Елена Арсеньева - Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник)
Лизе, конечно, нужно было убраться в квартиру, а то и за ворота потихоньку выйти, но ее ноги словно приросли к земле. Она во все глаза смотрела на полицая, но, само собой, вовсе не из-за его горячей красоты, а просто не могла взять в толк, серьезно он говорит или придуривается. Фарс какой-то, честное слово! Жуткий и жестокий фарс, вот куда она попала. И зло спросила себя: не лучше ли в таком случае было остаться в лесу? Сама же себе и ответила: лучше. Если бы не Баскаков и не Фомичев. Если бы не Фомичев и не Баскаков!
— Короче говоря, — подытожил полицай, которому, видимо, надоело наблюдать две пары откровенно вытаращенных на него глаз, — вот тебе приказ от городской управы: чтоб не позднее завтрашнего вечера тут ни травинки не было. Ясно?
— О, пан полицай! — возопил Анатоль в откровенном ужасе, переводя перепуганный взгляд то на джунгли в развалинах, то на полицая. — Да как же сие возможно? Тут неделю надо трудиться! Нет у меня таких сил и возможностей! Кроме того, я не настоящая хозяйка развалин, а племянник!
— Да какая разница немцам, кого к стенке ставить — тебя или настоящую хозяйку? — искренне удивился полицай. — Не хочешь к стенке? Тогда чего ерепенишься? Давно взял бы себе из лагеря парочку пленных для домашних работ. Благо благонадежным гражданам это разрешается. А там не все жиды да комиссары, есть ребята смирные, трудолюбивые, которые только и мечтают себя немцам с хорошей стороны показать, они не сбегут. Только нужно и пленных, и их охранников кормить да взятку дать начальнику охраны. Ну и мне за посредничество…
Он показал в наглой улыбке белоснежные зубы.
— Столько народу! — возопил в ужасе Анатоль. — Столько денег! Нет, такое не для моего кармана! Пускай тетя, пускай она, я нет, я не буду…
— Хм, воля твоя, — зевнул полицай. — Только тогда не обижайся. Я доложу в шуцманшафт, в полицейский участок, что по такому-то адресу, значит, саботируют распоряжения господина коменданта.
— Нет! — горестно всхлипнул Анатоль.
Восковая мордашка его исказилась такой искренней болью, что в любой другой ситуации Лиза непременно пожалела бы его. Но выбирать ситуацию ей не было дано, а потому жалеть Анатоля она не стала. И вообще, ей перепалка мужчин надоела. Краем уха слушая, как горько вздыхающий племянник сговаривается с полицаем, во сколько и куда завтра прийти за пленными, она поднялась на крыльцо, нашарила в саквояже ключ и отперла английский замок на двери, посреди которой была намалевана белой краской большая облупленная цифра 2.
* * *— Слушайте, а они что, поехали в Сормово в какой-то бандитский притон? — осторожно спросила Алёна. — С криминальными авторитетами встречаться?
— Да какие, к чертям, авторитеты! — с досадой воскликнула Марина. — В музей района поехали, только и всего. Там вроде факты какие-то новые вскрылись насчет войны, ну и надо было узнать, что и как. У нас же рубрика есть: «Люди войны». И ведет ее Катя, корреспондентша. А Тоню отправили с ней, потому что в музее протечка крыши и еще какая-то гадость, экспонаты заливает. В общем, нас попросили взять это дело на контроль. Ничего более некриминального просто придумать невозможно, верно? Но девчонки пропали — ни дома их нет, ни на работе.
— Но ведь они же, кажется, барышни взрослые, — еще осторожнее проговорила Алена. — Не могло быть так, чтобы…
— Не могло! — с большой досадой ответила Марина и даже воздух ладонью рубанула в доказательство того, что нет, не могло. — Тоня еще ладно, она худо-бедно способна на некоторые… мм… неожиданности, но Катерина… Нет, исключено! Катя железный человек. Для нее работа — прежде всего, и всякое такое. К тому же у нее встреча была сегодня назначена с одним иностранцем, немцем вроде бы, который специально в Нижний приехал, чтобы с ней повидаться. Я не сильно в курсах, что там и как, но Катерина какой-то сенсацией грозилась. Дедуля к ней пришел, а ее нет. Часа полтора прождал, да так и ушел. Правда, философски отнесся к тому, что Катерины нет, мол, дело молодое… Я уж не стала ему говорить, что девчонки еще вчера пропали, а то хватил бы кондрат старикана — он уже совсем божий одуванчик. Вообще, на грани старческого маразма, ну разве можно в такие годы в такую даль пускаться?
— Я этого старикана видела, — усмехнулась Алёна. — Ничего себе одуванчик! Он еще хоть куда, по-моему, маразма в его случае ждать дольше, чем Сольвейг ждала Пер-Гюнта. Да, впрочем, бог с ним. Слушайте, Катерина из какой редакции?
