Леонид Словин - Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)
Поднявшись на восьмой этаж, Виктор подошел к окну.Пейзаж был знакомый: " Ночь, улица, фонарь, аптека..."
Окна квартиры, в которой был убит Ли, тоже выходили на эту сторону. По меньшей мере, из десятка окон в доме напротив могли заглянуть в тот вечер к нему в комнату, не задерни он предусмтрительно шторы.
Кто-то мог, случайно глянув вниз, увидеть и киллеров, входивших в подъезд. Или выходивших из него...
Во многих окнах в доме напротив и сейчас еще горел свет.
Чернышев принялся внимательно просматривать их одно за другим, пока не нашел то, о котором писал в своем рапортие участковый...
На звонок в дверь долго никто не отвечал, потом раздался глухой мужской голос:
- Кто ?
Виктор назвался.
Непродолжительное молчание: там, по - видимому, переварили внезапное вторжение.
- Подождите... Сейчас...
Дверь открылась, и перед Виктором предстал человек его возраста в инвалидной коляске. "Телеглаз", как назвал его участковый.
Лицо инвалида, как у всегда у тех, кто мало бывает на воздухе, светилось желтовато - серым налетом, но глаза под бритым черепом смотрели настойчиво и яростно..
Виктор непроизвольно отвел взгляд.
В прошлой своей жизни, ничего кроме брезгливости, не мог он испытывать к человеку, подглядывавшему в оптический прибор за соседями.
Но в т о й его, Чернышева, жизни "хорошее" было четко и бескомпромиссно отделено от "плохого".
На этот счет существовали категорические высказывания любимых авторов. В доме родителей продолжался бесконечный интеллигентский треп о совести, которая либо есть, либо отсутствует.
" Это как же! Читать чужие письма! Позор!.."
Но теперь Чернышев признавал интерес к чужой жизни. Правда, только при наличии профессиональной сверх-задачи. Если речь идет о борьбе с уголовной преступностью, в разведывательных и контрразведывательных целях...
Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы нашелся человек, подсматривавший за квартирой китайца в момент, когда там орудовали киллеры...
- Это вы по поводу китайца ? - спросил человек в инвали дной коляске.
Виктор кивнул. Инвалид развел руками:
- Да что еще я могу сказать ? Ведь говорил уже, что не видел ничего особенного...
- Ничего?
- Абсолютно.
В принципе на этом можно было ставить точку.
Человек в инвалидной коляске ждал.
Виктор подумал немного, потом спросил, стараяь не показа ться полностью бестактным:
- А вы бы не могли дать мне взглянуть в вашу подзорную трубу ?
Инвалид на мгновение дрогнул. Его словно застали за чем-то постыдным. Но все же, вздернув брови, решился:
- Коли надо - так надо !...
Он отъехал в угол, открыл дверцу шифоньера и достал оттуда подзорную трубу. Потом, пошарив за шкафом, - штатив.
Установив штатив и приспособив к нему трубу, Виктор вни мательно вгляделся в открывшуюся перед ним перспективу. По- том сменил угол зрения в поисках оптимального варианта.
Дом напротив был виден ясно и четко: скорей всего, увеличительная способность трубы была наредкость высокой. Но вширь поле зрения ограничивал размер оконного проема.
Виктор представил себя инвалидом, заглядывающим в чужую жизнь. Вот мелькнула вышедшая из ванной женская фигура. Торопливо кинулась друг другу в объятья истосковавшаяся парочка...
Но одно дело - истекающий слюной импотент перед замочной скважиной или перед глазком "пип - шоу", когда где - то на сцене уже просто автоматически трахаются за деньги партнеры.
Другое - этот наблюдательный пост у окна...
Что чувствовал в такие минуты, человек в инвалидной коляске.
Тут была не только своя логика, но и своя правда.
Потому что у того, у кого есть все, правда, она, совсем не та, чем у того, кто лишен всего.
Благоприобретенная внешняя шероховатость так и не удалила до конца его внутренней деликатности, поэтому Чернышев даже не поинтересовался, живет ли хозяин квартиры один или с кем- нибудь из родственников, есть ли у него семья.
- Так вы говорите, - никто не выходил и не заходил ? - спросил Виктор задумчиво.
- Да поздновато уже было. И холодно...
Виктор нацелил трубу на квартиру Ли. Шторы на окнах были задернуты. " Милиция постаралась..."
- А сутенер, который привел к китайцу девку, был один ?
- Двое... - удивленно откликнулся инвалид. - Они всегда вдвоем ходят...
- Они ведь не в первый раз с ней приезжали?.
Инвалид кивнул:
- Я его тут уже видел и раньше.
