Полина Дашкова - Никто не заплачет
Столешница была покрыта стеклом. Под стекло Вера клала фотографии школьные, университетские, мамины в детстве и в юности, в общем, те, на которые хочется часто смотреть. Туда же, под стекло, иногда засовывала листочки с важными телефонами, чтоб не потерять. Почему-то именно под стекло попал многострадальный факс с текстом, написанным от руки. Наверное, это вышло машинально. А сверху стоял принтер, и Вера раньше этот листочек не замечала, забыла о нем.
– Вы слушаете?
– Да.
– Я нашла. Кажется, это именно тот факс. Написано по-чешски, от руки. Хотите, я ва прочитаю по телефону? Здесь всего несколько слов. Просто адрес и что-то непонятное. Брунгильда какая-то…
– Ну, Брунгильда – это вполне понятно, – произнес Антон после долгой паузы. – А адрес московский?
– Нет. Карлштейн. Насколько я знаю, есть такой старинный городок под Прагой. Давайте мы с вами встретимся, и я отдам вам бумагу. К сожалению, никаких других ваших факсов не сохранилось.
– Других и не надо. Только этот, он единственный… самый важный… спасибо вам огромное, Вера. – Было слышно, как волнуется Курбатов, голос его чуть охрип, стал глухим. – Где и когда вам удобно со мной встретиться?
«Нет, он не бандит, – еще раз подумала Вера, – он не врет и никакой опасности не представляет…»
– Давайте на Маяковке. Прямо на площади, у памятника, – предложила она, там трудно потеряться.
– Во сколько?
– Сейчас без пяти двенадцать… К часу успеете?
– Конечно. Спасибо вам.
– До встречи.
Вера положила трубку и тут же услышала возбужденный голос Сони:
– Вы же не договорились, как узнаете друг друга! Ты его никогда не видела! Он тебя – тоже. Мало ли молодых людей будет стоять у памятника?
– Ой, да, действительно! – спохватилась Вера. – Может, он перезвонит сейчас?
И тут раздался звонок в дверь. На пороге стоял Федор.
* * *Гроза обрушилась внезапно. Утро было душным, тополиный пух замер в густом знойном воздухе. И вот к полудню небо потемнело, ударил гром, через миг ливень упал сплошной стеной.
Володя успел нырнуть в первый попавшийся подъезд. В последнее время он легко простужался, а вымокнуть до нитки и заболеть сейчас, в такой ответственный момент, нельзя. Надо переждать ливень.
Он поднялся на один лестничный пролет, встал в темном углублении за лифтом.
Воняло кошками и мочой. Дом был старый, подъезд без кода, без домофона. Лампочки вывинтили, все до одной. Мутный грозовой свет едва пробивался сквозь немытое окно лестничной площадки. Ливень шумел, иногда вспыхивала молния, совсем близко, и лестница на миг озарялась тревожным, фантастическим заревом.
Хлопнула дверь. Володя сделал шаг, перегнулся через перила и разглядел маленький детский силуэт.
Совершенно мокрая девочка-толстушка лет семи вошла в подъезд босиком, держа в руке сандалики. Остановилась, тряхнула мокрыми волосами. Наверное, не могла решить, как лучше – обуваться здесь, в подъезде, или дойти до квартиры босиком. И вдруг страшно закричала.
Володя не сразу понял, что произошло. Крик девочки перешел в хриплый, надрывный кашель. Он, ни секунды не раздумывая, инстинктивно кинулся на помощь ребенку, побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. И только тут заметил высокого сутулого мужчину. Молния ярко осветила подъезд. У мужчины была расстегнута ширинка.
– Мама! – кричала девочка сквозь кашель. Сверху щелкнул замок, открылась дверь. Высокий сутулый мужчина, застегиваясь на бегу, бросился вон из подъезда.
– Лидочка! Лидуша! Доченька, не бойся, я здесь! – сверху послышался быстрый топот, испуганный женский голос.
Из квартиры на первом этаже тоже кто-то вышел.
Ребенку помогут, с ребенком будет все нормально. А зло должно быть наказано. Дверь подъезда захлопнулась за Володей.
Ливень ударил в лицо. Сквозь струи воду было трудно разглядеть высокую фигуру, которая быстро пересекала пустой двор. Вокруг ни души. Володя почти летел сквозь ливень. На бегу он выхватил пистолет.
Оружие уже было обстреляно в Серебряном бору ранним утром. Четкие сухие выстрелы далеко отдавались в пустом огромном парке, над медленной, подернутой тонким туманом Москвой-рекой. Володя с приятным волнением обнаружил, что стреляет лучше, чем думал. Наметив темную выпуклость на березовом стволе, он попал в нее сразу, почти не целясь. Просто представил, что перед ним – Сквозняк собственной персоной. И не промахнулся.
