Ежи Эдигей - Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями
— Ну вот, — Вероника снова стала серьезной. — В том, что Найт замешан, я не сомневалась! Но у него должен быть сообщник — ведь сам он не ездил в Париж. И я вот что придумала: стала болтать у него в ателье и повсюду, что знаю его тайну. А в модных домах сплетни мигом разносятся. Потом я решила исчезнуть. Думаю: спрячусь где-нибудь в безопасном местечке, а Дональд, как ястреб, будет следить за квартирой Найта и узнает, кто сообщник. Тот непременно явится к Найту, когда разнесется слух, что я исчезла. Ведь каждый из двоих будет считать — что второй принял меры.
— Мне редко случалось слышать о более глупой затее, — заметил Генри. — Неужели тебе не приходило в голову, что после твоего исчезновения Найт и его сообщник и вовсе прекратят общение между собой? Когда я обнаружил бедного Дональда на тротуаре против окон Найта…
— Я заплатил цветочнику десять фунтов, чтобы он уступил мне место, — мрачно вставил Дональд.
— Ну не чудо ли он? — проворковала Вероника. — И ни разу не пожаловался. Уж не знаю, глупая ли наша затея, но она удалась.
— Лишь после того, — возразил Генри, — как дело взял в свои руки более здравомыслящий человек. Впрочем, расскажи, как это ты исчезла?
— Сперва мы выбрали Порчестер. Потом у Дональда заболела мать, и мы придумали новый план, поинтересней. Дональд отправился в Эссекс в пятницу, вроде как подготовить почву. В пятницу вечером я сама себе послала телеграмму. На почте я вела себя как можно подозрительней… Надеюсь, телеграфист меня запомнил: я старалась изо всех сил. Разве что не стояла на голове.
— Он не голову твою запомнил, а ноги.
— Слушайте дальше. Телеграмма пришла в субботу утром, и я показала ее Нэнси. Потом я намазалась парижской косметикой, раскрасилась, как индеец перед боем, да еще надела красное пальто, — чтобы уж всем в глаза бросаться. Держу пари, таксист меня тоже запомнил!
— Это точно, — сказал Генри.
— Потом я приехала на вокзал Ватерлоо и сразу в туалет. Заперлась в кабинке и там переоделась в свой старый синий костюм, нахлобучила шапку из кролика, стерла всю свою краску, навела огромные роговые очки. Дональд их купил мне накануне.
— Так это ты была? — спросил Генри.
— О чем вы?
— Есть один милый старый джентльмен, перед которым Скотланд-Ярду надо будет извиниться. Он клялся, что ехал с тобой в поезде метро, и подробно описал, в чем ты была одета. Но мы ему не поверили.
— Он, наверно, решил, что вы просто тупицы.
— Ну, не такие уж тупицы, — сказал Генри. — Я-то понял, что ты переоделась в кабинке и исчезла намеренно… Ты и волосы распустила, верно?
— Откуда вы знаете?
— Там всюду валялись твои заколки, и я нашел бумажную салфетку, вымазанную этой страшной коричневой помадой. Был и еще один довольно странный факт: все заметили, как ты входила, и никто не видел, как ты вышла.
— Я это классно все придумала, — похвасталась Вероника. — С вокзала я поехала в метро на Ливерпуль-стрит, потом поездом в Хоктон и очень мило провела уик-энд с Дональдом и его родителями. Они такие славные…
— Ну а когда начался весь этот шум: газеты, телевидение?..
— Они меня не узнали, — радостно сообщила Вероника. — По этим фотографиям из «Стиля» никого нельзя узнать. Ну и я сама, конечно, старалась, чтобы газеты не попадались им на глаза. Но к тому времени, как вы им позвонили, они уже начали что-то подозревать.
— Так ты им звонил? Значит, ты знал, что она там прячется? — Джейн была потрясена.
— Что она прячется, я понял еще на вокзале. А догадаться где, было проще всего.
— Дядя Генри так разозлился. Я думала, телефон взорвется. Потом явились полицейские из Челмсфорда — такие симпатяги — и уволокли меня. Мы сразу позвонили дяде в Скотланд-Ярд, что едем. Вихрем рванули в Лондон, сирена ревет, а я, чтоб не увидели, сижу на полу в машине, и еще ковриком меня прикрыли. Так здорово Когда мы добрались до Скотланд-Ярда, дядя Генри спросил, знаю ли я Эльвиру, секретаршу Найта, он, оказывается, с ней договорился, и она проводит меня по черной лестнице, по той самой, что идет из ресторана. Дядя велел мне взять пузырек чернил и засунуть его в букет. А потом объяснил, что надо говорить, что делать. Ну.., вот и все.
