Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
— Вишь, какая линия тут выходит… Что за пельмень с лапоть! Ты постой-ка тут, сударь, а я о вас посоветуюсь.
Дворник ушел, а вместо него вышел старший дворник и сказал сурово:
— Ничего не знаем-с, сударь. Не положено. Ступайте своей дорогою.
Такая реакция на его открытый лист была для Фаберовского неожиданной и странной. Что означало это пренебрежение к приказу директора Департамента полиции со стороны дворников, когда те должны были повиноваться одному его слову? Прекращение каким-либо особым распоряжением действия открытого листа? Или муж Ольги Иосифовны столь влиятельное лицо, что для него ничего не стоит замять дело с игнорированием приказа высшего в империи полицейского чина?
В полном смятении чувств он подошел к ближайшему городовому, предъявил лист и велел:
— Скачи на одной ножке до Владимирского и кукарекай!
Однако когда растерявшийся городовой — пожилой усатый мужчина — поднял одну ногу и набрал полную грудь воздуха, готовясь закукарекать, Фаберовский поспешно остановил его. Он положительно переставал понимать происходящее вокруг!
24 декабря 1892 года, четверг * * *— Самовар будете? — В дверь осторожно постучали.
— Будем!
Артемий Иванович высунул нос из-под одеяла.
— Смотри, Степан, у нас снег на подоконнике растаял. Жизнь-то налаживается!
Он откинул одеяло и сунул в валенки обутые в новые шерстяные пополам с бумагою носки, купленные вчера за 30 копеек. Открыв ключом дверь, он впустил коридорного с медным грушевидным самоварчиком.
— Никак хозяйка топить велела? — ехидно спросил Артемий Иванович.
— Управляющий распорядился с самого утра у вас протопить, — почтительно ответствовал коридорный, ставя самовар на дощатый стол. — Сахар, калач, лимон? Все от хозяйки.
— Передай пани Пфлюгер наш поклон, — сказал Фаберовский. — И чашки не забудь, у нас все перебиты.
— Хорошо быть на службе! — Артемий Иванович снял сушившиеся на спинке кровати портянки. — Вот, теперь и подвертки тебе могу вернуть. Хочешь — обратно кашне сшей, хочешь — князю татарскому продай.
— Сшей себе, пан Артемий, орденскую кавалерию из нее. Будешь через плечо носить.
— Сам ты дурак! — обиделся Артемий Иванович. — Все сегодня про тебя его превосходительству расскажу!
Комната на Мещанской, которую они снимали в доме на углу с Демидовом переулком у моста через Канаву, находилась на последнем этаже и была такой крохотной, что в ней помещались только две железные кровати, старый стол и два колченогих стула. Уже месяц, с тех пор как закончилась холера и вместе с нею их дезинфекторская деятельность, управляющий отказывал им в чае и дровах, и появление на столе в непривычно теплой комнате начищенного самовара означало конец черной полосы в их жизни. Самовар плевался кипятком, ронял угольки на поднос и всячески выражал бурную радость по поводу этого события.
— А шоколадка от хозяйки нам положена? — спросил Артемий Иванович у коридорного, принесшего чашки с сахаром и заварной чайник.
— Вот, конфект только прислали.
— Что?! — грозно подбоченился Артемий Иванович. — Чтоб сей же час была большая коробка!
— Смилуйтесь, господа, управляющий с меня вычтет.
— Ладно, ступай, — смягчился Владимиров. — Ради праздничка простим-с. А ты что, Степан, возлежишь? Нам к его превосходительству пора уже, письмо показывать. А то, как они сейчас по магазинам пустятся, так раньше чем через два дня не поймаешь.
Сенная площадь, где они собирались сесть на извозчика, постепенно пустела. Сегодня уже не было армии кухарок, закупавших провизию вперед на все святки, только хозяева и хозяйки остервенело и неумело торговались в огромных полупустых павильонах рынка, да приказчики возили на тележках нераспроданную мороженую птицу. Кое-где уже можно было видеть чиновников, которые начинали сбегать раньше времени со службы и, воровато оглядываясь, несли ободранные елки. Со стороны Невского с грохотом подъехала конка, на империале рос целый лес таких же еловых хлыстов, скудно украшенных снизу ветками. У вагона, шедшего навстречу, толкалась и пихалась толпа, пытаясь попасть внутрь.
— С елками — на империал! — осипшим голосом кричал кондуктор. — С елками — на империал! Вот вам же говорю! Тьфу ты, зараза! Развелось стриженых, от мужеского полу не отличишь! Вам-то как раз наверх нельзя! Откуда мне знать, куда вам елку девать!