Но сейчас он должен был выстрелить на бегу, сквозь ливень, в бегущего зигзагами незнакомого длинного человека. Он понимал, что может дорого заплатить за этот случайный выстрел, его вычислят, поймают. Современная криминалистика легко справляется с баллистическими задачками. Пуля выдаст его с головой, а оружие свое он ни за что не бросит… Однако гнев и брезгливость пересилили здравый смысл. Сколько еще детей закричит от ужаса и отвращения, увидев расстегнутую ширинку в темном подъезде?
Нет, никто больше не закричит. Никого больше эта мразь не напугает.
Бегущий невольно приостановился под темной аркой, всего на миг, чтобы опомниться, оглянуться. Совсем близко ударил гром, и Володя выстрелил. Человек дернулся, замер с раскинутыми руками, будто хотел взлететь, и медленно, тяжело рухнул.
* * *– Ты только что проснулась? А кто звонил? – Федор поцеловал Веру в щеку.
– Это по работе, – ответила она, – мне придется уйти на час. Ты завтракал?
– Нет. Я сейчас сам все приготовлю. Ты пока собирайся. Соня, тебе сколько сделать гренок?
– Две.
Следующий телефонный звонок застал Веру у раковины, с зубной щеткой во рту. Соня схватила трубку, опередив Федора. Она решила, это перезванивает Курбатов, чтобы спросить, как они с Верой узнают друг друга. Но в трубке был совершенно другой голос, незнакомый, глухой, очень официальный.
– Здравствуйте. Позовите, пожалуйста. Веру Евгеньевну Салтыкову.
– Минуточку…
Вера быстро прополоскала рот и взяла трубку из Сониных рук.
– Моя фамилия Завьялов. Я владелец издательства… Позапрошлой ночью Станислав Михайлович погиб. Похороны, вероятно, в понедельник.
– Простите, что вы сказали? Как погиб?.. Он был у меня позавчера вечером…
– У вас? – последовала короткая пауза. – Жена зарезала его ночью. Спьяну, кухонным ножом.
– Нет, – тихо и твердо сказала Вера, – этого не может быть. Вы что-то путаете.
– Я понимаю, для вас это шок. Трудно сразу поверить. Вы со Станиславом Михайловичем старые друзья. И все-таки это правда. Очень сожалею… Я позвоню вам завтра, скажу точно, когда и где кремация. И вот еще… – опять короткая пауза, – я встречался со следователем, он спрашивал, где Стас провел вечер накануне. Никто не знал. Вам могут позвонить из прокуратуры, хотя следствие чистая формальность. Там все ясно. Кроме Инны, этого никто не мог сделать.
– Но почему? – выдохнула Вера. – За что?
– Они хотели разводиться, ругались постоянно, она претендовала на квартиру. Много выпила и сама не помнит, как убила. Спящего.
Горло у Веры сдавил спазм, она пробормотала «простите» и положила трубку.
Соня испуганно смотрела на нее.
– Что случилось? Ты вся белая.
– Стас… – прошептала Вера.
– Ну где вы? Завтрак готов. – Федор появился на пороге кухни, в фартуке Надежды Павловны, с большим ножом в руке. – Кто звонил? В чем дело?
Вера смотрела на него, как будто видела впервые, не понимала, зачем здесь этот чужой, совершенно посторонний человек, почему на нем мамин старый фартук с синими петухами, а в руках – большой кухонный нож. Она как-то машинально обняла Соню, словно хотела на миг почувствовать живое знакомое тепло, потом, ни слова не говоря, ушла в свою комнату и закрыла дверь.
– Соня, что с ней, не знаешь? Кто звонил? – спросил Федор, когда они остались вдвоем в прихожей.
– Не знаю, – пожала плечами Соня, – может, что-то с работой?
Она прекрасно поняла, работа здесь ни при чем. Что-то случилось со Стасом Зелинским. Что-то очень нехорошее. Может, заболел тяжело? Однако обсуждать это с Федором совсем не обязательно.
А он уже стучал в запертую дверь Вериной комнаты.
– Вера, открой, что случилось?
Вера натягивала на себя первое, что попалось под руку, джинсы и какую-то майку. Ей хотелось скорее уйти, убежать куда-нибудь, побыть одной. Ни с кем не разговаривать. Просто невозможно было произносить вслух страшные, дикие слова, объяснять, обсуждать…
Случайно бросив взгляд на письменный стол, она вспомнила про факс. Надо встретиться и отдать. Человек ждет, для него это важно. Она обещала. Сложив бумажку с чешским текстом, она сунула ее в карман джинсов.
– Федор, вы не трогайте ее сейчас, если она нервничает, ее не надо трогать. Пойдемте завтракать. Она сама потом все объяснит, – спокойно, по-взрослому говорила Соня.
– Нет, я так не могу. Я должен знать. – Он не отходил от двери. – Вера, открой. Что за дела? Кто звонил? Ты обиделась на меня, что ли?
