Фридрих Незнанский - Чужие деньги
И самое удивительное заключалось в том, что у этого дурака оказалось достаточно сообразительности, чтобы во всех подробностях продумать и осуществить без сучка без задоринки свой дурацкий план!
Началось все с письма… нет, тьфу ты! Началось раньше письма. Пару лет назад, а может, и раньше. Он, конечно, тоже не подарок: он прежде сильно пил. Но потом ведь нашел в себе силы бросить! А когда бросил, жена стала такая добрая, приветливая, и думалось, все у них еще наладится, сыновья растут, и заживут они все вместе душа в душу. Но ведь пойми этих женщин! Увлеклась какой-то психологической дурью, покупала тонны этих популярных книжонок, все в доме было устлано ими. Егор предупреждал ее: «Брось! Зачем тебе это надо? Такие книги пишут старые девы, чтобы сбивать ими с толку нормальных женщин, у которых есть мужики». Одно время казалось, что Валя послушалась, по крайней мере, книжонок при нем в руки не брала. Но втайне, наверно, читать их не отвыкла. Знает Егор, что там пропагандируется: женская самостоятельность и независимость, а попросту говоря, блядство. Самое натуральное блядство. Он всегда это знал, но, как последний идиот, надеялся, что Валька — она же умная баба, и увлечения ее останутся на уровне воздушных мечтаний — словом, на уровне головы. Не перейдут ниже пояса. Значит, ошибался.
Как они решились переслать письмо по почте, чтобы оно оказалось в почтовом ящике семьи Князевых, с риском, что Валентина первой прочтет и порвет? Должно быть, изучили характер его жены: Вальке не откажешь в благородстве, адресованное ему письмо она никогда не прочла бы… Письмо было как письмо: в стандартном конверте, графы «Куда» и «Кому» заполнены на пишущей машинке. Егор его чуть было не выбросил сразу, подумал, что реклама, но, не отдавая себе отчета, почему и зачем, все-таки надорвал. И тем открыл череду своих терзаний. Из конверта на него выпрыгнул черт… выпрыгнула голая Валентина. С каким-то незнакомым мужиком — если только степень знакоместа можно установить по затылку, спине и заднице. Он брал Валентину сверху, и ее лицо высовывалось из-за его плеча — лицо, оргазмирующее каждой клеточкой, распахнутыми глазами, полуоткрытым влажным ртом. Его сладострастно фиксировал фотоаппарат, расположенный, судя по точке съемки, где-то на потолке. Лицо жены Егора, матери его сыновей, едрит твою переедрит!
Сначала Егор ни о чем не успел подумать: его прохватило до печенок нерассуждающей болью, насквозь обожгло. Восстановив способность рассуждать, он трезво сказал себе: «Неправда. Этого не может быть. Наверняка фотомонтаж. Взяли порнографическую фотку и прилепили бляди голову Валентины». Но Егор знал, что это не так. Во-первых, такое выражение лица невозможно сфотографировать случайно, когда Валя, допустим, идет по улице; Егору ли не знать, что таким ее лицо бывает только в совершенно определенный жизненный момент! Ну, а во-вторых, чтобы окончательно развеять наклюнувшиеся сомнения, из-под бедра незнакомого мужика высовывалось округлое женское колено, на котором отчетливо запечатлелся извилистый черный шрам. Егор отлично помнит, как он учил Валю кататься на велосипеде, в то лето, когда они еще не были женаты, и попытка одновременно держать равновесие и крутить педали закончилась падением в некстати находившуюся поблизости кучу угля. Угольные частицы так и остались, их невозможно вывести, похоже, будто под кожей по коленной чашечке ползет пиявка… Чувство, что этот шрам, и то лето, и их общие воспоминания, и их любовь переданы другому, заставило Егора заскрипеть зубами. Он все еще стоял возле почтовых ящиков, словно могло случиться что-то еще более страшное, если он сдвинется с места. Девочка лет двенадцати, которая вошла в подъезд, ведя на поводке пышную, колышущуюся, как шуба, черно-бурую колли, посмотрела на непонятного дяденьку с подозрением и на всякий случай прижалась к стенке, стремясь поскорее его миновать. Егор поспешно повернул фотографию так, чтобы девочка не могла увидеть, что вытворяет в постели ею жена. Он оберегал те клочки интимной неприкосновенности, которые у него остались.
Помимо фото конверт содержал еще и записку, которая выпала и приклеилась к натоптанному полу. Егор поднял ее, ожидая комментариев: имени Ванькиного любовника, места их встреч… Но наткнулся на две строчки:
«Не совершай лишних движений.
Месть — это блюдо, которое едят холодным».