Тут же какой-то остряк посоветовал барышне, куда ей деть елку. Стриженая за словом в карман не полезла. Завязалась перепалка, едва не закончившаяся потасовкой. На помощь барышне явился Артемий Иванович, отвесив едва державшемуся на ногах шутнику увесистую затрещину, и предложив барышне свои услуги по провозу елки на империале. Они с поляком галантно подсадили курсистку на ступеньку вагона и даже протолкнули внутрь, немилосердно пихая ее в зад. Им удалось вдавить еще двух мужчин, прежде чем кондуктор зазвонил в колокольчик, и конка тронулась с места.
— Не люблю стриженых, — сказал Артемий Иванович, проводив взглядом расплющенное о стекло ошарашенное лицо барышни, и воткнул елку в снег рядом с сидевшим в сугробе шутником. — Эй, извозчик!
Дурново не ждал сегодня никаких гостей, поэтому камердинер сперва даже отказывался докладывать о приезде Фаберовского и Артемия Ивановича. Им пришлось дать камердинеру 30 копеек, и только тогда они были призваны к его превосходительству.
— Что это вы мне даете? — недовольно спросил Дурново, когда поляк вручил ему запечатанное письмо. — Что там внутри?
— Не могем знать! — гаркнул Артемий Иванович. — Не велено же было смотреть.
— Это правильно, — сказал Дурново и разрезал ножом конверт.
Такой крик Артемий Иванович последний раз слышал в зоосаде Гебгардтов, когда льву ставили клистир.
— Степан, проси у него еще денег! — шепнул он поляку. — Точно даст!
Дурново выскочил из-за стола и в волнении забегал по кабинету.
— Как вам это удалось? — наконец сказал он. — У меня другие агенты три недели в деле, и никаких результатов. Одна агентша так просто исчезла бесследно… Где вы взяли это письмо?
— У всех есть свои профессиональные… — начал было Артемий Иванович.
— Молчать! — заорал Дурново и забегал опять.
Фаберовский в нескольких словах рассказал директору Департамента о гвардейском капитане, умолчав о том, что капитан был тем самым адъютантом, который приходил к директору с приглашением от великого князя, и мимоходом упомянул о дамочке, с которой познакомился в Пассаже, и о странном доме на Дмитровском, где та жила.
— Вы должны сосредоточить свое наблюдение за капитаном и за бразильцем, потому что в письме прямо указывается, что бразилец подозревает, что его письма перехватывают, и будет вести всю корреспонденцию через этого капитана. Вот что: за домом на Дмитровском я распоряжусь установить наружное наблюдение. А к дамочке приставлю на всякий случай отдельного агента. Хотя она нам совершенно не интересна. Да-с, господин Фаберовский, она нас положительно не интересует…
— А нас интересует, — насупившись, сказал Артемий Иванович. — Потому как мы подозреваем за нею нигилистический заговор и злоумышления на жизнь Государя.
Дурново засучил ручками и даже подпрыгнул, чтобы взглянуть в глаза не в меру ретивому агенту.
— Нет никакого заговора!
— Нету, — согласился Артемий Иванович. — И денег тоже у нас нету.
— Для слежки за капитаном надо еще рублей двести накинуть, — присоединился Фаберовский.
— Заговора нет, — потдвердил Дурново. — Но дело того стоит. Я добавлю вам еще двести рублей.
— Нам придется посещать места, где может бывать капитан. Меня не пустят ни в один приличный ресторан в том, что сейчас на мне надето. И на конках они не ездят.
— Хорошо, купите себе приличное платье и внесите его в расходную ведомость. Пожалуй, я дам вам на время еще кое-что…
Директор Департамента подвигал тяжелой челюстью и дернул сонетку звонка.
— Вот что, Парамон, — сказал Дурново явившемуся камердинеру. — Принеси-ка сюда мою старую шубу, которую я нашивал, еще когда судебным отделением заправлял.
— Так, ваше превосходительство… — Камердинер с ненавистью посмотрел на двух свалившихся на его голову мазуриков, — ее о прошлом годе моль всю поела-с…
— Целиком?
— Да-с…
— А я-то думал, чего это присяжный поверенный Промежевич шубу какую-то знакомую носит… Продал, значит? Ну-ну. А ту шубу, которую я вице-директором носил?
— Так ведь эта, ваше превосходительство… — камердинер взмок. — Тут такое дело…
— Ох, Парамон, плачут по тебе песцы с соболями в своих краях… Куда проходное свидетельство писать?
— Помилуйте, ваше превосходительство! Мы просто подумали-с, что шуба-то маловата этому господину будет.
