Татьяна Степанова - Прощай, Византия!
– Свет не включается, а где щит или пробки у них, я не найду. – Вадим светил фонарем. Жалкое оранжевое пятнышко металось по стенам. Они пересекли холл. Кравченко едва не споткнулся – на полу поперек холла валялся опрокинутый ореховый столик – подставка для вазы. Осколки вазы лежали тут же. Дальше – в коридор: здесь поперек дороги валялось на боку кресло, словно преграждая кому-то путь. Пятнышко света скользило по обоям, наконец нащупало двери гостиной. На ковре – подушка, какие-то пятна…
Кравченко нагнулся, тронул их:
– Это кровь, свежая!
Свет фонаря выхватил из мрака чье-то лицо. Это было так неожиданно и так страшно, что сердце Кати замерло. Она вцепилась в Драгоценного. Со стены на них, вторгшихся в этот глухой неурочный час в запретную зону, смотрел портрет. Византийская мумия – в блеске имперском и золоте погон, в дыме кадильниц, в громе победных маршей, в орденах, лампасах и легионах, километрах колючей лагерной проволоки, в ужасе и славе – воскресшая из небытия.
– Черт, вот черт… – Кравченко не отрывал от портрета глаз. – А я думал, что он такое же мурло был, как Берия!
Катя увлекла его за собой. Кровавые следы обнаружились на дверном косяке. На полу в коридоре. Здесь тоже валялась преграда – опрокинутая горка, в которой хранился кузнецовский фарфор.
Кравченко повел фонарем влево – пятно света уперлось в дверь. Катя помнила: здесь на первом этаже рядом с кухней, на пороге которой они стояли, располагался чулан. На его двери она увидела свежие светлые выщерблины, царапины, пробоины, словно в эту дверь кто-то бил чем-то острым – бил, в слепой ярости намереваясь во чтобы то ни стало добраться до…
Кравченко приложил палец к губам и… ногой (силы ему было не занимать) саданул по двери. Она затрещала, он снова ударил – в темноте за дверью раздался испуганный вопль, визг. Дверь сорвалась с петель. Кравченко сунулся в проем – свет фонарика заплясал по стенам, полкам, заставленным разным старым барахлом, спустился ниже, ниже и….
На полу за моющим пылесосом и какими-то полиэтиленовыми мешками Катя увидела Ирину, скорчившуюся, полуголую – в одной ночной рубашке, прикрывшую голову окровавленными руками. На ее плечах, на руках алели глубокие ножевые порезы. Ослепленная светом, она боялась взглянуть на них, только выла, скулила, как раненый зверек.
Катя бросилась к ней.
– Не бойся. Тебя никто не тронет. Что тут у вас стряслось? Мы услышали крики.
Ирина смотрела на нее мутными глазами – она не понимала, кто перед ней.
– Что с тобой? Где Нина, где мальчик?! Ира, ты слышишь меня, ты меня узнаешь? Помнишь, я приезжала к вам сюда? Что с тобой произошло?
– Оно… оно набросилось на меня, – девушка тряслась, как в лихорадке, губы не слушались ее. – Я спала, потом проснулась… В моей комнате кто-то был. Он… нет, оно… Оно набросилось на меня, пыталось убить. Я вскочила, побежала… Оно гналось за мной в темноте. Я спряталась здесь. Где оно?! – Она впилась в Катину руку, причинив боль наманикюренными ногтями.
В это время наверху раздался грохот – словно кто-то бился взаперти, вырываясь на свободу.
– Помогите! Пожалуйста, на помощь кто-нибудь!!
Катя поняла: это кричит Нина.
– Оставайся с ней, – сказал Кравченко. – Я наверх. Где лестница?
– В холле. – Катя поднялась, увлекая за собой Ирину: от ужаса и потери крови та совсем ослабла. А из затхлого чулана, лишившегося двери и ставшего в темноте настоящей ловушкой, надо было срочно выбираться.
Петра Елецкого повезли в главк. Туда же должны были доставить и задержанного Павла Судакова. Очную ставку, несмотря на поздний час, решено было не откладывать. Независимо от ее результатов, Павла Судакова должны были задержать. И по дороге в главк Никита Колосов думал только о том, как лучше и профессиональнее выстроить обоюдный допрос наемника и заказчика.
Внезапно у него сработал мобильный. Звонил старший группы, посланной для обыска московской квартиры Петра Елецкого на Земляном Валу.
– Никита Михайлович, квартиру вскрыли. Тут коллеги с Петровки, понятые, – бодро докладывал старший группы. – Квартира в сталинском доме на пятом этаже. Дом рядом с Курским вокзалом, фасадом выходит на Садовое кольцо. При обыске найдены боеприпасы – патроны к пистолету «ТТ» и винтовке, а также документы.
– Какие? – спросил Колосов: он только что свернул следом за дежурной машиной, везущей Елецкого, с Большой Никитской в Никитский переулок, где располагался главк.
