Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович
И с острой горечью подумала, что Витечку, пожалуй, я бы ждала почти весь год. И еще год. И еще… Только бы вернулся. – Уже в лифте он спросил неожиданно:
– Вы верите в приметы?
– Не верю, – отрезала я. – Я человек несуеверный…
– Не может быть! – застенчиво-уверенно сказал Ларионов. – Несуеверны только попы, мелкие чиновники и могильщики. У них работа без риска…
– А вы суеверный?
– Ну, как вам сказать… В приметы я верю. – Он перекинул с плеча на плечо свой увесистый цветной мешок. – Меня приметы редко обманывают…
– Какая же была у вас примета насчет вчерашней драки?
Он неопределенно хмыкнул:
– У меня была примета не к драке… Да, собственно, это неважно…
Я нажала кнопку дверного звонка, ребята с визгом выкатились мне навстречу, но замерли, увидев Ларионова, и с интересом воззрились на него.
– Познакомьтесь, детки… Это друг нашей Ады, приехал из Одессы…
Сережка протянул ему руку и деловито осведомился:
– Вы моряк?
– Моряк, – кивнул Ларионов. – Штурман…
– А как ваше фио? – продолжал допытываться Сережка.
– Что? – удивилась я. – Что такое «фио»?
– Фамилия-имя-отчество! – сообщил Сережка. – В журналах, вообще в списках есть такая графа – «ФИО»…
– Мое фио – Алексей Петрович Ларионов, – усмехнулся гость. – Можно просто Алексей…
– А меня зовут Сергей…
– Так я тебя, Сергей, помню… Ты тогда, правда, был поменьше… На даче у Ады я вас всех видел… И Маринку, и папу твоего…
Истомившаяся молчанием Маринка обрадовалась, что ее включили в круг собеседников, и сообщить ей хотелось, конечно, что-нибудь значительное. Она и сказала приподнято-взволнованно:
– Мам, нам Галина Лаврентьевна сказала, что нас приняли в общество охраны памятников. И велела принести завтра двадцать копеек – удостоверение будут давать…
Сережка ехидно спросил:
– А ты за бесплатно памятники охранять не можешь?
– Нет, нет! – заволновалась Маринка. – Нам удостоверения давать будут!
– А фотографию не надо сдавать на удостоверение? – ехидно-серьезно расспрашивал Сережка. – А то ты по растяпству своему потеряешь удостоверение, и кто-нибудь вместо тебя незаконно будет памятники охранять.
– Галина Лаврентьевна ничего не говорила про фотографию, – растерялась Маринка. – Она только про двадцать копеек сказала…
– Ну, тогда твое дело швах, – лицемерно сочувствовал Сережка.
– Отстань, Сергей, – засмеялся Ларионов. – Я прямо сейчас сделаю тебе фотографию на удостоверение. И не простую, а цветную…
Мы недоверчиво уставились на него, а Ларионов положил на пол мою сумку, цветной мешок, скинул на вешалку плащ и взял у меня из рук фотоаппарат.
– Маринка, знаешь, что это такое?
– Фотоаппарат. Но карточки…
– Будут, будут тебе карточки, – обнял ее за плечи и уверенно повел в гостиную, будто сто раз бывал у нас дома. – Это, Маринка, аппарат, да не совсем обычный. Называется поляроид…
Он усадил ее на стул, а мы с Сережкой с любопытством следили за ними. Я опасалась, как бы он не выдумал какой-нибудь глупой шутки, вроде вылетающей из объектива птички вместо фотографии. А он серьезно спросил ее:
– Слушай, если тебе нужно фото на такой важный документ, может быть, наденем тебе мою фуражку? Все-таки ты природу будешь охранять…
– Не природу, а памятники, – поправила Маринка, но идея ей явно понравилась, она с охотой нацепила его фуражку, сдвинув чуть на затылок.
Ларионов быстро открыл футляр – обычный крупный фотоаппарат. Навел резкость, а Сережка бормотнул завистливо под руку:
– Темно здесь, ничего не проработается…
– Проработается, – уверенно сказал Ларионов. – Маринка, смотри на меня, головой не тряси, не моргай – выдержка большая, а то будешь на снимке, как сонная курица…
Нажал на кнопочку, короткая ослепительная вспышка блица, шуршащий картонный шорох, и откуда-то из-под аппарата выползла квадратная карточка.
– Прошу, фото готово, – протянул Ларионов Маринке карточку.
