да, но…
– О'кей, я задам тебе всего несколько вопросов. Когда Лучик сказал тебе, что собирается послать нас в Мексику?
– Гхм, он… Он не…
– Хватит, Боб. Иначе я пришью тебя прямо сейчас.
– Да для меня самого это была такая же неожиданность, как и для вас. Может, и раньше что замышлялось, но я узнал это лишь за неделю.
Я кивнул. Итак, за неделю… Значит, мое свидание с Бриджит стало последней соломинкой – или недостающим звеном в цепи доказательств. Интересно, почему Темный не приказал просто пристрелить меня и сбросить в реку? Я этого не понимал и потому позволил себе ненадолго погрузиться в задумчивость. Правда, для Боба эти несколько секунд были, наверное, самой настоящей пыткой, но он был здоровенный бугай и вполне мог потерпеть. Ничего путного я, впрочем, так и не придумал. Единственный ответ, который пришел мне на ум, это что Темный избрал столь сложный путь только из-за Бриджит. Я хочу сказать, что Бриджит была умной девушкой; быть может, по виду и не скажешь, но на самом деле это было так. Если бы я просто исчез, она бы мигом смекнула, кто меня убил и за что, а это – как правильно предположил Темный – могло серьезно подпортить их романтические отношения. Другое дело, если вся, именно вся наша команда сгинет, сгниет в чертовой Мексике! Все будет похоже на несчастный случай, и Бриджит решит: «Эге, Темный не стал бы жертвовать всей командой только для того, чтобы убрать Майкла. Нет, он умный, он так не сделает. Думать так – это бред какой-то».
Я улыбнулся, но улыбка моя была печальной. Я был уверен, что угадал правильно. Несомненно, этот план придумал Лучик. Он все рассчитал. Он знал, что когда вся команда исчезнет, Бриджит, конечно, огорчится и будет тосковать по мне, но со временем она успокоится и все пойдет как надо. А подозрения и дурные предчувствия заставят ее впредь быть поаккуратнее с Темным и больше щадить его чувства.
Да, так оно и было. Я все понял, понял теперь уже до конца.
События развивались лавинообразно и по нарастающей, как во время самой настоящей катастрофы. Сначала кто-то – предположительно Лопата – делает из Энди отбивную. Скотчи не сомневается, что это именно Лопата, и мы всей командой устраиваем бедняге «шесть банок по-ирландски». Я настолько потрясен расправой (и своим успешным в ней участием), что прошу Бриджит о свидании. Она приходит ко мне, не удосуживаясь проверить, нет ли за ней хвоста, а между тем за ней по пятам следует мой новый знакомый Борис Карлофф. Он докладывает, что подозрения подтвердились, и Лучик начинает разрабатывать и осуществлять свой план. К несчастью для его вонючей совести, пока он просто проворачивает это дело, я спасаю его задницу во время перестрелки с Дермотом, но даже это не в силах поколебать Темного. Он по-настоящему крут, наш Темный. Если он что-то решил – то так и будет!
Что ж, план был превосходен, события следовали одно за другим точно по сценарию, так что мне не оставалось ничего другого, кроме как выйти на сцену в последнем акте и сыграть свою роль до конца.
– Сколько вы им заплатили? – спросил я. – Сколько вы заплатили мексиканцам, чтобы они помогли избавиться от нас?
– Послушай, Майкл, ты все не так понял! Я…
– Сколько, Боб? – перебил я.
Он снова вытер покрытый испариной лоб и посмотрел на меня:
– В пакете было сто тысяч долларов. Я должен был взять двадцать тысяч и… – начал он, но я не дал ему договорить.
– Неужто я стою так дорого? Господи, да я должен быть польщен!
В гостиной у Боба было тепло, почти жарко. На подоконниках росли в горшках папоротники. Мне всегда нравились папоротники. Листья на их длинных, похожих на перья ветках располагаются в строгом порядке в соответствии с последовательностью Фибоначчи [64]. Привстав, я вытянул из-под себя лежавшую на сиденье стула подушку и свернул ее так туго, как только можно было свернуть ее одной рукой. Боб пристально следил за моими действиями; он даже слегка подался вперед, но на лице его был написан не страх, а скорее любопытство, словно я пытался сложить из подушки оригами или что-нибудь в этом роде. Возможно, он даже думал, что дела пошли на лад.
– Ну а как объяснил Лучик наше исчезновение? – спросил я.
Боб отпил глоток пива.
– Он ничего не говорил. Просто велел забыть о вашем существовании, и все, – ответил он.
– Господи, неужели тебе не было интересно? Ну просто ни капельки, Боб?
– Ты ведь сам должен понимать, Майкл: есть вещи, которых лучше совсем не знать.
– Да, я понимаю, – кивнул я.
Потом я приставил ствол пистолета к свернутой подушке, и Боб поглядел на меня с куда большим беспокойством.
– Слышь, Майкл, ты же не хо…
Я выстрелил ему в грудь. Потом поднялся, подошел поближе и выстрелил еще раз – в голову. Первый выстрел был смертельным, но я не хотел рисковать. Даже с подушкой грохот вышел ужасный, но я надеялся – соседи решат, что это пальнул неисправный глушитель или разорвалась петарда. Кстати, празднуют ли американцы Ночь Гая Фокса [65] или нет? Я не помнил.
Гордо, в открытую я вышел из дома и небрежной походкой вернулся к «кадиллаку». На улице по-прежнему было безлюдно, и, насколько я мог судить, ни одна живая душа не следила за мной из-за тюлевых занавесок. Уже выезжая из поселка, я заметил, что стрелка датчика бензина стоит почти на нуле. Свернув к заправке, я залил бензина на пять долларов и снова двинулся к шоссе.
Я трижды сбивался с пути, пытаясь проехать на Манхэттен. Только в начале пятого утра я оказался наконец у своего дома на 181-й улице, но останавливаться не стал. Проехав еще несколько кварталов, я бросил «кадиллак» в таком месте, где, как я твердо знал, им непременно кто-нибудь заинтересуется, потом спустился к набережной и швырнул пистолет в Гудзон.
Завтра я попрошу Рамона достать мне новый «ствол».
11. В Вудсайд на поезде № 7
Река помогает мне вернуться к жизни – вода, небо, стаи перелетных гусей и уток. Прибой гонит мусор к верховьям, гонит против течения, и это кажется неправильным. Впрочем, многое действительно неправильно.
Я убил человека. Убил самым натуральным образом. Я смотрю на волну и пытаюсь разобраться в себе. Я заставляю замереть чувства, отгораживаюсь от всего мира и думаю. Сознаю ли я, что я совершил и как это на меня подействовало? Я рассуждаю, стараясь по возможности быть объективным. Мне кажется, что я спокоен. И по зрелом размышлении я понимаю, что мое душевное равновесие действительно не было поколеблено. Я не верю ни в ад, ни в загробную жизнь, и мне трудно постичь, почему убивать людей нельзя, а низшие формы жизни – насекомых, бактерий и прочих – можно. Разве когда-то, очень давно, мы не были такими, как они? Как и когда мы придумали себе рай? Нет, никакой вечной муки не будет, и я сплю спокойно.