— Мне многие сегодня помогли, — продолжил Генри. — Эльвира прелесть что за девушка… Марджори Френч заставила своих сотрудников прийти пораньше. Это она так устроила, что явилась и Рэчел Филд. Ведь Рэчел почти никогда не ходила на демонстрации моделей. Я не думал, что придут Патрик и Майкл. Но Марджори упросила Патрика, сказала, что при нем будет чувствовать себя спокойнее. А он где-то обедал вместе с Майклом и заодно прихватил и его. Так мы и разыграли наш небольшой спектакль. Я верно рассчитал: нервы у Найта не выдержали. Но что мы делали бы, если бы столкнулись с двумя такими противниками, как Рэчел?
Он вдруг почувствовал, что его не слушают, и поднял голову. Дональд с Вероникой целовались. Похоже, им было не до него. Все остальные спали.
— Ну и отлично, — сказал Генри. — Пойду-ка и я лягу.
Герд Нюквист
ТРАВОЙ НИЧТО НЕ СКРЫТО…
Письмо от Люси Лунде пришло с утренней почтой. На большой перемене я прочитал его в учительской.
Письмо это, написанное крупным безликим почерком с наклоном влево, изобиловало орфографическими ошибками и выспренними оборотами.
Люси «с удовольствием» вспоминала нашу последнюю встречу, «сожалела», что мы с ней так долго не виделись, «позволяла себе осведомиться» о моем здоровье и «имела счастье» пригласить меня на обед в понедельник 8 января. Она была «искренне предана» мне и т. д.
Люси Лунде…
Когда мы учились с ней в одном и том же классе реального училища, она была похожа на ангелочка. Золотоволосая, бело-розовая и пухленькая. С той только разницей, что ангелочки с картинок глядят на мир простодушными и доверчивыми глазами, а в глазах Люси не было ни простодушия, ни доверчивости. Мальчики нашего класса тогда этого не понимали; мы все были влюблены в нее по уши. Но Люси метила выше: соученики ее не интересовали.
Ее притязания, однако, подчас шли вразрез со здравым смыслом, если у нее вообще был здравый смысл. Ее всегда словно магнитом притягивало все блестящее. А как известно, не все то золото… И к тому же Люси поразительно ошибалась в расчетах.
После того как она с грехом пополам окончила реальное училище, я виделся с ней лишь изредка. Она начала петь в хоре Норвежской оперы. Шли годы, время от времени ей давали маленькую роль.
Она была из тех девиц, что вызывают у юношей сладостные мечты, а у стариков — игривые фантазии.
Бывая в Норвежской опере, я всегда следил за взглядом Люси. А она усердно и настороженно ощупывала глазами публику в первых рядах партера. Так глядят дети, прикидывая, в каком из свертков под рождественской елкой спрятан самый лучший подарок.
В конце концов она выбрала отличный сверток. В нем был упакован полковник Лунде, председатель Общества любителей поэзии, владелец лесных угодий в Эстфоде, обладатель лучшей в стране коллекции серебряных кубков и хозяин большого мрачного дома на Холменколлосене. Почему Люси свела с ума полковника Лунде, было, в общем, понятно. В свои шестьдесят лет он надеялся, что еще сможет полакомиться марципановой булочкой с кремом и вишневым вареньем. Он был женат, но до развода дело не дошло. Его жена, которая всегда была благовоспитанной дамой, весьма своевременно отошла в лучший мир.
И вот теперь новая жена полковника Лунде прислала мне письмо, составленное в необычайно выспренних выражениях, с приглашением пожаловать к ней на обед.
Но вслед за своей подписью она добавила две фразы на самом обыкновенном норвежском языке. Очевидно, повинуясь неожиданному порыву, она приписала их перед тем, как вложить письмо в конверт:
«Приходи во что бы то ни стало. Мне страшно».
Мрачный дом полковника Лунде серой громадой возвышался в январской мгле. Остановившись, я окинул его взглядом. Я хорошо помнил этот дом с детских лет. Тогда он казался мне роскошным: фронтоны, выступы, лепные узоры у окон разной формы и величины. И башня над чердаком. Да и сад я воспринимал теперь совсем по-иному.
Когда я был мальчиком, я видел внушительный сад вокруг роскошного дома полковника Лунде. Теперь передо мной был огромный сад вокруг мрачного дома полковника Лунде. Огромный сад, заросший высокими лохматыми елями. В их верхушках чуть слышно шелестел ветер.
Было ровно пять часов вечера. Я позвонил в дверь. Мне открыли, и я увидел большие зеленые глаза. Большие зеленые глаза на тонком девичьем лице. Черная челка нависла над бровями, а длинные пряди небрежно ниспадали на плечи. Девушка была высокая и худенькая. Моя мать назвала бы ее долговязой.
— Доцент Бакке? — спросила она.