– Паспорт на имя Елецкого Петра Николаевича и пластиковая карта с его фотографией. Просроченная, правда, карта. Но зато тут указано его прежнее место работы.
– Какое место работы?
– До августа этого года он работал охранником частной школы танцев, расположенной по адресу: Колпачный переулок, 17. Знаю я этот переулок – это на Чистых Прудах. Утром туда надо будет подъехать, расспросить о Елецком владельца школы. Никита Михайлович…. Михалыч, ты слышишь меня?
Сквозь лобовое стекло в эту самую минуту Колосов видел, как возле освещенного подъезда главка оперативники высаживают из дежурного «газика» скованного наручниками Елецкого.
Ощущение свершившейся катастрофы… Чудовищной ошибки… Упущенных – почти или уже бесповоротно – возможностей…
* * *На лестнице стоял леденящий холод – дуло с третьего этажа, с чердака. А на втором в одной из комнат кто-то что есть силы лупил чем-то тяжелым в дверь. Вадим Кравченко ринулся по коридору на шум. Луч фонарика выхватил из темноты на полу, на ковре что-то темное, бесформенное – это было детское одеяло. Дверь детской (Кравченко понял, что это детская, только влетев в комнату) была распахнута настежь. Он увидел пустую детскую кроватку. А в комнате напротив по-прежнему в дверь били чем-то тяжелым – дубовая дверь трещала под отчаянными ударами.
– Кто здесь? – крикнул Кравченко.
Одна из филенок двери с треском вылетела.
– Помогите, кто-нибудь! Павел, это вы? Меня заперли! – за дверью кричала Нина.
– Нина, отойди от двери, сейчас я тебя выпущу.
– Кто это? Кто здесь?!
– Это я, Вадим. Ты не бойся. Мы здесь. Катя там внизу с этой вашей девчонкой, ее кто-то ножом всю порезал! – Кравченко ногой выбил замок.
Дверь распахнулась – задыхающаяся Нина с тяжелой лампой в руках стояла на пороге. Как вообще смогла она, слабая женщина поднять этот десятикилограммовый «сталинский ампир» – абажур на увесистой мраморной подставке и как кувалдой сокрушать им запертую дверь? Впоследствии, вспоминая этот эпизод, Вадим Кравченко с крайним скептицизмом относился ко всем рассуждениям о «женской слабости».
– Скорей, я слышала крики. Лева где? – Нина, еще не веря в чудесное появление здесь, в ослепшем от темноты доме Катиного мужа, устремилась в детскую. – Его нет! Где он? – Она замерла, потом бросилась в коридор к лестнице на третий этаж.
Кравченко ринулся за ней. На винтовой лестнице обогнал, преодолел последние ступени и…
В лицо ему ударил ледяной ветер. На фоне открытого настежь окна он увидел две фигуры – маленькую в белой детской пижаме на подоконнике и рядом – темную, по паучьи приникшую к своей жертве. Темная резко обернулась – луч фонаря уперся в черное пятно вместо лица. Лицо скрывал натянутый на голову черный чулок. Кравченко ринулся к окну – существо в черном яростно взвизгнуло и с силой толкнуло маленькую фигурку – это был светловолосый мальчик – с подоконника.
Дальнейшее произошло в течение одной секунды – Кравченко ударом кулака отбросил нападавшего в сторону – в луче фонаря мелькнули потертые джинсы, кроссовки, тоже обтянутые черными чулками (уловка, чтобы не оставлять следов). Он успел подхватить ребенка, когда пальцы того уже соскользнули с карниза, за который тот тщетно пытался уцепиться. Кравченко вытащил мальчика – и в это мгновение нападавший вскочил на ноги. В руке его блеснуло лезвие ножа. Размахивая им, он снова бросился на Кравченко, преградившего ему путь к лестнице, – лезвие метило в мальчика, Кравченко увернулся, закрыв ребенка собой. Нож вонзился ему в руку. Тут подоспела Нина. Кравченко сунул ей ребенка и как танк попер на нападавшего, загоняя его в угол. Теперь, когда его руки были свободны, он знал, что делать с этим… обмотанным чулками. Смял, выбил нож, опрокинул на пол, прижал это орущее, извивающееся создание коленом к полу и содрал с головы чулок.
– Нина, возьми фонарь, свети!
В это мгновение на чердаке вспыхнул верхний свет. По лестнице застучали торопливые шаги. До чердака добралась Катя.
– Ирина внизу включила свет, там были вывернуты пробки! – крикнула она и… замерла, цепляясь за перила.
В ярком – слишком даже ярком, болезненном для глаз после темноты электрическом свете она увидела на полу в руках Кравченко ту, которую видела здесь в доме раньше и даже пыталась ей когда-то помочь. Это была Зоя Абаканова. Нина, прижимавшая к себе Леву, смотрела на нее с ужасом.