— Из культуры, — сердито ответила Марина, которую, такое ощущение, праздное любопытство Алёны начало раздражать. — Разве вы ее не помните? Она вот здесь, за компьютером сидела, вы же ее видели. Неужели не помните?
Уже говорилось: хорошей памятью, особенно зрительной, Алёна не отличалась. То есть иногда некоторые лица впечатывались в нее просто намертво, а некоторые так и скользили где-то по обочине сознания. И поэтому она только виновато покачала головой, поглядев на стол, на который показала Марина: не помню, мол. И вдруг взгляд ее упал на фотографию, стоявшую в рамке, — две девушки держат огромного белого медведя и тянут его каждая к себе, как Груше и жена губернатора тянули в разные стороны ребенка в пьесе Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг».
— Это они, — сообщила Марина похоронным голосом, заметив взгляд писательницы. — Они за один репортаж приз получили на двоих… их потом даже по телевидению показывали…
В голосе редактрисы задрожали слезы, но Алёна не обратила на ее печаль внимания, будучи всецело занята разглядыванием фотографии.
— Боже ты мой! — воскликнула она внезапно. — Слушайте, ну и растяпа же я, память — совершенно как решето… А я-то все думала, ну где я ту девушку видела? Конечно же здесь!
— Вы о чем, Алёна? — весьма раздраженно спросила Марина, видимо, до глубины души пораженная черствостью писательницы Дмитриевой. — О чем вы говорите, когда…
— Да о том, что я вашу барышню вчера видела! И подругу, наверное, тоже — вроде бы там были две девушки. Катю заметила, потому что она, во-первых, рыженькая, а во-вторых, на меня поглядывала, как на знакомую. Слушайте, Марина! Когда именно пропали ваши девчонки?
— Примерно в полдень наш водитель оставил их на площади Горького.
— Ну точно! Я их видела в начале первого, — кивнула Алёна. — Именно на площади Горького, около магазина «Поларис». Я туда шла модем новый покупать, мой почему-то настройки не сохраняет — стоит, скажем, электричеству отключиться, и его надо заново настраивать. Так я о чем? Шла, значит, я в «Поларис» и увидела, как ваши девочки садятся в серый «Ниссан».
— Вот как? — нахмурилась Марина. — Получается, что они остановили попутку, и чертов «Ниссан» завез их невесть куда?
— Ну, — осторожно сказала Алёна, — очень может быть, что так все и было.
— Погодите! — всплеснула руками Марина. — Выходит, вы их последней видели? А номер того «Ниссана»? Номер у него какой?
— О господи… — пробормотала покаянно Алёна. — На номер-то я и не посмотрела, вот балда. То есть просто совершенно не обратила внимания.
— Алёна, Алёна! — в отчаянии почти закричала Марина. — Да напрягитесь же! Вы ведь детективы пишете и должны… не можете не понимать… Вам только кажется, что ничего не заметили, а если порыться в памяти, то вдруг чего и вспомните!
— Нельзя вспомнить то, чего не знаешь, как говорила одна моя подруга, — огорченно вздохнула Алёна, тем не менее добросовестно обшаривая закоулки своей дырявой памяти. — Только и помню, что машина была «Ниссан». Я почему-то тогда про Чапека стала думать, а про девушек забыла.
— Чапек-то здесь при чем? — в сердцах бросила Марина. — Нашли о ком думать в такой момент! Я его вообще терпеть не могу.
— Ну я же не знала, что момент именно такой, — оправдывалась Алёна. — Чапека я тоже не очень люблю, кроме одного его рассказа, такого полудетективного… — И она вдруг замерла, уставилась на Марину, вскрикнула: — Вспомнила! Вспомнила, почему я про Чапека подумала! У него же есть рассказ про поэтические ассоциации, там какой-то поэт видит машину, сбившую женщину, и восстанавливает ее номер с помощью пришедшей ему в тот момент в голову метафоры… Двойки он сравнивает с шеями лебедей и так далее. Точно знаю, почему я про Чапека подумала… потому что в номере того «Ниссана» было две шеи лебедя. В смысле, две двойки.
— Так… — обронила Марина, и ее щеки загорелись от волнения. — Ну, теперь они у меня попляшут! Теперь пусть попробуют не принять мер! Я их со свету сживу!
И она сделала своими изящными руками, пальцы которых были унизаны перстнями один другого краше, такой жест, как если бы кому-то немилосердно скручивала шею.
— Марина, а кто такие «они», о которых вы так сурово говорите? — осторожно поинтересовалась Алёна.
— Да эти… — Марина выразилась весьма энергично. — Из милиции!