Виктор вздохнул:
- Может хоть какая еще мельчайшая деталишка...
Он всегда испытывал неловкость перед инвалидами.
Мужчина в коляске задумался.
- Тетка еще одна выходила. С собакой...
Но тетки Виктора не интересовали.
- Хотите чай ? - спросил вдруг хозяин квартиры. Чем-то ему нравился этот приехавший на ночь мент, а чем - он объяснить бы не смог.
- Да нет, спасибо !
- Пива ? - поинтересовался тот снова.
Отказываться было неловко и Виктор кивнул.
Инвалид подъехал к холодильнику, достал две бутылки, открыл и пододвинул к Виктору стакан, а свой взял в руки.
- Вот так и живем, - вдруг ни с того, ни с сего сказал он. - Хреново, а что поделаешь ? Кому - то надо было это делать...
И так как Виктор уставился на него непонимающе, жестко и нервно бросил:
- Это Афганистан...
Виктор сморщился, с силой сжал губы. Представил себя на его месте. Вот здесь, в этой квартире, в инвалидной коляске. С длинной подзорной трубой в руках, разглядывющим чужие окна...
- Сороковая армия?
- Кандагар.
- А меня в Кабуле ранило...
Теперь Виктор не мог вот так просто встать и уйти.
Во рту ощущалась хинная горечь, глаза резало. Он чувствовал, как снова переполняет его волна даже не столько сочувствия, сколько поднимающейся из самой глубины сознания ненависти... К тем, кто это все тогда начал. Закрутил. Всех подставил. Искалечил. Для чего это было все надо? Кому?!
Пейджер Чернышева внезапно включился.
Его просили позвонить в РУОП дежурному.
- Чернышев. Слушаю...
- Завтра в девять быть у заместителя начальника Управле ния...
- В курсе, что там?
- Летит израильский хирург со своим импрессарио. Генерал вызывает тебя вместе с "сестрой"...
Надо было идти.
- Ладно, кореш, - выдавил он из себя. - Если я хоть чем-то могу тебе помочь, быть полезным, - вот тебе мои теле фоны. Этот домашний. А вот в к о н т о р е...
День был тяжелый - операционный, который отбирает обычно много нервов и сил.
Перед тем, как уехать домой, профессор Бреннер все равно провел введенный им же обязательный вечерний обход.
Ни с временем, ни с усталостью он никогда не считался, и в свои шестьдесят работал, фактически, на износ.
Он вышел улицу.
Зима в Тель-Авиве стояла мягкая. Это не Иерусалим, снега здесь и раз в пять лет не увидишь. Еще за несколько минут до ливня могут, как ни в чем не бывало, ярко светить звезды.
Бреннер сел в машину, подвел к контролеру автостоянки, шутливо откозырял...
У него были ловкие руки и цепкий взгляд. И тот особый инстинкт, который превращает врача в целителя.
Его побаивались и не только больные, но свои же коллеги тоже. Одни приписывали ему талант, другие гипнотическую силу. Но все это была мистика. На самом деле все решали упорство и тяжкий труд.
Бреннер одним из первых в Израиле перешел на метод перекрестного взаимообмена органами для трансплантации. Зачинателем был еще покойный Дан Шмуэли - блестящий хирург и философ.
Закон разрешал пересадку органов лишь внутри семьи. А что, если близкие родственники нуждающегося в пересадке, не могут стать его донорами из-за биологического несоответ ствия? Оставить без помощи?
Шмуэли нашел выход:
Известно: если пересадка не связана с деньгами и носит альтруистический характер, никто против нее возражать не будет. А коли так - кто-то из близких родственников одного из больных может пожертвовать свою почку другому,а родственник того, в свою очередь, первому. Обе операции при этом следовало производить одновременно...
Сам этот метод, естественно, при всем его стерильном соответствии морали, революции, однако, произвести не мог. Ведь только в Израиле в очереди на пересадку стояли около девятиста человек, и еще по двести прибавлялось к ним каждый год.
Операций же производилось максимум сто сорок.
Но за границей существовали другие правила. И те, у кого было достаточно денег, могли произвести пересадку в любой точке земного шара, где имелся трансплантируемый орган, соответствующая клиника и достаточный уровень сердечной хирургии.
Этим-то как раз ему и предстояло скоро заняться в Эстонии.
Нельзя сказать, чтобы это не вызывало у него угрызений совести. Ведь он закрывал глаза на весьма щекотливое обстоятельство: не знал и знать не хотел, откуда берутся трансплантанты ? Его, как врача, интересовало только одно: он может и должен спасать человеческие жизни.
Правда, полезное при этом сочеталось с приятным. После каждой такой операции он клал в карман приличную сумму...