Что-то в нарочитой лаконичности записки напоминало Валентинину манеру в раздражении выражаться вот так же издевательски афористично. Егору померещилось, что жена все это нарочно подстроила, чтобы посмеяться над ним… или чтобы заставить его ревновать. Как хорошо, если бы так оно и оказалось! Конечно, ревность — глупый способ, подходящий скорее, чтобы разрушить, а не освежить супружескую любовь. Но если бы Валентина решилась на измену только по этой причине, если бы она открыто призналась: «Ты в последнее время перестал обращать на меня внимание, утонул с головой в зарабатывании денег, а я живая женщина, мне все это нужно, и вот я со злости легла под первого попавшегося мужика…» Егор бы здорово на нее разозлился, да, уж это точно. Может быть, съездил бы разок по наглой красивой роже — только так, чтобы не выбить зубы, на что ему жена беззубая? Но, уж это точно, убивать никого не захотел бы. Ни ее, ни его. Поссорились и помирились, какие проблемы?
Зло заключалось в том, что Валентина признаваться не собиралась. В тот первый вечер, отравленный для Егора мерзейшей фотографией, он не столько ужинал, сколько наблюдал за женой. Полнейшая, нетревожимая безмятежность. Никаких признаков, что она знает о письме. Никаких признаков, что она показывает чужим мужикам (где один, там и двое, и трое, и неизвестно сколько еще) свой шрам, похожий на ползущую пиявку, и свою смугловатую янтарную раковинку в окружении курчавых, более темных, чем на голове, волос, для которой Егор подбирал столько смешных и ласковых слов, а теперь вот захотелось припечатать ее по-матерному… Он действительно выругался — вслух, витиевато, от всей души. Валентина аж подскочила.
— Ты что? При детях?
— А пускай при детях! Пошли в койку!
Егор изучил ревность насквозь: она — великая захватчица. Все гребет под себя, все присваивает, все перетолковывает в угодном для себя духе. Если бы Валентина начала сопротивляться, он подумал бы: «Сегодня ее отжарили на все корки, потому ей больше не хочется». Когда же она, пассивно повинуясь, позволила увлечь себя в спальню, он подумал: «Боится, чтобы я не заподозрил, что у нее есть хахаль, вот и прикидывается покорной женой».
Тот сеанс отчаянного секса, за которым по-прежнему буйствовала и истязалась любовь, принес ему горькое удовлетворение. Егор опасался, что у него не встанет, что явные или мнимые следы хозяйничанья в теле жены постороннего мужчины напрочь его охладят, но вышло по-другому: его разгоряченный красный дружок оказался неутомим. Мерзопакостнейшая фотка маячила перед глазами, доводя до звериного ража. Егор (вот влияние Вальки с ее психологией!) краешком подумал, уж не извращенец ли он, если его возбуждает возможность делить свою женщину с кем-то еще. У эскимосов, что ли, есть такой обычай: жену гостю подкладывать… Нет, Егор — нормальный мужчина. А тем, что он так неистово брал Валентину, два раза подряд с перерывом в час, происходило от желания взять реванш и застолбить свое право. Он тоже по-своему психолог, как видите.
Удовлетворенный Егор обычно становился расслаблен, отваливался на боковую и часто засыпал.
Валя не раз пеняла ему за это: у нее еще там внутри чего-то пылало и вспыхивало, она требовала дополнительной ласки, а тут муж, точно бревно, валяется! Преодолевая сонливость, Егор пытался соответствовать ее требованиям. Но в тот раз он не стал преодолевать себя: сон позволял отменить то, что произошло, сделать бывшее небывшим. Временно. А может, и навсегда. По крайней мере, половое удовлетворение позволяло надеяться, что так оно и будет. Посреди ночи Егор проснулся, достал из кармана брюк сбитые в один ком письмо, конверт и фотографию, не разворачивая, сходил к мусоропроводу и, разорвав в мельчайшие клочья, отправил все вниз, в могучую помойную утробу. Летите, голуби!
Как выяснилось, выбросил Егор не все. Воспоминания — они вроде бумеранга: чем сильнее их отбрасываешь прочь, тем настойчивее они возвращаются, чтобы огорошить тебя по лбу. Егор продолжал любить Валентину. Но он был нормальный мужик. А нормальные мужики, если они русские мужики, а не какие-то северные эскимосы с их придурочным гостеприимством, женами не делятся. Каждый раз, когда Егор смотрел на Валентину, в его воображении выскакивала та самая голая задница. Задница неизвестного мужика, который пользуется его женой.
Доказательства измены множились. Часть из них была нематериального характера, часть — вполне вещественной. К первым относилось, как ни удивительно, то, что характер жены стал более ровным; исчезла вспыльчивость, Валя стала ласковее. То ли прикидывалась в целях маскировки, то ли (мысль об этом вызывала гадливость и боль) хахаль ее лучше удовлетворяет. Ко вторым — новая работа… Как он мог быть таким дебилом, чтобы поверить, что на хорошую должность можно у нас попасть благодаря деловым качествам и стечению обстоятельств? Через постель, исключительно через постель!