– Так тут же ничего нет! – разочарованно воскликнула она.
– Как говорит мой боцман: годи помалу! Ждем минутку…
Середина белой пластмассовой карточки стала наливаться мутью, как будто заливало ее киснувшее молоко, в ней появилась голубизна и прозелень, еле заметный вначале цвет стал постепенно набирать силу и глубину. Из туманных разводов цветового хаоса появились отчетливые линии, и вдруг в центре пластинки вынырнуло Маринкино серьезное лицо в фуражке. Ее смешная рожица словно выплывала к нам из глубины морской воды: появились удивленные глаза, сжатые строго губы, кокарда. Из сумрака небытия возникла она натекла сочным цветом, появилось ощущение пространства и тепла.
– Во зыко! – ахнул Сережка. Два бессмысленных кошмарных слова выражают максимальный восторг, высшую категорию качества: «Зыко!» и «Зыровски!». – А мне можно?
– На, работай! – протянул ему поляроид Ларионов. – Учти, в кассете десять снимков, распорядись с умом…
Я на кухне высыпала на стол из мешка присланные Адой фрукты. Огромные алые яблоки, золотисто-желтые длинные груши. Из гостиной доносился Маринкин восхищенный визг, значительно басил, срываясь на петушиный вскрик, Сережка, и чуть тягучий голос Ларионова объяснял им что-то, наверное, про необходимость соблюдать порядок. Потом я услышала недоверчивый вопрос Сережки:
– И на Бермудах?!.
– Конечно, бывал…
– А око тайфуна – это не выдумки?
– Нет, не выдумки – кольцо шторма вокруг судна, а внутри мертвая зыбь… Сухогруз «Тарасов» погиб…
Ах, как было бы хорошо, если бы с ними сидел там Витечка! Шутил, подначивал вопросами Ларионова, строил свои обычные несбыточные планы: «С завтрашнего дня строим плот с парусами – отправляемся через Атлантику…»
Мы ведь, Витечка, готовы были поплыть с тобой на плоту через океан по первому твоему слову. Нам и штурман Ларионов для этого был не нужен. Мы твердо верили, что ты знаешь курс к счастью. Зачем нам еще штурман? А ты нас завез на необитаемый остров. А сам уплыл неведомо куда, обвязавшись на дорогу спасательным поясом с надписью «Гейл Шиихи»…
Из мешка высыпались душистые зеленые огурчики фейхоа и тугие оранжевые комья хурмы. Они были обтекаемо-острые, как девичьи груди, и сочились изнутри светом вроде китайских фонариков.
Маринка с жаром объясняла Ларионову:
– Это давно было, когда еще жили начальные люди, то есть мартышки…
В дверях кухни появился смеющийся Ларионов. Я показала ему на фрукты:
– Впервые слышу, чтобы в Одессе росли хурма и фейхоа…
Ларионов покраснел, заерзал:
– Понимаете, Ирина Сергеевна, глупость вышла с посылкой… Я ведь ее уже поставил в такси, когда драка началась…
– И что, за время драки помидоры превратились в хурму?
– Нет. – Он растерянно развел руками. – Когда драка круто заварилась, таксист дал газ и укатил… И посылочка с ним вместе тю-тю…
– Тю-тю… – бессмысленно повторила я за ним. – Дороговато, боюсь, станет посылочка…
– Да что вы, Ирина Сергеевна! – взмок от неловкости Ларионов. – Я днем заскочил на Центральный рынок – там и выбор лучше нашего, и цены, можно сказать, дешевле… Пусть ребята витаминчиков покушают… Хорошие у вас мальцы!..
Я махнула рукой:
– Да ладно! Все дети прекрасны, все старики почтенны…
У него, по-моему, есть перебои с чувством юмора, потому что он совершенно серьезно ответил:
– Не знаю… Я не верю, что все дети прекрасны, а старики заслуживают уважения. – Помолчал мгновение и добавил: – Есть противные дети и презренные старики…
В кухню влетел Сережка с поляроидом в руках:
– Вот так стойте!.. Рядом!.. Ма, чуть-чуть ближе… Вот так, стоп!
Полыхнула крохотная молния блица, с шуршащим шипением выползла еще слепая карточка. Но грома небесного я не услышала. Не услышала я беззвучного немого грома. В сентябре редко гремит гром.
Так и стоим мы на той цветной карточке – рядом, у стола, заваленного горой золотисто-оранжевых и зеленых фруктов.
